Чтение 5–й страницы книги ~Встреча с мечтой, или Осторожно: разочарованная женщина!~

— Я не за-бы-ваюсь, я разря-жаюсь, — по-поросячьи визгливо засмеялся урод. — Так что, с то-бой по-де-лить-ся трав-кой?

— Кури ее сам, — отрезала я и всем своим видом дала понять, что разговор окончен.

Когда урод удалился, я стала быстро ходить по комнате, стараясь не думать о плохом. Хотя о хорошем мне только приходилось мечтать. Неожиданно в моей крайне усталой голове возникла бредовая мысль — а что, если урод сам лично выведет меня на улицу?! Конечно, ни о каком побеге пока не могло быть и речи, но я твердо знала, что готовиться к нему нужно заранее. Урод не такой осмотрительный и подозрительный, как тот мордоворот, под чьим надзором мне пришлось провести около получаса. Гуляя с уродом, я смогу осмотреть территорию, прилегающую к дому, со всеми ее ходами и выходами. Это ничего, что уже темно. Дом хорошо освещен, на аллеях фонари…

Только бы вытянуть урода на улицу. Только бы вытянуть. В конце концов, ему же нужно прогулять свою Стрелку. Должна же она справлять свою нужду.

Недолго думая, я направилась в комнату урода. Дверь была закрыта, но, как только я слегка толкнула ее, она беспрепятственно открылась. То, что мне довелось увидеть, не могла родить даже самая страшная фантазия. Посреди комнаты, едва освещенной ночной лампой, со спущенными штанами сидел урод и громко постанывал. Прямо на нем восседала Стрелка, которую ее возбужденный хозяин держал за задние лапы. Стрелка жалобно скулила, но, к моему удивлению, не старалась ни вырваться, ни укусить хозяина. Она даже не сопротивлялась и не огрызалась, словно ее накачали наркотиками и привели в состояние полнейшего безразличия.

Почувствовав страшное головокружение и чудовищный рвотный рефлекс, я хотела было выскочить из комнаты, но мои ноги стали ватными и никак не желали меня слушаться. Повернув голову в мою сторону, урод слегка дернул плечами, потряс своим безобразным горбом и, издав пронзительный крик, скинул собаку на пол. Стрелка слегка зашаталась, но все же удержала равновесие и поковыляла в сторону объемного кожаного кресла. Жалобно взвизгнув, она забилась под кресло и больше не издала ни звука. Достав из кармана аккуратно сложенную салфетку, урод промокнул свой детский, совершенно недоразвитый член, который поражал своими маленькими размерами.

— Ты при-шла за трав-кой? — как ни в чем не бывало спросил он, натягивая при этом свои штаны.

Я по-прежнему не могла выдавить из себя ни звука и уж тем более пошевелиться.

— Трав-ка закон-чи-лась. Постав-щик приедет толь-ко завт-ра. На-до бы-ло не тормо-зить и сог-ла-шать-ся сра-зу, когда я те-бя спра-шивал.

Как только урод застегнул ширинку и поправил свою рубашку, он ехидно прищурил свои глаза и постучал корявыми пальцами по дубовой крышке стоявшего рядом стола.

— Ты что та-кая пере-пу-ганная? Ско-ро я не смо-гу спать со Стрел-кой це-лых полгода. Когда у нее за-кан-чи-вает-ся теч-ка, она не дает-ся. Пускает в ход зу-бы и ког-ти. Если она так бу-дет себя вес-ти, я ее убью и сде-лаю из нее чу-че-ло, точно та-кое же, как сде-лал из ее пред-шественни-цы. Она должна чувство-вать во мне не кобеля, а лю-би-мо-го чело-века. Я же чув-ствую в ней женщи-ну и перед тем, как ее иметь, страстно целую ее в кра-сивую пятнис-тую морду. То-ль-ко не взду-май ме-ня ревно-вать. Если бы ты согласи-лась со мной спать, я бы сра-зу пор-вал со Стрел-кой. Обе-щаю. Я же не ви-новат, что еще с са-мо-го ранне-го детства возбуж-дался при виде со-бак.

Глава 7

Я даже не помню, как выскочила из комнаты.

Как бросилась по коридору и как справилась с раздирающим приступом тошноты. Мне казалось, что сошли с ума не только обитатели этого дома, но и сам дом. Меня охватилачудовищная паника.

Такая паника охватывает все человеческие существа, когда надвигается страшное стихийное бедствие. Я слышала какой-то гул, который витал в воздухе на самом деле или являлся плодом моей больной фантазии. Я кидалась из стороны в сторону и никак не могла выбрать нужное направление и наконец остановиться.

Мне приходилось читать о скотоложестве как об одном из видов сексуальных расстройств, но видеть это ярко выраженное расстройство наяву… Господи, да ведь нет и не было больше греха, чем этот. Это страшно, как же это страшно!

История наказания за подобные сексуальные отклонения насчитывает тысячелетия. За штучки подобного рода в Византии отрезали половой член, в Риме штрафовали, в средневековой Германии и Франции сжигали, а у нас… В нашей стране всегда говорили, что у нас вообще нет ничего подобного. Оказывается, есть. Тут и принудительное лечение не поможет. За такое нужно расстреливать.

Наконец я остановилась. Правда, моя остановка стоила мне очень дорого. Прямо в дверях гостиной я столкнулась с в дупель пьяным паханом, от которого разило таким перегаром, что в пору затыкать нос.

Заметно покачиваясь, он беспардонно отхлебнул из начатой бутылки виски и осмотрел меня с ног до головы придирчивым взглядом.

— Выпить хочешь?!

— Нет. Ни выпить, ни покурить травки.

Мой голос заметно дрожал, а из груди вырывались еле слышные стоны.

— Травки у меня нет. Ею Лешка балуется. Так что если ты увлекаешься наркотой, обращайся к моему сыну. Он по этому делу мастер. Его хлебом не корми, дай косячок забить.

Неожиданно пахан замолчал и слегка подтолкнул меня в гостиную. Я не удержала равновесие и упала прямо на белоснежный кожаный диван.

— Посиди. В ногах правды нет. А что это у тебя такой видок?

— Какой?

— Словно тебя вывели из состояния клинической смерти минуты три назад, не больше.

— Самочувствие плохое.

Меня знобило, в ушах стоял гул. Пахан был не просто пьян, он напился до поросячьего визга и с трудом стоял на ногах. Он по-мужицки грубо притянул меня к себе и, с трудом выговаривая слова, спросил:

— Тебя кто-то напугал?!

Мне захотелось быть откровенной и рассказать, что происходило в комнате урода несколько минут назад, но я каким-то шестым чувством понимала, что моя откровенность может выйти мне боком. Если пахан знает о пристрастиях своего сына к наркотикам, то, вероятно, он знает и о совершенно дикой любви своего сына к животным, в частности к своей собаке. Я тщетно пыталась унять охватившую меня лихорадку и сама не заметила, как перешла на шепот:

— Я же сказала, что у меня плохое самочувствие.

— Ты трясешься как осиновый лист. Я же говорю, тебе нужно выпить виски.

— Я не пью из горла…

Я бы и в самом деле не отказалась от дозы спиртного. Это помогло бы снять стресс. Пахан подошел к стеклянному шкафу, достал ярко-розовую рюмку и налил в нее виски до самых краев.

— Я думаю, так пойдет. Может, тебе еще и шоколадку поломать?

— Спасибо. Не надо.

— Тогда расслабься и получи удовольствие, — недобро засмеялся пахан и чокнулся с моей наполненной рюмкой своей полупустой бутылкой. — Мы люди простые, звезд с неба не хватаем. В кино не снимаемся, фотографам не позируем. Живем себе тихо-мирно в своем доме и никому не мешаем. У нас тут как маленькое государство. Своя маленькаяреспублика. Нам не западло и прямо из бутылки выпить. Что-то не о том стал говорить. Я хочу сказать тост. Я хочу выпить за тебя и моего единственного любимого сына. Зато, чтобы вы нашли общий язык, и за то, чтобы у вас было все чики-чики. Я думаю, тебя в детстве учили подчиняться воле старших.

Решительно отодвинув рюмку, я резко встала:

— Я за это пить не буду.

— Как это? — опешил пахан.

— Так это. Не буду, и все. За твоего извращенца, наркомана сына. Я не сделаю даже и глотка. А выпить — выпью. Алкоголь мне и в самом деле не помешает. Совсем недавно я увидела такое, о чем даже никогда и не слышала. Твой придурок сын спит со своей собакой. Зрелище, я тебе скажу, не для слабонервных. Твоего сына нужно не жалеть. Его нужно расстрелять. Хотя и понятно, почему он спит с животными. Он и сам животное. Я выпью за то, чтобы в этом доме воцарилась справедливость, а в твоей голове наконец появился здравый, человеческий разум. Твой сын родился больным нелюдем. У него больное воображение и точно такие же больные рассуждения. Он не просто больной человек. Он ошибка природы. Какая-то нелепая случайность. Словно природа на что-то или на кого-то очень сильно разозлилась и решила выместить свое зло на одном существе, наделив его самыми страшными качествами. Самое страшное — это то, что ты здоров. Матушка-природа наделила тебя неплохой внешностью и, наверно, умом, если тебе подчиняютсястолько здоровых и крепких людей. Непонятно, почему ты идешь на поводу у больного человека… Почему ты не хочешь отдать его в психиатрическую лечебницу или в какой-нибудь научный институт на исследование. Вдруг ему можно помочь! А если нет, то, может быть, найти такое, что не даст природе допускать такие ошибки в дальнейшем. Пойми, больному не место среди здоровых. Больному место среди больных.

Договорив, я выпила рюмку до дна. Я не сомневалась, что мои слова произведут эффект разорвавшейся бомбы. Пахан допил уже почти пустую бутылку, швырнул ее в самый дальний угол и изо всей силы ударил меня по лицу. Не удержав равновесия, я вновь рухнула на диван и, закрыв лицо руками, громко заплакала.

— Если ты еще хоть раз скажешь о моем любимом мальчике какую-нибудь гадость, я собственноручно тебя задушу. Мой мальчик абсолютно здоров. А если он и в самом деле спит со своей собакой, то только потому, что ты его не ублажаешь. На месте этой собаки должна быть ты. Замолчи, я терпеть не могу, когда бабы ревут. Слушать тошно.

— Ты не имеешь права меня бить, — всхлипывая, сказала я.

— С тех пор как ты появилась в этом доме, я на все имею право. В том числе и на тебя. В моем собственном доме ты будешь играть по моим правилам.

— Я пришла в этот дом не по собственному желанию, и ты это прекрасно знаешь. Я с радостью отсюда уйду.

Дотронувшись до своего разбитого лица, я почувствовала теплую кровь на губе и вытерла ее тыльной стороной ладони. Я не чувствовала боли.

Я смогла успокоить свои рыдания, но так и не смогла успокоить душу. Мысленно я рисовала ужасающие картины своего будущего. Этот страшный человек требовал, чтобы я переспала с его сыном-уродом. Мне хотелось умереть от стыда и ужаса.

— Странно, почему ты не даешь моему сыну?! — не унимался пьяный пахан. — Около года назад я видел один фильм с твоим участием. Там ты играла шлюху. Ты играла слишком откровенно и слишком правдоподобно. Я даже подумал, что под тебя специально написали сценарий. Наверно до того, как стать артисткой, ты занималась именно таким ремеслом. Шлюха, она и есть шлюха, как ты ее ни обожествляй. Ты там спала с одним легавым. Я увидел твои обнаженные сиськи. Признаюсь, мой дружочек тогда встал, а у меня, как назло, никого не было под рукой, чтобы разрядиться. Я тогда позвонил в одну фирму досуга и заказал целую гвардию разноцветных девиц. Выбрал ту, что очень сильно похожа на тебя, и оторвался по полной программе. Когда я был с ней, я не переставал думать о тебе.

Все дальнейшее оказалось совсем неожиданным. На такой сценарий я просто не могла и рассчитывать. Уже практически не стоявший на ногах пахан подошел все к тому же злосчастному бару и извлек из него новую бутылку виски. Быстро ее распечатав, он отпил ровно столько, насколько у него хватило дыхания, и извлек из кармана пиджака… револьвер.

То, что это револьвер, я поняла не сразу, а когда поняла, то почувствовала, как все мое тело покрыл ледяной пот.

— Что это? — Я спросила так тихо, что сама не услышала своего голоса.

— Что?!

— Я спрашиваю, что у тебя в руках.

— Револьвер. Ты что, никогда не видела настоящего револьвера?

— А что у него наконечник какой-то странный?

— Это глушитель.

— Глушитель?!

— Ну да. Чтобы не было слышно, как я буду тебя убивать.

Я не могла произнести ни звука. Пахан нежно провел кончиком пистолета по моему лицу и оскалился так, как скалятся звери.

— Тебе страшно?!

— Приятного мало, — только и смогла выдавить я из себя.

— Знаешь, это такое приятное ощущение, когда чья-то судьба целиком и полностью в твоих руках. Мне всегда нравилось ощущение реальной власти. Хочу — убью, хочу — помилую. Хочу — выдам замуж за своего сына. Хорошенькая жена была бы у моего сыночка. Если бы он полностью не справлялся со своими мужскими обязанностями, ему бы с удовольствием пришел на помощь твой любимый свекор. У меня потенция будь здоров. Хватит не на одну невестку.

— Что это значит?

Я испуганно поджала колени и затравленно смотрела на это страшное чудовище.

— Прежде чем тебя попробует мой сын, я хочу попробовать тебя сам. Нужно узнать качество товара. Я, конечно, понимаю, что за товар платят деньги, но наш товар ворованный, а это значит, что он достался нам на халяву.

— Нет!!! — крикнула я что было сил и вновь громко заплакала.

Мои отчаянные мольбы и плач не помогли. Они вызвали обратную реакцию. Было видно, что пахан возбудился еще больше. Его брюки стали ему туги и он без зазрения совести, которой, судя по всему, у него и не было, расстегнул свой здоровенный ремень. Слегка ударив меня по голове револьвером, он повалил меня на диван.

— Заткнись, или ты разозлишь меня еще больше!

Я решила бороться. Бороться, даже если эта борьба будет стоить мне жизни. Уступить сейчас — значит не просто сдаться. В дальнейшем мне придется уступать каждый вечер. Уступать этому обезумевшему пахану, его придурку извращенцу сыну и всем, кто будет допущен в этот дом.

Я стала вслепую молотить кулаками воздух и почувствовала, как на меня навалилось тяжелое пьяное тело, и безрезультатно пыталась скинуть его с себя.

Пахан упер в мой висок револьвер и надавил с такой силой, что я закричала от невообразимой боли. Он силой пытался раздвинуть мои отекшие ноги.

— Пусти, сволочь, — продолжала бороться я, но перед глазами все поплыло. Еще немного, и я просто потеряю сознание.

— Ну что ты лежишь как парализованная?! — кричал пахан возбужденным голосом. — Ведь ты же обычная шлюха! Помнишь, как в том фильме?! Ты же разрешала это делать легавому. Я сразу понял, хоть это и осталось за кадром. Легавый делал с тобой все, что хотел. И тебе это нравилось, потому что ты всегда была шлюхой. Просто раньше ты стоилакопейки, а став известной актрисой, ты стала стоить очень дорого. Ну, скажи, сколько я тебе должен, чтобы ты пустила меня вовнутрь?!

— Нисколько!!!

— Не ври. Я терпеть не могу, когда мне врут, а особенно бабы, лживые, изворотливые…

Пахан стал терзать мои груди, до крови прокусывал мои губы, по-прежнему не убирая пистолет от моего виска. Я была в какой-то предсмертной истоме и молила бога толькооб одном — чтобы этот страшный человек одумался, стал милосердным и просто меня убил. Если бы моя рука могла дотянуться до столика и взять бутылку из-под спиртного,я бы ударила его по голове…

Но моя рука не дотягивалась. Ни до столика, ни до бутылки… В тот момент, когда пахан по-звериному грубо в меня вошел, я моментально уловила, что он разжал руку, держащую револьвер. Револьвер упал на подушку. Этого пахан не заметил. Он двигался так грубо, казалось, он хочет разорвать меня изнутри. Мои стоны и кровоточащие раны возбуждали его еще больше. Дотянувшись до револьвера, я подняла его. Надо было собрать последние силы и резко ударить мучителя по голове. Но сил не было, а значит, нечего было и собирать. Да и разве остановишь такое чудовище одним ударом?!

Я по-прежнему держала пистолет трясущейся рукой, дергалась от острой боли и отвращения, но так и не могла произвести какое-нибудь решительное действие. Пахан приподнял голову и увидел наставленное на него дуло.

— Ах ты, гадина, отдай пистолет. Он же заряжен, — процедил сквозь зубы.

«Он заряжен, он заряжен…» — пронеслось в моей голове. В нем есть пуля, которая сможет остановить этот кошмар. Она поможет отомстить и поможет выжить. Своими последними словами пахан сам подсказал, как нужно действовать. Он подписал себе смертный приговор, который я была обязана выполнить. Прислонив пистолет к лысому затылку, я зажмурилась и резко нажала на курок. Почувствовав, что тело пахана обмякло и навалилось на меня всем своим весом, я тихо вскрикнула и открыла глаза. Из его затылка фонтаном шла кровь, пачкая меня, его и дорогую диванную обшивку. Я попыталась скинуть с себя эту тушу и высвободиться. Мне это удалось. Я громко всхлипнула.

— Ну вот и все, — прошептала я и вытерла свою разбитую губу краешком разорванного платья. — Вот и все. Ты никогда бы не смог стать нормальным человеком. Никогда… Ты такой же урод, как и твой сын, хотя и имел обычный человеческий облик. Таких, как ты, называют оборотнями. Ты и есть оборотень.

Я сплюнула скопившуюся во рту кровь прямо на пол и, взяв начатую бутылку, стала с жадностью пить виски прямо из горла, не обращая внимания на терпкий, устойчивый вкус крови во рту.

Отставив полупустую бутылку, я вновь посмотрела на труп и заметила в глазах пахана панический ужас. Значит, я смогла его напугать. Я, такая слабая, беззащитная, растоптанная. Ад закончился, и я могу пытаться бежать из этого дома.

Неожиданно дверь в гостиную слегка приоткрылась, и на пороге появилась Стрелка. Она подбежала к моей ноге и лизнула ее. Я отскочила, как от прокаженной и закричала:

— Пошла отсюда! Пошла вон! — и отпихнула собаку ногой.

Она отлетела в сторону, взвизгнула и принялась лаять. Поняв, что на громкий лай сейчас сбежится полдома, я распахнула дверь и вытолкнула собаку в коридор. Крепко закрыв дверь, я прислонилась к ней спиной, прислушиваясь к тому, что творится в доме.

— Проклятая псина. Лучше бы ты так на своего хозяина лаяла, когда он к тебе приставал.

К моему великому удивлению, все было тихо.

Виски сделали свое дело, и я почувствовала себя немного лучше — словно выпила обезболивающее. Мне необходимо было избавиться от трупа. Но как? Можно, конечно, просто убежать из гостиной, закрыться в своей комнате и сделать вид, что я не имею к произошедшему никакого отношения. Но кто в это поверит? Как же мое разбитое лицо, истерзанное тело? Урод моментально поднимет панику, позовет охранников, которые, не раздумывая ни минуты, отправят меня вслед за своим любимым паханом.

Мой взгляд остановился на довольно объемистом шкафу. А что? Если немного поднапрячься, можно засунуть труп туда и плотно закрыть дубовые двери. Затем вымыть диван и лужи крови на полу. Труп найдут только завтра, а может быть, и послезавтра. У меня будет какое-то время. Время для чего? Чтобы сбежать? А вдруг побег не получится? Да и, наверное, завтра тут будет ужасный запах. Ведь смерть такая вонючая… Может быть, все-таки убежать в свою комнату? Гори оно все синим пламенем. В конце концов, я защищалась. Я смогу доказать, что невиновна. Только кому я буду доказывать? Кому? Братанам, мордоворотам, которые не пожелают меня слушать?

Сама не знаю, зачем я подошла к окну и посмотрела вниз. Словно меня что-то подтолкнуло, подсказало выход из тупикового положения. Прямо под окнами был искусственныйпруд, столь модный у новых русских. В нем было все, что требовалось для крутого антуража: искусственный водопад, камни, песок. Судя по водопаду, глубина пруда больше полутора метров, мутная вода может стать надежным пристанищем для хозяйского трупа. Если в шкафу труп найдут в течение суток, то в пруду это будет сделать довольно не просто — ни цвета, ни запаха. Судя по всему, воду здесь практически не меняют.

Поняв, что у меня нет времени для размышлений, я подбежала к мертвому пахану, схватила его за ноги и потащила к окну. Думаю, нет смысла описывать, каких титанических усилий мне это стоило. Подтащив труп к окну, я мысленно поблагодарила бога, что комната находится на первом этаже. Перевалив труп через подоконник, я собралась с последними силами и скинула его вниз. Как только тело мертвого пахана полностью исчезло в воде, по моим горячим щекам потекли обжигающие слезинки.

— Пусть вода тебе будет пухом… — произнесла я какую-то ахинею и вновь посмотрела на ничуть не изменившейся пруд. Словно и не было никакого трупа. Даже вода не вышла из искусственных берегов. Даже не вышла… Труп всплывет только через несколько дней. Значит, у меня в запасе несколько дней. Это хорошо. Это даже очень хорошо. Я сделаю все возможное, чтобы отсюда выбраться.

Крепко закрыв окно, я сняла свое порванное, окровавленное платье и принялась вытирать кровь, которая была буквально повсюду. Увидев графин с водой, я вылила воду надиван и принялась тщательно его отмывать.

— Вот и все. Сволочь. Вот и все. А кровь-то у тебя какая гадкая! Прямо не хочет оттираться. Такая же гадкая, как и ты сам. Грязная кровь. Только грязь может столько всего испачкать.

Как только диван, паркетный пол и подоконник приняли свой первоначальный вид, я допила остатки виски и совершенно голая, не считая разорванных, еле державшихся на мне трусов, высунулась из гостиной, прижимая к груди свое мокрое, окровавленное платье. К счастью, в полутемном коридоре никого не было, и мне удалось добежать до своей комнаты незамеченной. Когда задуманное свершилось, я быстро сняла с себя порванные трусы, положила их с тем, что осталось от довольно красивого платья, в пакет и спрятала под кровать. Затем залезла под душ и судорожно принялась смывать с себя следы насилия, громко стеная от боли. Надев ночную рубашку, я подошла к зеркалу и с ужасом увидела свое разбитое, распухшее лицо. Это было крайне неприятное зрелище, и этому зрелищу были нужны объяснения.

И весьма достоверные, чтобы не вызывать ни у кого сомнения.

Мне уже ничего не было страшно. Ничего. Выйдя из своей комнаты, я прошла по длинному коридору, поднялась на второй этаж и кубарем скатилась вниз с такими громкими воплями, на которые только была способна. Мои нечеловеческие вопли не могли оставить равнодушными обитателей дома. В тот момент, когда я каталась по полу и громко рыдала, ко мне подбежала заспанная домработница и запричитала перепуганным голосом:

— Что произошло? Что случилось? Я только уснула, что-то самочувствие неважное. Решила пораньше лечь. Прилегла и вдруг слышу такой гром…

— Я спускалась со второго этажа, засмотрелась на висевшую на стене картину и упала с лестницы. Я ударилась прямо лицом… Я разбила свое красивое лицо…

Елена Михайловна помогла мне приподняться и заставила сесть так, чтобы я облокотилась о стену. Посмотрев на мое лицо, она вскрикнула и стала гладить меня по голове,как маленькую девочку.

— Ты ничего себе не сломала?

— Вроде бы нет. Только лицо.

— Ты его не сломала, а разбила. Шея распухла так, словно тебя душили…

— Я когда летела, старалась приподнять голову и несколько раз ударилась плечом и шеей о ступеньки.

— Бедная девочка. А ноги целы?

— Должно быть, целы.

— Потерпи. Сейчас я обработаю твои раны. Только схожу за аптечкой. Выпьешь обезболивающего, и сразу станет намного легче.

Я вновь заревела и схватилась за голову. В конце концов, я актриса, значит, я могу играть не только на сцене, но и в жизни. Я ни минуты не сомневалась в своих актерскихспособностях и сыграла настолько правдоподобно, что все походило на самую настоящую реальность. Домработница не на шутку перепугалась и бросилась за всем необходимым, чтобы оказать мне помощь. Рядом со мной присели на корточки двое мордоворотов. Один из них был мне довольно хорошо знаком. Я имела честь прогуливаться с ним несколько часов назад и, если я не ошибаюсь, его звали Женькой.

— Послушай, подруга, ты это… Ты чо, с лестницы, что ли, свалилась?

Странно, но в его голосе были слышны какие-то жалостливые нотки.

— Свалилась, — жалобно ответила я.

— А как тебя угораздило?

— На картину засмотрелась. Картина красивая. Я вообще живопись очень люблю. Такой красоты никогда раньше не видела.

— На фига ты засматриваешься! Ты это… Ты потерпи. Щас Елена тебя подлечит. Она в этих делах мастер. У нас тут одного пацана стрельнули. Он в больницу не захотел. Вернее, нельзя было. Он в розыске. Мы его привезли к Елене. Она его выходила. У нее тут травы — целые мешки. Она какие-то отвары лечебные делает. Прямо народная целительница, в натуре.

— Женька, а ты помнишь, как мы в подвале одного комерса поганого держали, который бабки не отдавал? — спросил второй мордоворот.

— Помню.

— А ты помнишь, как его пришлось поломать, потому что он, сука, жадный был? Я таких жадных вообще никогда не видел. Он лучше смерть примет, чем со своими бабками расстанется. Его тоже Елена выходила. Она когда ему еду носила, какие-то примочки делала. Короче, на ноги его подняла. У нее дар целительницы. Ей бы кабинет открыть да с людей бабки манать. Вроде как потомственная знахарка, лечит от всех недугов. Народ без башки, сразу попрет. И она бы нормальные бабки лупила и в общак бы нормально отваливала. Крышу бы мы ей нормальную сделали. О такой крыше каждая бы самозванка мечтала…

Сколько раз пахан предлагал ей заняться нормальным делом, а она ни в какую. Дура баба. Если бы моей матушке такое предложили, она бы никогда не отказалась.

Увидев подошедшего урода, я мысленно отметила, что вся компания в сборе. Вместе с ним подошла и Стрелка, которая не вызывала у меня ничего, кроме отвращения. Увидев меня, она несколько раз рыкнула и скрылась из поля зрения.

— Что здесь про-изош-ло? — пропел урод своим противным гнусавым голосом.

— Твоя будущая жена харю разбила, — ответил мордоворот по имени Женька. Затем, видимо, осознал, что перед ним стоит сын хозяина дома, и убрал из лексикона неприличное слово. — Вернее, лицо. С лестницы упала.

— А что ты дела-ла на-верху? — поинтересовался урод.

— Гуляла по дому. Перед сном. Ты же не захотел меня вывести на улицу, вот мне и пришлось гулять по дому.

— А ты ме-ня и не про-си-ла.

— А как я могла тебя о чем-то просить, если ты был занят своей любимой собакой, — злобно проговорила я и подставила лицо Елене Михайловне, которая принялась обрабатывать мои раны.

— Да ты хорошо выпила! — Домработница покачала головой и принялась дуть на мои раны.

— А что мне еще остается… На моем месте вы бы сделали то же самое. От такой жизни не только запью, но и закурю.

Домработница убрала аптечку и стала подозрительно разглядывать мои многочисленные синяки на руках. Заглянув в мои жалостливые, полные боли глаза, она, по всей вероятности, рассталась со своими сомнениями.

— Болит? Сильно болит?

Я не ответила. Я смотрела прямо перед собой.

Глядела на Елену Михайловну, но почему-то ее не видела. Я глядела сквозь нее, словно она была совершенно прозрачная.

Глава 8

Лежа в своей комнате, я попыталась прокрутить в памяти все события, которые произошли за довольно короткий промежуток времени.

Вспомнить тот момент, когда в моей руке очутился револьвер, я не смогла. Это оказалось практически непосильной задачей. Он просто очутился, и все. А затем выстрелил…

Мне хотелось возвратиться в детство и рассказать обо всем, что случилось, матери. Она бы обязательно меня поняла. И пожалела, несмотря ни на что. Потому что она моя мать, а я ее дитя. Бог мой, как же это хорошо, когда у тебя нет никаких забот, а все твои детские и даже недетские проблемы решают взрослые. Как же это хорошо!

Сон не шел. Бережно обработанные Еленой Михайловной раны ныли и напоминали о том, что было сегодня ночью. Не проходило и страшное ощущение металла в ладони… Еще никогда в жизни я не была такой изнеможенной и такой усталой.

Стоило мне хоть немного прикрыть веки, как я видела пахана. Он лежал на дне пруда, лицом вниз, с простреленным затылком, из которого по-прежнему сочилась кровь. Его поедали мелкие рыбки и кусали назойливые пиявки. Он лежал неподвижно и, конечно же, не ощущал боли. Придет время, и труп всплывет. Только вот сколько же времени у меня в запасе? День, два, три, неделя?

Не знаю. Но я знаю, что оно у меня ограничено.

Господи, до чего ж суров этот мир. До чего же он жесток и не прост. Особенно когда ты остаешься одна и тебе неоткуда ждать помощи.

И все же я смогла уснуть. Мне приснился ужасный сон. Будто на меня надели наручники и посадили в маленький автомобильчик с зарешеченными окнами. Я пыталась сказать всем о том, что это была самая настоящая самозащита, но меня не хотели слушать. Я чувствовала себя, словно загнанное животное, и не могла поверить, что меня обвиняют вубийстве и хотят покарать по всей строгости закона.

Я проснулась в холодном поту и первым делом посмотрела на часы. Ровно три часа ночи. Я проспала всего час. Господи, да разве за час может быть такое количество сновидений! Неужели сон в руку? Нет. Сон не в руку. Подойдя к окну, я смахнула холодный пот со лба и быстро проговорила:

— Куда ночь, туда и сон. Куда ночь, туда и сон.

Мое самочувствие было не просто паршивое.

Оно было ужасное. Я не хотела убивать пахана. Я смутно помнила, как же все это произошло: я просто хотела его остановить… И остановила. Навсегда. Мне не за что винитьсебя и искать оправдание. Я всего-навсего жертва. Жертва тех обстоятельств, в которые так нелепо попала.

В дверь еле слышно постучали. Три часа ночи.

Кому я могла понадобиться? Может, уроду, а может, охранники тоже решили поразвлечься? Этот дом полон опасностей, и я не должна открывать дверь.

— Кто? — буквально умирая от страха, спросила я дрожащим голосом.