Чтение 10–й страницы книги ~Вставай, Россия! Десант из будущего~

В манеж Аничкова дворца мы с генерал-адмиралом и присоединившимся к нам великим князем Владимиром Александровичем приезжаем в три часа пополудни. Димка на двух грузовиках должен был прибыть заранее, чтобы успеть как следует подготовиться. Едем медленно, чтобы не отстала охрана. По пути следования наш кортеж, состоящий из трех черных автомобилей и конного полуэскадрона, приветствуют толпы петербуржцев, привлеченных слухами об испытаниях цесаревичем технической новинки.Рараснова решился прокатиться с нами, и даже в этот раз получил от поездки определенное удовольствие.

Нас, на правах гостеприимного хозяина дворца, встречает великий князь Николай Николаевич старший, или, как его называют в семье — дядя Низи — командующий всей русской гвардией. Он уже стар, часто болеет и очень редко покидает свой дом. Но на испытания нового чудо-оружия все-таки посмотреть захотел. Именно поэтому полигон устроили в манеже его дворца. Рядом с ним стоит Петр Семенович Ванновский, их высокопревосходительство военный министр. У меня с ним сложные отношения. С одной стороны он делает много толкового и сам — человек вроде не глупый. С другой — редкостный упрямец, а в вопросах стрелковой подготовки еще и ретроград, прямой последователь Драгомирова. Сложные у меня с ним отношения, сложные…

Император принимает доклад Ванновского о готовности к проведению показательных испытаний и широким шагом направляется на манеж. Чтобы поспеть за этим великаном мне приходится только что не бежать. Видно, что Александру любопытно: что это нам сейчас покажут? Мне тоже весьма любопытно: чем кончится сегодняшний показ? Весьма и весьма…

На манеже стоят давно знакомый мне пулемет Максима, правда чуть более крупный, чем я привык видеть в музеях и в кинохронике, и рукояточная картечница с пятью стволами. Рядом с этой выставкой раритетов прохаживается крупный, бородатый мужчина в тройке и котелке. Увидев нас, он буквально кидается навстречу и рекомендуется: Хайрем Максим. Ну-ну… Я с интересом разглядываю знаменитого конструктора. Здоровый мужик. Несколько мельче самодержца, но все равно — здоровяк. Где-то я читал, что Максимбыл отличным спортсменом и теперь могу лично убедиться в этом. Для мужчины сорока восьми лет он выглядит здорово: подтянутый, крепкий, лицо пышет здоровьем. А уж улыбается он… Ну, ни дать ни взять кот, разглядывающий блюдце со сметаной. Я усмехаюсь: зная Димыча и его любовь к театральным эффектам, кот даже и не догадывается, что сегодня не он съест сметану, а наоборот: сметана слопает кота. Да еще с шутками и прибаутками…

А, вот, кстати, и он сам. Александр Михайлович Рукавишников, легок на помине. Cтоит возле двух своих пулеметов, установленных на высоких трехногих станках. Хм… Эти станки он мне в Стальграде не показывал — там у него легкие низкие треноги были, для стрельбы лежа. А здесь… Очень массивные лапы, на задней, самой длинной, укреплено изящное кожаное седло. Ага, догадался я, это значит, Димка понял, что пожелай кто-нибудь из высокопоставленных особ лично пострелять, им будет не очень удобно делать это лежа. На одном пулемете установлен кожух водяного охлаждения, а рядом, в коробках — длинные патронные ленты. Значит, к длительной стрельбе готовится купчина. У второго — кожуха нет вообще. Но, насколько я помню, ствол может выдержать непрерывную очередь в сотню выстрелов. Следовательно, готовится какой-то фокус.

Мне в глаза бросается некое несоответствие. Кажется, будто ствольная коробка этих пулеметов имеет несколько другие очертания, нежели «Единорог». Она явно короче иуже, чем мне запомнилось в январе. Или мне мерещится? Ладно, поживем — увидим! Уж больно хитро вчера улыбался Димон, когда упоминал о сегодняшних испытаниях.

Рядом с Димычем стоят несколько солидных мужчин в дорогих костюмах. Костюмы разного покроя и расцветок. Объединяет их только одно — все они на «молнии»! Видимо, такова в Стальграде мода.

Среди сопровождающих Рукавишникова я узнаю Даймлера, Чернова и Леона Нагана. Здесь же и доморощенный «кулибин» — Еремей Засечный. Костюм лионского сукна сидит на нем, как на корове седло. Остальные люди мне незнакомы, но по их мордам, которые иначе, как «зверскими» не назовешь, я догадываюсь, что это Димкина «Дружина». Личная охрана и… в общем, об иных назначениях стальградского «спецназа» можно только догадываться. Впрочем, я догадываюсь…

Нас догоняет свита, Ванновский что-то говорит Максиму, и начинается показательное действо. Многоствольная картечница разносит в щепки дюймовые сосновые доски, помещение заволакивает густым дымом. Но даже сейчас заметно, что переносить огонь по горизонтали стрелку затруднительно. Почти все пули идут в одну точку. Именно про эти агрегаты шутит Драгомиров: мол, они хороши, если требуется убить одного противника много раз. И это высказывание имеет под собой основание. Помнится, что на полях сражений Франко-Прусской войны частенько находили тела солдат, в которых обнаруживалось по 50–70 пуль.

После пятиствольной картечницы наступает очередь картечницы одноствольной автоматической. Так здесь пока именуют пулемет. Максим лично дает несколько очередей по доскам. Теперь видно, что рассеивание пуль по горизонту вполне удовлетворительное. Затем пулемет явно клинит, но хитрый Хайрем делает вид, что остановка в стрельбе запланирована заранее и использует возникшую паузу для смены мишеней. Его люди быстро устанавливают большой деревянный щит. Тем временем задержка устранена, в кожух долита холодная вода и «Максим» оживает. Зараза! Пули выписывают на щите вензель «А III». Черт, эффектно! Интересно, а Димыч-то своих стрелков на это готовил?

Заинтересованный Александр подходит к Максиму и изъявляет желание лично испытать оружие. Хайрем, с довольной мордой, усаживает императора на треногу и начинает пояснять устройство. Наконец его величество давит на спуск, пулемет дает короткую очередь[73]и его снова клинит. Максим спадает с лица и начинает судорожно оправдываться плохим качеством предоставленных для испытаний патронов.[74]

Я тихонько подхожу к другу. Его вид выражает крайнюю степень безмятежности, словно происходящее является не более чем хорошо поставленным спектаклем.

— Мне кажется, или ты в натуре не «Единорог» привез?

— Да, это не «Единорог». Для показухи я взял агрегат с барышевской схемой! — с улыбкой отвечает Димка.

Ну, и хитер, зараза! Ну хитер! Это же самое лучшее оружие для показательных испытаний в лабораторных условиях. Ни пыли, ни грязи. А точность все-таки немного выше «Единорога». Вот только…

— А если кто узнает?

— Кто и как? — хихикает Димка. — Нам сейчас главное императору пыль в глаза пустить и Максима слегка осадить. Ведь для принятия на вооружение один хрен полевые испытания проводиться будут. И на взаимозаменяемость деталей непременно проверят. Вот там мы спецам из ГАУ и выкатим настоящий «Единорог».

Тем временем к нам направляется император:

— Ну, Рукавишников, показывай: что ты там привез?

— Вот, ваше величество, пулемет «Единорог».

— И что же, лучше английского?

— Полагаю да, ваше императорское величество.

Александр весело уточняет:

— Видал, что англичанин вытворял? Повторить сможешь?

— Дык, повторить не сложно, ваше величество. Мы, — в голосе Димыча появляются нарочитые «народные» нотки, — мы и получше смогем.

— Ну-ну, не хвались, купчина… Показывай, что можешь.

По знаку Димки на мишенное поле выносят несколько десятков трехдюймовых досок, три огромных, в один обхват, бревна и два больших, полтора на метр, щита с нарисованными на них красными кружками, размером с ладонь. Димка лично садится в седло пулемета с водяным охлаждением, встряхивает кисти рук, словно пианист и плавным движением берется за рукоятки. Ну, с богом…

Тяжелые 10,67-мм пули рвут мишени на части, очереди буквально распиливают доски пополам. Причем сначала Димыч срезает верхнюю четверть, затем перерезает пополам, а под конец срубает остатки. Лента в 450 патронов улетает за полминуты, причем без единой осечки. Пока второй номер расчета, роль которого исполняет Засечный, меняет ленту, присутствующие дружно выдыхают. Оказалось, что пока шла стрельба, все затаили дыхание.

На замену ленты уходит всего десять секунд. Затем тяжелый грохот «крупняка» снова начинает бить по ушам. Теперь наступает очередь бревен. Непрерывная очередь в полсотни патронов — и рушится первое бревно. Оно перебито на всю толщину. На второе патронов уходит чуть меньше, где-то сорок. Третье бревно, самое толстое, почти в полтора обхвата, сопротивляется дольше всех — но, в конце концов, после сотни выстрелов, падает и оно.

В манеже наступает гробовая тишина. Присутствующие ошарашено молчат. Император в шоке. Максим заметно нервничает. Что уж говорить — Димкино сольное выступление произвело впечатление даже на меня, а уж стрельбу из разных видов оружия я повидал всякую.

Димка встает, коротко кланяется императору и небрежно поясняет:

— Сейчас мы имитировали поражение пехотной линии и разрушение деревянного строения, которое может служить в качестве укрытия солдатам противника. Практическая стрельба на полевом полигоне показала, что для полного разрушения избы-пятистенка требуется всего две ленты.

— Или один выстрел из полевого орудия! — внезапно подает голос Владимир Александрович.

— Да, — согласно кивает Димка, — вот только полевое орудие весит в десять раз больше, в его расчете впятеро больше людей, и для его транспортировки требуется запряжка из четырех-шести лошадей. А наш пулемет (вот и прозвучало это слово впервые на публике!) спокойно переносится с места на место расчетом из трех человек. К тому жена один пушечный снаряд уходит больше пороха, чем на несколько сотен патронов к нашему оружию.

Пока Дима толкает речь, пулемет снова перезаряжен, а в кожухе сменена вода. Теперь к пулемету садится один из Димкиных дружинников. Короткими очередями он начинаетпоражать красные кружки на щитах. Точность просто изумительная — выстрелы ложатся практически пуля в пулю.

— А сейчас мы показали, что даже после восьмисот выстрелов пулемет может вести точную стрельбу! — снова поясняет Дима и тут же добавляет, — конечно, водяное охлаждение играет существенную роль в стабильности ведения огня, но сейчас мы продемонстрируем живучесть голого ствола и быстроту его замены!

Димыч кивает головой своим ребятам. Ко второму пулемету садится другой казачок. Длинная очередь кромсает остатки досок и бревен. У задней стены с шумом рушится баррикада из мешков с песком. Она явно не была рассчитана на стрельбу крупнокалиберными патронами такой мощности. Если пулемет бревна разрезает, что ему два ряда мешков с расстояния в сто шагов?

Стрелок встает с седла и опускает торчащую сбоку от места крепления ствола к коробке рукоятку. Ствол легко отделяется. Удерживая его за ту же рукоять, дружинник аккуратно кладет раскаленную железку в стоящий рядом небольшой бочонок, из которого брали воду для охлаждения. К потолку взлетает облачко пара. К пулемету подскакивает Засечный и в считанные секунды ставит запасной ствол. Всё! Оружие снова готово к стрельбе!

На бедном Хайреме Максиме просто лица нет! Донельзя смурной, он подходит к своим стрелкам и что-то горячо с ними обсуждает. Затем они всем скопом отправляются к мишеням и начинают внимательно их разглядывать, ощупывать и даже вроде как обнюхивать. Что это с англичанами? А-а, это кто-то из них выдвинул светлую идею, что мишени были заранее заминированы маленькими зарядиками, которые последовательно подрывали по команде Рукавишникова. Ну-ну…

Не обнаружив на мишенном поле ничего, кроме расколотой в щепу древесины, Максим возвращается на огневой рубеж. Но теперь на его лице видна решимость. Видимо, он готов бороться до конца. По команде Хайрема, его ассистенты устанавливают два свеженьких дощатых щита. И лучший стрелок выводит на одном из них вензель императрицы. Остальные англичане громко аплодируют.

Максим уже около нас и высказывается в том смысле, что может ли русский конкурент повторить это? Я уже собираюсь сказать, что в бою вензеля выписывать не требуется, но тут…

— Ваше императорское величество! — громко говорит Димка. — Покорнейше прошу вашего разрешения на то, чтобы британский фокус повторил его императорское высочество Николай Александрович! Повторил из моего «Единорога»!

Император кивает. Да вы что?! Да к такому готовиться надо! Да я ж не смогу! Ну Димка, ну, блин, шутник хренов!

На ватных ногах направляюсь к пулемету.

— Не дрейфь, Олегыч, — шепчет Димка, шагающий рядом. — Ты главное резко на спуск не нажимай! А веди ровненько, словно на конце ствола карандаш! Остальное пулемет сам сделает!

Я усаживаюсь за треногу. Так: рукоятки управления здесь как на ДШК…

— Батюшка, несколько выстрелов для пристрелки…

Император кивает. И-эх, начали!.. Даю пару коротких очередей. Очень хорошо… Отдача почти не чувствуется, пулемет не трясет. Ну еще бы — я своим весом прижимаю оружие к полу. Вот в чем проявляется чуть ли не единственное преимущество высоких треног! Действительно, хорош аппарат, хорош… Ладно, начнем «рисовать».

Вензель получился красивым. Палочка в первом «I» могла бы быть и поровнее, но все равно: вензель точно выходит гораздо лучше, чем у англичан. Из-за того, что пули ложатся плотнее. Все-таки скорострельность Димкиного пулемета чуть ли не вдвое больше, чем у Максима. Уф! Всё! Можно встать, утереть вспотевший лоб…

— Ай, малатца! — Димка тихонько тыкает меня в бок кулаком.

В этот момент я понимаю, что вокруг происходит нечто странное. Я оборачиваюсь. Немая сцена в гоголевском «Ревизоре» — слабая пародия на то, что можно сейчас наблюдать в Аничковом манеже. А небезызвестная супруга Лота показалась бы просто живчиком в сравнении с оцепеневшими императором, министром и свитскими.

Первым оживает Максим. Он решительно походит к нам и заявляет, что это — нечестная игра и что он уверен — цесаревич специально тренировался долгое время, так как иначе этот фокус не осуществить… Говорит Максим долго и абсолютно не логично. Можно подумать, что его стрелки не тренируются. Неожиданно мне в голову приходит шальная мысль.

— Рара,чем спорить и доказывать, что я вижу этот пулемет впервые, попробуйте пострелять из него сами.

Александр хмыкает в усы и шепотом высказывается в том смысле, что если цесаревич что-то в голову взял — пушками не вышибить. И уверенно направляется к «Единорогу». Покряхтывая, устраивается в седле, кладет руки на гашетку, примеривается… Пули ложатся в мишень прямой линией, хоть уровень прикладывай. Император закусывает ус и… Вот это фокус! На мишени появляется вензель «Н II»! Не очень ровный, но для первой попытки — пять с плюсом!

Свита обрушивает на своего императора бурные аплодисменты, а Александр лукаво смотрит на меня. Я подхожу к нему и, помогая подняться, приобнимаю его за талию:

— Ну, батюшка, как: стоящего человека мы с дядюшкой вам рекомендовали?

Александр улыбается, затем жестом подзывает к себе Димку. Тот подлетает, отдает ловкий поклон. Император похлопывает его по плечу и со словами: «Угодил, угодил», — протягивает свой портсигар. Золотой, с алмазной монограммой. Фаберже постарался. Да-а… Не видать Максиму наших рынков как своих ушей!

Максим явно потрясен увиденным. Он делает последнюю, отчаянную попытку хоть как-то повлиять на уже вполне очевидный результат испытаний. Подхватив горсть еще теплых гильз от «Единорога» он начинает лепетать, что русские нарушили условия конкурса, применив собственный, гораздо более мощный патрон. К тому же снаряженный пироксилиновым порохом. А ему, видите ли, пришлось мучиться с тем, что прислало Военное ведомство. Тут не выдерживает Ванновский.

— Господин Максим, — ледяным голосом начинает военный министр, — в условиях на проведение конкурса черным по белому было написано: к конкурсу допускаются образцы оружия, имеющие калибр четыре и две десятых линии. Я вижу, что господин Рукавишников это условие выполнил. Вы же отказались от разработки собственного патрона и требовали, в предварительной переписке, предоставить вам патроны русского образца. Какие теперь к нам могут быть претензии?

Максим потухает и отходит в сторону. Чтобы обсудить увиденное, пока горячи впечатления, император собирает в кружок меня, Ванновского, великих князей Алексея, Владимира и Николая Николаевича. Краем глаза я успеваю заметить, что Хайрем подгреб к Рукавишникову и начинает что-то бурно ему говорить. Не дай Бог, свои дурацкие претензии излагает… Эх, не наговорил бы Димка ему в ответ чего лишнего. Жалко все-таки человека: конструктор-то он талантливый…

А наше обсуждение, кажется, заходит в тупик. Дядя Низи и Ванновский доказывают, что пулемет есть устройство для кошмарной, абсолютно неоправданной траты патронов. Мол, в бою и винтовки достаточно. На мое предложение великому князю атаковать пулеметный расчет целым эскадроном, с тем, чтобы оставшиеся в живых решили вопрос о полезности пулемета, реагируют, как на бредни малолетки. Внезапно подает голос Владимир Александрович. Он говорит, что согласен с цесаревичем — это оружие способно остановить атаку любого противника. Только пулеметов нужно два и лучше всего поставить их на флангах. Оружие Владимиру явно понравилось. Затем веское слово молвит генерал-адмирал. Он высказывается в том смысле, что было бы неплохо испытать пулеметы на полевом полигоне, а еще лучше, в боевых условиях. А тут, мол, боевые действия с Японией на пороге… Прозрачный намек!

Император внимательно выслушивает все высказывания, но молчит, что-то прикидывая в уме. Затем подзывает Максима и интересуется: почем его пулеметы. Услышав цену в 347 фунтов 4 шиллинга и 4 пенса,[75]государь озадаченно крякает и велит своему ординарцу пригласить «купца первой гильдии Рукавишникова».

— Ну, нижегородец, а ты за свои пулеметы, — он старательно вставляет в свою речь новое, явно понравившееся ему слово, — ты за свои пулеметы что просишь?

— Ваше императорское величество. Чтобы не работать себе в убыток, — я, из-за спины императора делаю Димке «страшные глаза», — торговый дом братьев Рукавишниковых готов сдавать «Единороги» казне по тысяче семьсот… — мой взгляд начинает напоминать Хиросиму, — даже по тысяче шесть… — Хиросима и Нагасаки одновременно! — по полторы тысячи рублей за штуку.

Выпалив это, Димыч замолкает. Украдкой я показываю ему кулак: нашел, на ком наживаться! Я ведь прекрасно помню, что себестоимость оружия чуть меньше тысячи рублей. Димыч делает вид, что совершенно не понимает: о чем это я. Ладно, наедине я ему грамотно растолкую: о чем я и почему я!..

— А какое количество ты можешь выпускать?

— Сейчас не более 20 штук в месяц, — честно признается Димка, — но в дальнейшем могу полтораста.

— И, кстати, батюшка, лучше уж свою промышленность развивать, чем вкладывать деньги в промышленность потенциального противника! — вмешиваюсь я.

Раранедовольно зыркает на меня и жестом отпускает Максима и Рукавишникова. Те отходят в сторону и, видимо, сразу возвращаются к прерванной беседе. Смотри-ка, уже спелись, изобретатели хреновы…

— Колька, хватит уже мне в лицо пользой для Отечества тыкать! — говорит самодержец. — Можно подумать, что о России только ты один и думаешь!

Я тихо бормочу извинения, но император меня уже не слушает. Он поворачивается к Алексею.

— Лешка, это то самое оружие, про которое ты мне зимой говорил?

— Да, государь и купец тот самый! — кивает генерал-адмирал.

— Про купца этого вы мне с Колькой уже все уши прожужжали, — улыбается император, но тут же серьезно спрашивает: — ты вроде говорил, что у него там, кроме «Единорога» и бердыши какие-то были и пищали… где это все?

— Ну так давай позовем Рукавишникова и попросим показать! — усмехается Алексей. — Эй, Дим… тьфу, Александр Михалыч, подойди-ка сюда!

Димка подходит, всем своим видом выражая недовольство. Чего это он? Ах, ну да! Он, видите ли, важным разговором занят, а мы его по пустякам дергаем.

— Александр Михалыч! — обращается к нему адмирал, — ты кроме «Единорога» еще что-нибудь из своего оружия захватил?

— Да, ваше высочество, захватил, — отвечает купчина и мнется, — вот только демонстрировать некоторые образцы при иностранцах…

— Ишь ты! Неужели ты настолько страшное что-то придумал? — с веселыми огоньками в глазах, спрашивает император.

— В том-то и дело, ваше императорское величество, что наоборот! — Димка пытается подобрать слова, — скорее изобретенное мною оружие настолько простое, что я удивлен, почему больше никто до такого не додумался. Вот и хочу, чтобы супостаты, как можно дольше в своем неведении пребывали.

— Хм… хм… ну ты и загнул! — император покусывает усы и объявляет, — мне уже не терпится посмотреть, что ты там еще навыдумывал! Петр Семенович! Распорядитесь, чтобы англичан проводили. Вежливо, но быстро! А ты, купчина, давай — тащи свои игрушки!

Англичан заставляют быстро свернуться и покинуть манеж. Последним уходит Максим, косясь на целый штабель ящиков, который успевают натаскать дружинники Димки. Я подхожу к другу и тихонько спрашиваю:

— Ты это про что там с Максимом шептался?

Димка беззаботно машет рукой, но в его глазах вдруг взблескивает азарт торговца:

— Да, за полторы тыщщи фунтов пулемет ему продал.

— Ты что?!

— А что? — это ехидное выражение физиономии удачливого купца мне знакомо. Еще по Приднестровью. — Пущай попробует скопировать. Вот мы посмеемся… Пусть хоть на винтики его разберут, повторить все одно не смогут. А жаль, — Димка снова широко улыбается. — Повторили бы — можно считать, что у противника пулеметов нет!

Рассказывает Олег Таругин (Цесаревич Николай)

Следующим вечером мы с Димычем, Мореттой и всей свитой отправляемся в Мариинку.[76]Придворные моей нареченной все уши прожужжали, насколько хорош тенор Фигнер,[77]прибывший из Италии. Занятно, вообще-то он русский, да вот, в России не прижился, удрал к римлянам, там женился, прославился и вот теперь явился покорять отечество. Между прочим, по петровскому билету[78]за выход берет. Нужно взглянуть на это диво…

Дают «Евгения Онегина», Фигнер — Ленский. Ну-с, поглядим…

— Любовь моя, вот кстати: если тебе понравятся голоса — прикажем явиться к тебе, и ты сможешь записать их на свой музыкальный центр.

Моретта суховато кивает. Она не слишком довольна моим вчерашним поведением. Дело в том, что Император соизволил милостиво повелеть назначить государственные технические испытания всего представленного Димкой в манеже оружия. Станкачей, ручников, магазинок, револьверов, пистолетов-пулеметов. На предмет поставить их на вооружение. К тому же было принято решение заказать у Димки десяток пулеметов для проверки их в боевых условиях на Дальнем Востоке. Цесаревич с Рукавишниковым постановили это обмыть и обмыли… несколько перестаравшись… Купчина-миллионщик снял целый ресторан, и мы прогуляли до рассвета. Шампанское и водка лились рекой. Димка пригласил цыган и заставлял их по десять раз кряду петь тут же разученного «Мохнатого шмеля». Потом мы хором, притоптывая в такт ногами, исполняли песню советских артиллеристов. Причем никого из присутствующих не смущало то, что артиллеристам отдает приказ какой-то Сталин. А проснувшись сегодня сильно после полудня, мы чересчур качественно (и количественно) похмелились, из-за чего сейчас пребывали в состоянии близком к вчерашнему. По крайней мере, я уже раза два обнаруживал, что в голос пою «Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю Татьяну…», а Димыч мне радостно подтягивает, иногда, правда, сбиваясь на «пионерский» вариант: «Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю сметану! Отдай мне порцию свою…» Кроме того, Рукавишников уже дважды пытался ущипнуть кого-нибудь из фрейлин Моретты, а от признания в любви старшей статс-даме, госпоже Энгельман, его спасло только мое вмешательство. Впрочем, Моретта дуется не сильно: в это замечательное время пьянство не считается таким уж серьезным недостатком. И буквально пять минут тому назад она весело хохотала над моими дурацкими шутками…

Мы рассаживаемся в ложе, и тут же гаснет свет. Люблю я увертюру к «Онегину». Моретта прислушивается к музыке, а сзади нас возбужденно перешептываются господа офицеры и «солнце русской промышленности». Причем иногда шепот становится таким громким, что я не выдерживаю и, повернувшись, внушительно демонстрирую своим друзьям-приятелям кулак. Но вот раздвигается занавес…

Летний вечер, сад в усадьбе Лариных. Татьяна и Ольга поют романс. Ну, что ж: голоса приятные… Появляются крестьяне. Их песни занимают Моретту, которая тут же начинает уточнять: народные это песни или, все же детище таланта Чайковского? Я, как могу, выкручиваюсь. Старательно вслушиваюсь, пытаюсь что-то объяснить, но тут у меня за спиной гремит оглушительный раскат хохота. Эт-то еще что такое?!

А вот что. На сцене — приезд жениха Ольги — Ленского, в сопровождении Онегина. Да пес с ним, с Онегиным, но Ленский-то, Ленский! Мама моя, императрица, Ленский — в усах и эспаньолке! Интересно узнать: какой придурок так загримировал Фигнера?

— Александр Петрович, — обращаюсь я к Гревсу, который в нашей компании наименее пьян, — будьте так любезны, узнайте: какой дурак назначил Ленскому такой грим? И велите там, чтоб ко второму действию его перегримировали…

М-да. Похоже я поторопился с определением степени опьянения Гревса… Он отправляется на задание немедля, попутно спотыкаясь об кресло. Авось, жив останется…

На сцене меж тем разворачивается действие. Ей-ей, этот Ленский-д’Артаньян начинает меня раздражать. Ничего, сейчас узнаю, кто так загримировал «поклонника Канта и поэта» и мало ему не покажется…

— Г-государь…

О, вот и Гревс явился:

— Ну, и кто там такой умный?

— Государь, а… — Гревс явно не знает, как сказать, — его… в общем, он не в гриме.

— Как это — не в гриме? — обалдело интересуется Димыч.

Из дальнейшего рассказа Гревса выясняется, что Фигнер наотрез отказался бриться, заявив, что публика ходит не посмотреть на Ленского, а послушать его, Фигнера, голос. Ну, наглец! Зря он так, право…

Я поворачиваюсь к Моретте:

— Душа моя, я должен ненадолго тебя оставить. Дело в том, что тут возникли некоторые проблемы с господином Ленским, который, — у меня кажется родилась неплохая идея! — который должен явиться перед вами без этой мефистофельской бородки. Сейчас мы все уладим…

За кулисами людно, но это многолюдство мгновенно развеивается дымом, когда там появляемся мы. Так, ну и где тут Фигнер?

Я останавливаю какого-то человечка:

— Любезнейший, вы не подскажете мне, где гримерная Фигнера?

«Любезнейший» трясущейся рукой показывает мне на дверь. Ага… Ха, а вот и сам «г-н Ленский», собственной персоной:

— Ваше высочество, я польщен…

— А я — нет. Любезный, какого черта вы себе позволяете? Ленский должен быть с чистым лицом. Извольте немедля привести себя в надлежащий вид!

Фигнер начинает бормотать, что это невозможно, что борода и усы — его собственные, и он не намерен на потеху…

— Не намерены? Как угодно, как угодно… Вот только дело в том, что я намерен. А ну-ка…

«Ленского» как он есть, во фраке и брыжах, усаживают на стул. Попытки вырваться жестко пресекаются. Без мордобоя, но не менее эффективно.

— Егор, братишка, пошли кого-нибудь из своих за гримером. И пусть прихватит с собой все, что может потребоваться.

Через секунду перед нами появляется седой гример с бледным лицом и трясущимися руками. Ну, а он-то чего перепугался?

— Ефим, — посланный за гримером атаманец вытягивается во фрунт, — ты зачем так перепугал господина гримера? Ну что ты ему, братец наплел?

— Дык, твое велико, — Ефим не большой мастак говорить, хотя на шашках — мастер, каких еще поискать! — я тока и сказал, шоб шел скорее, шо государь ждать не любит…

— Небось, ухи обещался обрезать, — меланхолично замечает Шелехов, — дык ведь не обрезал же…

— Ну-ну, господин гример, успокойтесь, — я успокаивающе хлопаю старика по плечу. — Ефим — добрейшая душа, а что с виду грозен — вам ли не знать, как обманчив может быть внешний вид?

Гример икает и быстро-быстро кивает. Мне становится страшно: а голова у него не оторвется?

— Но, к делу. Вот этого, — я указываю на Фигнера, — надлежит загримировать так, чтобы он был похож на Ленского. Приступайте!

Гример дотрагивается до уса тенора и издает какой-то горловой звук. По-видимому, это означает вопрос: что делать?

— То есть как «что делать?» Брить. К чертовой матери брить!

Дрожащими руками гример взбивает пену и берет в руки бритву. Э-э! Так не пойдет! У бедолаги так трясутся руки, что он, пожалуй, зарежет русского итальянца! Ну, это лишнее… Э-эх, опять придется все самому…

Не помню, как в моих руках оказывается бритва. Сознание возвращается ко мне в тот момент, когда вопящий, но крепко сидящий на стуле Фигнер уже без бородки, одного уса и… половины волос на голове! Блин, увлекся!

— Вот, господин Фигнер, а сделали бы сами — обошлось бы без бритья головы. А так будете ходить со стрижкой по-николаевски!

Через пять минут все кончено. Фигнер сидит с трясущимся подбородком, похожий на Агопита, из старого детского фильма.[79]Ну-ну, чего ж так переживать-то?

Димыч подходит поближе. Он проводит ладонью по бритой голове, а затем произносит:

— Ну, если цесаревич брил, то освежить и миллионеру не зазорно! — с этими словами он вытаскивает из кармана серебряную фляжку с коньяком и обильно смачивает им салфетку, которой и протирает голову «клиента», приговаривая: — вот какой у нас красивый мальчик, блестящий как коленка…

Делает он это так уморительно, что все покатываются со смеху, даже бледный гример. А вот кстати:

— Теперь будьте добры, загримируйте его как положено. Желаю здравствовать, господа…

Можно обратно в ложу. Посмотрим, как понравится Моретте новый, настоящий Ленский…Из раздела «Светские новости» газеты «Петербургские ведомости»

Вчера около полудня на Дворцовой площади и Невском проспекте наблюдалась странная ажитация среди гуляющей публики. Она была вызвана испытаниями нового средства передвижения — самобеглых колясок конструкции купца первой гильдии Александра Рукавишникова. По слухам, в испытаниях приняли непосредственное участие Их Императорское Величество Александр и Их Императорское Высочество Николай. Означенные коляски носились по Невскому со скоростью, превышающей 30 верст в час. Движение колясок вызвало большой переполох в уличном движении. Было напугано множество людей и лошадей. По счастью, никто не пострадал.Из рекламных сообщений газеты «Петербургские ведомости»

Открытие невиданного аттракциона! После триумфа в Москве и Нижнем Новгороде! А теперь и в Санкт-Петербурге — Кинематографический театр «Иллюзион»!

В программе ленты: «Видовая панорама с высоты Волжского обрыва», «Прибытие скорого поезда на Николаевский вокзал», «Бал-маскарад в Коммерческом училище».

На Невском проспекте открывается магазин-салон Торгового Дома «Братья Рукавишниковы»! Среди товаров: револьверы «Кистень» и «Клевец», пятизарядные штуцеры «Пищаль», подзорные трубы, бинокли, музыкальные проигрыватели, швейные машинки и гвоздь ассортимента — автомобиль «Жигули».

Рассказывает Олег Таругин (Цесаревич Николай)

Все хорошее когда-нибудь заканчивается. Закончился и Димкин визит в Питер. Через три дня мой друг решительно заявил, что все дела в столице переделаны. Презентация устроена, магазин-салон открыт, пора бы уже и честь знать. Уехал в свой Стальград, «Суворов» русской промышленности… А у меня снова начались «трудовые» будни.

Как выяснилось, проблемы с Финляндией, которые я, после беседы с Гейденом, посчитал решенными, только-только начались. По моей настоятельной просьбе Федор Логгинович написал обстоятельнейший доклад по положению в Великом княжестве. Прочтя первые четыре страницы, я пришел к выводу, что работа с финнами, пожалуй, займет на три-четыре года больше, нежели я предполагал. По окончании двадцать шестой страницы я понял, что, наверное, я несколько неотчетливо представлял себе все сложности борьбыс финским сепаратизмом. Дочитав до конца, я в изнеможении откидываюсь на спинку кресла. Мама моя, императрица! Чего ж с ними, чухонцами долбаными, делать?! Это как же мы докатились до жизни такой?! Неужто все так плохо?!

— Филя! — В кабинете, точно чертик из табакерки, возникает Махаев. — Свяжись с Целебровским, сообщи о встрече в условном месте через два часа!

Филимон исчезает, а я открываю новый отчет министерства финансов. Да что ж такое?! Час от часу не легче! Новый министр, господин Вышнеградский, предлагает еще повысить ввозные пошлины! И до чего грамотно обосновывает, подлец! Так, ну тут я сходу не разберусь, надо Бунге звать. И велеть отгектографировать отчет, Димычу переслать…

При встрече с Альбертычем на конспиративной квартире я, не тратя времени на лишние церемонии, сую ему у руки доклад Гейдена:

— Вот, Альбертыч, изучи.

Пока Политов-старший занят, я отдаю приказ снять копию с отчета Вышнеградского и переслать его нарочным Политову-младшему. К тому времени, как я возвращаюсь к столу, Альбертыч уже бегло проглядел документы и теперь выжидательно смотрит на меня.

— Вот что, Владимир Альбертович. У себя все еще раз внимательно изучишь. Но пока скажу главное: из доклада ясно следует, что проведи я сейчас не то, что половину запланированных реформ, а хотя бы пятую их часть, то Россия в конце XIX века получит прямо под Питером Чечню XXI!

Альбертыч молчит, всем своим видом ясно показывая: «Я-то здесь причем?»

— Альбертыч, очень тебя прошу: проверь все сам. И дай мне отчет: так ли плохо, или у страха глаза велики? Трех недель хватит?

Он кивает, и молча, не сказав ни единого слова, покидает квартиру через черный ход. Вот, блин, «железные люди!» «Гвозди бы делать из этих людей…»