Чтение 5–й страницы книги ~Метро 2033~

Попытки догадаться скоро были вытеснены мыслью о том, что Артем так и бросил несчастного посреди туннеля, оставил крысам, хотя собирался вернуться, чтобы сделать что-нибудь с телом. Правда, он довольно плохо представлял себе, как именно можно отдать челноку последние почести, и как поступить с трупом. Сжечь его? Но для этого нужно порядочно нервов, а удушливый дым и смрад паленого мяса и горящих волос наверняка просочится на станцию, и тогда неприятностей не миновать. Тащить же его на станцию было тяжело и страшно, потому что одно дело — тянуть за руки человека, надеясь, что он жив и отпугивая липкие мысли о том, что он не дышит и не слышен пульс, а другое— взять за руку заведомого мертвеца и не выпускать его руки из своих до выхода из туннеля… И что потом? Так же, как Бурбон солгал по поводу оплаты, он мог соврать и про друзей на станции, ждущих его здесь. Тогда Артем, притащивший сюда тело, оказался бы в еще худшем положении. — А как вы поступаете здесь с теми, кто умирает? — спросил Артем у Хана после долгого раздумья. — Что ты имеешь ввиду, друг мой? — вопросом на вопрос отозвался тот. — Имеешь ли ты ввиду души усопших или их бренные тела? — Я про трупы, — буркнул Артем, которому эта галиматья с загробной жизнью начала уже порядком надоедать. — От Проспекта Мира к Сухаревской ведут два туннеля, — начал Хан, и Артем сообразил — верно, ведь идут-то два туннеля, как между любыми станциями. Поезда ведь шли в двух направлениях, и надо было всегда два туннеля… Так отчего же Бурбон, зная о втором туннеле, предпочел идти навстречу своей судьбе? Неужели во втором туннеле скрывалась еще большая опасность? — Но пройти можно только по одному, — продолжил тот, — потому что во втором туннеле, ближе к нашей станции просела земля, пол обвалился, и теперь там вроде глубокого оврага. Если стоишь на одном краю этого оврага, не важно, с какой стороны, другого края не видно, и никакой, даже очень сильный фонарь, до дна не достает, от этого всякие болваны болтают, что здесь у нас бездонная пропасть. Это, конечно, не так, но кто знает, что там на дне. Этот овраг — наше кладбище. Туда мы отправляем трупы, как ты их презрительно называешь.

Артему стало нехорошо, когда он представил себе, что ему надо будет возвращаться на то место, где его подобрал Хан, тащить обратно уже обглоданный местами труп Бурбона, нести его через станцию, и потом — до оврага во втором туннеле. Он попытался убедить себя, что скинуть тело в овраг — в сущности, тоже самое, что бросить его в туннеле, потому что погребением это назвать было никак нельзя. Но в том момент, когда он почти уже поверил, что оставить все, как есть, было бы наилучшим выходом из положения, тем более, что надо было спешить, перед глазами вдруг с потрясающей свежестью встало лицо Бурбона в тот момент, когда он произнес: «Я умер», так что Артема прямобросило в пот. Он трудно поднялся, повесил на плечо свой новый автомат, и через силу выговорил: — Тогда я пошел. Я обещал ему. Мы с ним договаривались. Мне надо, — и на негнущихся ногах зашагал по залу во все сгущающейся темноте к чугунной лесенке, спускающейся с платформы на пути у входа в туннель.

Фонарь пришлось зажечь еще до спуска. Прогремев по ступеням, Артем замер на пороге, не решаясь ступить дальше. В лицо дохнуло тяжелым, отдающим гнилью воздухом, и намгновение мышцы отказались повиноваться, как он ни старался заставить себя сделать следующий шаг. И когда, преодолев страх и отвращение, он наконец сделал его, ему на плечо легла чья-то тяжелая ладонь. От неожиданности он вскрикнул и резко обернулся, чувствуя, как сжимается что-то внутри, срывая автомат и понимая, что он уже ничего не успеет…

Но это был Хан. — Не бойся, — успокаивающе обратился он к Артему. — Я испытывал тебя. Тебе не надо туда идти. Там больше нет тела твоего товарища.

Артем непонимающе уставился на него, не говоря ни слова. — Пока ты спал, я совершил погребальный обряд. Тебе незачем идти туда. Туннель пуст, — и, повернувшись к Артему спиной, побрел обратно к аркам.

Ощутив огромное облегчение, тот поспешил вслед за ним. Нагнав Хана через десяток шагов, Артем взволнованно спросил его: — Но зачем вы это сделали и почему ничего обэтом не сказали мне? Вы ведь говорили, что не имеет значения, останется ли он в туннеле или будет принесен на станцию? — Для меня это действительно не имеет никакого значения, — пожал плечами Хан. — Но зато для тебя это было важно. Я знаю, что поход твой имеет цель и что твой путь далек и тернист. Я не понимаю, какова твоя миссия, но ее бремя будет слишком тяжело для тебя одного, и я решил помочь тебе хоть в чем-то. Что же до моего молчания о сделанном, — он взглянул на Артема с усмешкой, — я проверял тебя. Ты выдержал экзамен.

Когда они вернулись к костру и опустились на мятый брезент, Артем не выдержал: — Что вы имели в виду, когда упомянули о моей миссии? Я говорил во сне? — Нет, дружок, во сне ты как раз молчал. Но мне было видение, в котором меня просил о помощи человек, половину имени которого я ношу. Я был предупрежден о твоем появлении, и именно поэтому вышел тебе навстречу и подобрал тебя, когда ты полз с телом твоего приятеля. — Разве вы из-за этого? — недоверчиво глянул на него Артем. — Я думал, вы слышали выстрелы… — Выстрелы я слышал, здесь сильное эхо. Но неужели ты и вправду думаешь, что я выхожу в туннели каждый раз, когда стреляют? Я бы окончил свой жизненный путь намного раньше и весьма бесславно, если бы поступал так. Но этот случай был исключителен, и все говорило мне об этом. — А что это за человек, половину имени которого вы носите? — Я не могу сказать, кто это, я никогда не видел его раньше, никогда не говорил с ним, но ты его знаешь. Ты должен понять это сам. И увидев его только однажды,хотя и не наяву, я сразу почувствовал его колоссальную силу; он велел помочь юноше, который появится из северных туннелей, и твой образ предстал передо мной. Все этобыл только сон, но ощущение его реальности было так велико, что, проснувшись, я не уловил грани между грезами и явью. Это могучий человек с блестящим выбритым наголочерепом, одетый во все белое… Ты знаешь его?

Тут Артема будто тряхнуло, все поплыло перед глазами, и так ясно представился тот образ, о котором рассказывал Хан. Человек, по-имени которого носил его спаситель… Хантер! Похожее видение было и у Артема: когда он не мог решиться отправиться в путешествие, он видел Охотника, но не в долгом черном плаще, в котором тот явился на ВДНХ в памятный день, а в бесформенных снежно-белых одеяниях, и он говорил с ним, и требовал пуститься в поход не мешкая. — Да. Я знаю этого человека, — совсем по-иному глядя на Хана и вздыхая с облегчением, сказал Артем. — Он был очень силен, — как-то устало произнес Хан. Хотя я, наверное, смог бы выстоять, но я чуял, что не должен бороться с ним. Он вторгся в мои сновидения, а такое я никому не прощаю, но с ним все было иначе. Ему, — и тебе, — нужна была моя помощь, и он не приказывал, он не требовалподчиниться его воле, скорее, он очень настойчиво просил. Сначала мне казалось, что он пытается поработить меня и заставить повиноваться ему против моего желания, но потом я понял, что это не так. Ему трудно, очень трудно, и он искал дружескую руку, плечо, на которое мог бы опереться. Я протянул ему руку и подставил свое плечо. Я вышел тебе навстречу.

Артем захлебнулся мыслями, они бурлили, всплывали в его сознании одна за другой, растворялись, так и не переведенные в слова, и вновь шли на дно, язык словно окоченел, и он долго не мог выдавить из себя ни слова. Неужели этот человек действительно заранее знал о его приходе? Неужели Хантер смог каким-то образом предупредить его? Был ли Хантер жив, или это его бесплотная тень обращалась к ним? Но тогда надо было верить в кошмарные и бредовые картины загробной жизни, нарисованные ему Ханом, а ведь куда легче и приятнее было убеждать себя, что тот просто безумен. И самое главное, его собеседник что-то знал о том задании, которое Артему предстояло выполнить, он называл его миссией, и, затрудняясь определить ее смысл, понимал ее тяжесть и важность, сочувствовал Артему и хотел облегчить его долю… — Куда ты идешь? — спокойно смотря Артему в глаза и словно читая его мысли, негромко спросил Хан. — Скажи мне, куда лежит твой путь, и я помогу тебе сделать следующий шаг к цели, если это будет в моих силах. Он просил меня об этом. — Полис, — выдохнул Артем. — Мне надо в Полис. — И как же ты собираешься добраться до Города с этой забытой Богом станции? —заинтересовался Хан. — Друг мой, тебе надо было идти по Кольцу от Проспекта Мира — до Курской или же до Киевской. — Там Ганза, и у меня совсем нет там знакомых, мне не удалось бы там пройти. И все равно, теперь я уже не смогу вернуться на Проспект Мира, я боюсь, что я не выдержу второй раз перехода через этот туннель. Я думал пройти до Тургеневской, рассматривая старую карту, я видел там переход на станцию Сретенский Бульвар. Оттуда идет недостроенная линия, и по ней можно добраться до Трубной, — он достал из кармана обгоревшую листовку с картой на обороте. Название мне очень не нравится, особенно теперь, но делать нечего. С Трубной есть переход на Цветной бульвар, я видел его у себя в карте, и оттуда, если все будет хорошо, можно попасть в Полис по прямой. — Нет, — грустно ответил ему Хан, качая головой. — Тебе не попасть в Полис этой дорогой. Эти карты лгут. Их печатали задолго до того, как все произошло. Они рассказывают о линиях, которые никогда не были достроены, о станциях, которые обрушились, погребая под сводами сотни невинных, они умалчивают о страшных опасностях, таящихся на пути и делающих многие маршруты невозможными. Твоя карта глупа и наивна, как трехлетний ребенок. Дай мне ее, — протянул он руку.

Артем послушно вложил листок в его ладонь. Хан тут же скомкал ее и швырнул в огонь. Пока Артем размышлял о том, что это, пожалуй, было лишним, но не решаясь спорить, Хан потребовал: — А теперь покажи мне ту карту, что ты нашел в рюкзаке своего спутника. Порывшись в вещах, Артем отыскал и ее, но передавать Хану не спешил, помня печальную судьбу собственной. Оставаться без плана линий не хотелось. Заметив его колебания, Хан поспешил успокоить: — Я ничего с ней не сделаю, не бойся. И поверь, я ничегоне делаю зря. Тебе может показаться, что некоторые мои действия лишены смысла и даже безумны. Но смысл есть, просто он недоступен тебе, потому что твое восприятие и понимание мира ограничено. Ты еще только в самом начале своего пути. Ты слишком молод, чтобы понимать некоторые вещи.

Не находя в себе сил возразить, Артем передал Хану найденную у Бурбона карту, обычный квадратик картона размером с почтовую открытку, вроде той, пожелтевшей, старой, с красивыми блестящими шарами, инеем и надписью «С Новым 2005 Годом», которую ему как-то удалось выменять у Виталика на облезлую желтую звездочку с погон, найденную у отчима в кармане. — Какая она тяжелая, — хрипловато произнес Хан, и Артем обратил внимание, что ладонь, на которой лежал этот кусочек картона, вдруг подалась книзу, как будто и впрямь он весил больше килограмма. Секунду назад держав его в руках, он не заметил ничего необычного. Бумажка как бумажка. — Эта карта намного мудрее твоей. Здесь кроются такие знания, что мне не верится, что она принадлежала человеку, который шел с тобой. Дело даже не в этих пометках и знаках, которыми она испещрена, хотя и они могут рассказать о многом. Нет, она несет в себе нечто… — его слова резко оборвались.

Артем вскинул взгляд и внимательно посмотрел на него. Лоб Хана прорезали глубокие морщины, и недавний угрюмый огонь снова разгорелся в его глазах. Лицо его так переменилось, что Артему сделалось боязно и опять захотелось убраться с этой станции как можно скорее и куда угодно, пусть даже обратно в гибельный туннель, из которого он с таким трудом выбрался живым. — Отдай мне ее, — не попросил, а скорее приказал ему Хан хрипло. — Я дам тебе другую, ты не почувствуешь разницы, и добавлю еще любую вещь, по твоему желанию, — одернулся он тут же. — Берите, она ваша, — легко согласился Артем, с облегчением выплевывая слова согласия, забивавшие рот и оттягивавшие язык. Они ждали там с той самой секунды, когда Хан промолвил «Отдай», и когда Артем избавился от них наконец, ему вдруг подумалось, что они были не его, чужими, продиктованными.

Но тут Хан стремительно отодвинулся от костра, так что его лицо ушло во мрак. Артем догадался, что тот пытается совладать с собой и не хочет, чтобы Артем стал свидетелем этой внутренней борьбы. — Видишь ли, дружок, — раздался из темноты его голос, какой-то слабый, нерешительный, в котором не осталось ничего от той мощи и воли, что напугала Артема мгновение назад, — это не карта, вернее, не просто карта. Это — Путеводитель по Метро. Да-да, нет сомнений, это он. Умеющий человек сможет пройти с ним все метро за пару дней, потому что эта карта… одушевлена, что ли? Она сама рассказывает, куда и как идти, предупреждает об опасности… То есть, ведет тебя по твоему пути. Поэтому она и зовется Путеводитель, — Хан вновь приблизился к огню. — С большой буквы, это ее имя. Я слышал о ней. Их всего несколько на все метро, а может, только эта и осталась. Наследие одного из наиболее могущественных магов ушедшей эпохи. — Это того, который сидит в самой глубокой точке метро? — решил блеснуть познаниями Артем и сразу осекся: лицо Хана помрачнело. — Никогда впредь не заговаривай так легкомысленно о вещах, в которых ничего не смыслишь. Ты не знаешь, что происходит в самой глубокой точке метро, и я тоже знаю об этом мало, и дай нам Бог ничего о них никогда не узнать. Но я могу поклясться, что происходящее там разительно отличается от того, что тебе об этом рассказывали твои приятели. И не повторяй чужих досужих вымыслов об этой точке, потому что за это однажды придется заплатить. И это никак не связано с Путеводителем. — Все равно, — поспешил заверить его Артем, не упуская возможность вернуть разговор в более безопасное русло. — Вы можете оставить этотПутеводитель себе. Я все равно не умею им пользоваться. И потом, я так благодарен вам, что вы спасли меня, что если вы примете от меня карту, это и то не искупит мой долг целиком. — Это правда, — морщины на его лице разгладились, и голос Хана вновь смягчился. — Ты не сможешь им пользоваться еще долгое время. Что ж, если ты даришь его мне, то мы будем в расчете. У меня есть обычная схема линий, если хочешь, я перерисую все отметки с Путеводителя на нее и отдам ее взамен. И еще, — он пошарил рукой всвоих мешках, — я могу предложить тебе вот эту штуку, — и достал маленький странной формы фонарик. — Он не требует батареек, здесь такое устройство, вроде ручногоэспандера — видишь, тут две ручки? Их надо сжимать рукой, и он сам вырабатывает ток, лампочка светится. Тускло, конечно, но бывают такие ситуации, когда этот слабый свет кажется ярче ртутных ламп в Полисе… Он меня не раз спасал, надеюсь, что и тебе пригодится. Держи, он твой. Бери-бери, обмен все равно неравный, и это я твой должник,а не наоборот.

На взгляд Артема, обмен был как раз на редкость выгодный. Что ему с мистических свойств карты, если он был глух к ее голосу? Он ведь, пожалуй, и выкинул бы ее, покрутивнемного в руках и тщетно попытавшись разобраться во всех намалеванных на ней закорючках. — Так вот, маршрут, который ты набросал, не приведет тебя никуда, кроме бездны, — продолжил прерванный разговор Хан, бережно держа в руках карту. — Погоди-ка, вот, возьми мою старую и следи по ней — он протянул Артему совсем крошечную схему, отпечатанную на обороте старого карманного календарика. Ты говорил о переходе с Тургеневской на Сретенский Бульвар? Неужели ты ничего не знаешь о дурной славе этой станции и длинном туннеле отсюда и до Китай-Города? — Ну, мне говорили, что поодиночке в него соваться нельзя, что только караваном пройти получается, я и подумал, что до Тургеневской — караваном, а там сбежать от них в переход, разве они побегут догонять? — отозвался Артем, чувствуя, что копошится и еще какая-то невнятная мысль, и тревожит, тревожит его. Но что же? — Там нет перехода. Арки замурованы. Ты не знал об этом?

Как он мог забыть?! Конечно, ему говорили об этом раньше, но словно из головы выпало… Красные испугались дьявольщины в том туннеле и замуровали единственный выход с Тургеневской. — Но разве там нет другого выхода? — пытался оправдаться он. — Нет, и карты молчат об этом. Переход на «строящиеся» линии начинается не на Тургеневской. Но даже если бы там был переход и он не был закрыт, не думаю, что у тебя хватило бы отваги отбиться от каравана и войти туда. Особенно, если ты послушаешь все последние сплетни об этом милом местечке, когда будешь ждать, пока набирается караван. — Но что же мне делать? — уныло поинтересовался Артем, исследуя календарик. — Можно дойти до Китай-Города. О, это очень странная станция, и нравы там презабавные, но там, по крайней мере, нельзя пропасть бесследно, так что даже твои ближайшие друзья через некоторое время начнут сомневаться, существовал ли ты когда-нибудь вообще. А на Тургеневской это очень вероятно. От Китай-Города, следи, — он повел пальцем, — всего две станции до Пушкинской, там переход на Чеховскую, еще один переход — и ты в Полисе. Это, пожалуй, будет еще короче, чем та дорога, что ты предлагал.

Артем зашевелил губами, просчитывая количество станций и пересадок в обоих маршрутах. Как ни считай, путь, обозначенный Ханом был намного и короче и безопаснее, и неясно было, почему Артем сам о нем не подумал. Да и выбора никакого не оставалось. — Вы правы, — отозвался он наконец. — И как, часто караваны туда идут? — Боюсь, чтоне очень. И есть одна маленькая, но досадная деталь: чтобы кто-то захотел пройти через наш полустанок к Китай-Городу, то есть уйти в южный туннель, он должен прийти к нам с севера. А теперь подумай, легко ли теперь попасть сюда с севера, — и он указал пальцем в сторону проклятого туннеля, из которого Артему удалось еле выбраться. — Впрочем, последний караван на юг ушел уже довольно давно, и есть надежда, что с тех пор уже собралась новая группа. Пойди поговори с людьми, порасспрашивай, да только не болтай слишком, здесь крутятся несколько головорезов, которым доверять никак нельзя. Ладно уж, давай, схожу с тобой, чтобы ты глупостей не наделал, — добавил он мгновение спустя.

Артем потянул было за собой свой рюкзак, но Хан остановил его жестом: — Не опасайся за свои вещи. Меня здесь так боятся, что никакая шваль не осмелится даже приблизиться к моему логову. А пока ты здесь, ты под моей защитой.

Рюкзак Артем бросил у огня, но автомат с собой все же прихватил, не желая расставаться с приобретенным сокровищем, и поспешил вслед за Ханом, широкими медленными шагами мерявшим платформу, направляясь к кострам, горевшим с другого края зала. По пути, удивленно разглядывая шарахавшихся от них заморенных бродяг, закутанных в вонючее рванье, он думал, что Хана здесь, наверное, и вправду боятся. Интересно, почему?

Первый из огней проплыл мимо, и Хан не замедлил шага. Это был совсем крошечный костерок, он еле горел, у него сидели, тесно прижавшись друг к другу, две фигуры, мужская и женская. Шелестели, рассыпаясь и не достигая ушей, негромкие слова на будто незнакомом языке. Артему сделалось так любопытно, что он чуть не свернул себе шею, так и не заставив себя оторвать взгляд от этой пары. Впереди был другой костер, большой, яркий, и у него располагался целый лагерь, — высокие мужчины, рассевшиеся вокругпламени и греющие руки в его тепле, переходящие с места на место и громко переговаривающиеся. Гремел зычный смех, воздух резала крепкая ругань, и Артем немного оробел и замедлил шаг, но Хан спокойно и уверенно подошел к сидящим, поздоровался, и уселся перед огнем, так что ему не оставалось ничего другого, как последовать этому примеру и примоститься сбоку. — …смотрит на себя и видит, что у него такая же сыпь на руках, и под мышками что-то набухает, твердое, и страшно болит. Представь, ужас какой, мать твою… Разные люди себя по разному ведут. Кто-то стреляется сразу, кто с ума сходит, на других начинает бросаться, облапать пытается, чтоб не одному подыхать. Кто в туннели уходит, за Кольцо, в глухомань, чтобы не заразить никого… Люди разные бывают. Вот он, как все это увидел, так у доктора нашего спрашивает: есть, мол, шанс вылечиться? Доктор ему прямо говорит: никакого. После этой твоей сыпи еще две недели тебе остается. А комбат, я смотрю, уже потихоньку Макарова из кобуры тянет, на случай, если тот буйствовать начнет… — рассказывал прерывающимся от неподдельного волнения голосом худой, заросший щетиной мужичок в ватнике, оглядывая собравшихся водянистыми серыми глазами.

И хотя он не понимал еще толком по услышанному, о чем идет речь, дух, которым было проникнуто повествование, и набухающая медленно тишина в гоготавшей недавно компании заствавили Артема вздрогнуть, и тихонечко спросить у Хана, чтобы не привлечь ничьего внимания: — О чем это он? — кивком головы указывая на рассказчика. — Чума, — тяжело и односложно отозвался Хан. — Началось.

От его слов веяло зловонием разлагающихся тел и жирным дымом погребальных костров, и эхом этих двух негромких слов Артему послышались предупреждающий колокольный набат и вой ручной сирены.

На ВДНХ и в окрестностях эпидемий никогда не было, крыс, как разносчиков заразы, истребляли, к тому же на станции было несколько грамотных врачей. Об этом Артем читал только в книгах, пара из которых попались ему слишком рано, оставив за собой глубокий след в его сознании и овладев надолго миром его детских грез и страхов. Поэтому, услышав слово «чума», он почувствовал, как взмокла холодным потом спина и чуть закружилась голова, и ничего больше выспрашивать у Хана он не стал, вслушиваясь с болезненным любопытством в рассказ худого в ватнике. — Но Рыжий не такой был мужик, не психованный. Постоял молча пару минут и говорит: «Патронов дайте мне и пойду. Мне теперь с вами нельзя». Комбат прямо вздохнул от облегчения, я даже слышал. Ясное дело — в своего стрелять радости мало, даже если он больной. Дали ему два рожка, ребята скинулись. И ушел на север-восток, за Авиамоторную. Больше мы его не видели. А Комбат потом спрашивает доктора нашего, через сколько времени болезнь проявляется. Тот говорит, анкубационный период у нее — неделя. Через неделю после контакта ничего нет — значит, не заразился. Комбат тогда решил, выйдем на станцию и неделю там стоять будем, потом проверимся. Внутрь Кольца нам, мол, нельзя, если зараза пройдет, все метро вымрет. И так целую неделю и простояли. Друг к другу не подходили почти — кто знает, кто из нас заразный. А там еще парень один был, его все Стаканом звали, потому что всякой баланды выпить очень любил. Так вот от него все вообще шарахались, а все от того, что он с Рыжим корефанил. Подойдет этот Стакан к кому — а тот от него через всю станцию деру. А кое-кто и ствол наставлял — мол, отвали. Когда у Стакана вода закончилась, ребята с ним поделились, конечно, но так — поставят на пол и отойдут, а к себе никто не подпускал. А через неделю он пропал куда-то. Кто потом чего говорил, некоторые брехали даже, что его какая-то тварь утащила, но там туннели спокойные, чистые. Я лично думаю, что он просто сыпь на себе заметил, или под мышками набрякло, вот и сбежал. А больше в нашем отряде никто не заразился, мы еще подождали, потом Комбат сам всех проверил. Все здоровые.

Артем подметил, что несмотря на это уверение, вокруг рассказчика стало как-то пустовато, хотя места вокруг костра было не так уж много, и сидели все вплотную, плечомк плечу. — Ты долго до сюда шел, браток? — негромко, но отчетливо спросил того коренастый бородач в кожаном жилете. — Уже дней тридцать, как с Авиамоторной вышли, — беспокойно поглядывая на него, ответил худой. — Так вот, у меня для тебя новости. На Авиамоторной — чума. Чума там, понял?! Ганза закрыла и Таганскую, и Курскую. Карантин называется. У меня знакомые там, граждане Ганзы. И на Таганской, и на Курской в переходах огнеметы стоят, и всех, кто на расстояние действия подходит, жгут. Дезинфекция называется. Видно, у кого неделя инкубационный период, а у кого и больше, раз вы туда все же пронесли заразу, — заключил он, недобро понижая голос. — Да вы чего, ребята? Да я здоровый! Да вот хоть сами посмотрите! — мужичок вскочил с места и принялся судорожно сдирать с себя ватник и оказавшийся под ним неимоверно грязный тельник, торопясь, боясь не успеть убедить.

Напряжение нарастало. Рядом с ним не осталось уже никого, все сгрудились по другую сторону костра, люди нервно переговаривались, и Артем уловил уже тихое клацание затворов. Он вопросительно посмотрел на Хана, перетягивая свой новый автомат с плеча в боеготовое положение, стволом вперед. Хан хранил молчание, но жестом остановил его. Потом он быстро поднялся и неслышно отошел от костра, увлекая за собой и Артема. Шагах в десяти он замер, продолжая наблюдать за происходящим.

Спешащие, суетливые движения раздевающегося в свете костра казались какой-то безумной первобытной пляской. Говор в толпе умолк, и действо продолжалось в зловещей тишине. Наконец ему удалось избавиться и от нательного белья, и он торжествующе воскликнул: — Вот, смотрите! Я чистый! Я здоров! Ничего нет! Я здоров!

Бородач в жилете выдернул из костра горящую с одного конца доску и осторожно приблизился к нему, брезгливо всматриваясь. Кожа у того была темная от грязи и жирно лоснилась, но никаких следов сыпи бородачу обнаружить, видимо, не удалось, потому что после придирчивого осмотра он громко скомандовал: — Подними руки!

Худой поспешно задрал руки вверх, открывая взгляду столпившихся по другую сторону поросшие тонким волосом подмышечные впадины. Бородач демонстративно зажал нос свободной рукой, и подошел еще ближе, дотошно рассматривая и выискивая бубоны, но и там не смог найти никаких симптомов. — Здоров я! Я здоров! Что, убедились теперь?! — чуть не в истерике выкрикивал мужичонка срывающимся в визг голосом.

В толпе неприязненно зашептались. Уловив общее настроение и не желая сдаваться, коренастый вдруг объявил: — Ну и что, что ты сам здоров? Это еще ничего не значит! — Как это — ничего не значит? — опешив и как-то сразу сникнув, поразился тот. — Да так. Сам-то ты мог и не заболеть. У тебя может быть иммунитет. А вот заразу принести тымог вполне. Ты же с этим твоим Рыжим общался? В отряде одном шел? Говорил с ним там, воду из одной фляги пил? За руку здоровался? Здоровался, брат, не ври. Здоровался ведь? Здоровался… — Ну и что, что здоровался? Не заболел ведь… — потерянно отвечал мужичок. Его странный танец прекратился и теперь он замер в бессилии, затравленно глядя на толпу. — А то. Не исключено, что ты заразен, брат. Так что ты извини, мы рисковать не можем. Профилактика, брат, понимаешь? — бородач расстегнул пуговицы жилета, обнажая бурую кожаную кобуру. Среди стоявших по другую сторону костра послышались одобрительные возгласы и вновь, уже более уверенно защелкали затворы. — Ребята! Но я же здоров! Я же не заболел. Вот, смотрите, — он опять поднимал вверх худые свои руки, но теперь все только морщились пренебрежительно и с явным отвращением.

Коренастый извлек из кобуры пистолет и наставил его на мужичка, который, похоже, так и не мог понять, что с ним происходит, и только все бормотал, что он здоров, прижимая к груди скомканный свой ватник — было прохладно и он начинал уже мерзнуть.

Тут Артем не выдержал. Дернув назад затвор, он сделал шаг к толпе, не осознавая толком, что он собирается сейчас сделать. Под ложечкой мучительно сосало, и в горле стоял ком, так что выговорить ему бы сейчас ничего не удалось. Но что-то в этом человеке, в опустевших, отчаянных его глазах, в бессмысленном, механическом бормотании, поцарапало Артема, толкнуло его сделать шаг вперед. Неизвестно, что он сделал бы после, но на его плечо опустилась рука, и боже, какой тяжелой она была на этот раз! — Остановись, — спокойно приказал Хан и Артем застыл как вкопанный, чувствуя, что его хрупкая воля разбивается о гранит воли Хана. — Ты ничем не можешь ему помочь. Ты можешь либо погибнуть, либо навлечь на себя их гнев. Твоя миссия останется невыполненной и в том, и в другом случае, и ты должен помнить об этом.

В этот момент мужичок вдруг как-то дернулся, вскрикнул, и, прижимая к себя свой ватник, одним махом соскочил на пути и помчался к черному провалу южного туннеля с нечеловеческой быстротой, дико и как-то по-животному вереща. Бородач рванул было за ним и пытался прицелиться в спину, но потом одумался и махнул рукой. Это было уже лишним, и каждый, кто стоял на платформе, знал это. Неясно лишь было, помнил ли загнанный мужичок от том, куда он бежит, надеялся ли он на чудо, или просто от страха все выпало у него из головы. Только через пару минут его вопль, рвущий глухую тягостную тишину проклятого туннеля и топот его сапог как-то разом, мгновенно оборвались. Не затихли постепенно, а смолкли в одно мгновение, будто кто-то выключил звук, и даже эхо умерло сразу, так что вновь воцарилось безмолвие. И было это так странно, так непривычно для человеческого слуха и разума, что воображение пыталось еще заполнить этот разрыв, и казалось, слышен был где-то вдалеке еще крик. Но это только чудилось, и все отдавали себе в этом отчет. — Шакалья стая безошибочно чувствует больного, дружок, — промолвил Хан и Артем чуть не отшатнулся, заметив в его глазах блуждающие хищные огни. — Больной — обуза для всей стаи и угроза ее здоровью. Поэтому стая загрызет больного. Раздерет его в клочья. В кло-чья, — повторил он, словно смакуя. — Но это же не шакалы, — нашел наконец в себе смелость возразить Артем, вдруг начиная верить, что он имеет дело с реинкарнацией Чингиз Хана. — Ведь это люди! — А что прикажете делать? — парировал тот. — Деградация. Медицина у нас здесь на шакальем уровне. И гуманности в нас столько же. Посему…

Артему было что возразить на это, однако он решил, что спорить с единственным своим покровителем на этой дикой станции было бы не совсем правильно. Хан же, подождав с минуту возражений, наверное, определил для себя, что Артем сдался и перевел разговор на другую тему. — А теперь, пока у наших маленьких друзей такое оживление по поводу инфекционных заболеваний и способов борьбы с ними, мы должны ковать железо. Иначе они могут не решиться на переход еще долгие недели. А тут — как знать? — может, удастся проскочить.

Остальные стояли у костра и возбужденно обсуждали случившееся. Кто-то осторожно поддел на ствол ружья и швырнул в костер мешок сгинувшего мужичка. Люди были напряжены и растеряны, призрачная тень страшной опасности накрыла их рассудок, и теперь они пытались решить, что же делать дальше, но мысли их, как подопытные мыши в лабиринте, кружились на месте, беспомощно тыкались в тупик, бессмысленно метались взад-вперед, не в силах отыскать выход. — Наши маленькие друзья весьма близки к панике. Кроме того, они подозревают, что только что линчевали невинного, а такой поступок вовсе не стимулирует дальнейшее рациональное мышление. Сейчас мы имеет дело не с коллективом, а со стаей шакалов. Отличное ментальное состояние для манипуляции психикой! Обстоятельства складываются как нельзя лучше, — довольно прокомментировал Хан, улыбаясь краешком губ и весело глядя на Артема.

От его торжествующего вида Артему опять стало как-то не по себе. Он попробовал улыбнуться в ответ, — в конце концов, Хан хотел помочь ему, — но вышло жалко и неубедительно. — Главное теперь — авторитет. Сила. Стая уважает силу, а не логические аргументы, — кивнув Артему, добавил Хан. — Стой и смотри. Не далее, чем через день ты сможешь продолжить свой путь, — и с этими словами, сделав несколько широких шагов, он вклинился в толпу. — Здесь нельзя оставаться! — загремел его голос, и говор в толпе сразу затих.

Люди с настороженным любопытством прислушивались к его словам. Хан использовал свой могучий, почти гипнотический дар убеждения. С первыми же словами острое чувство опасности, нависшей над ним и над каждым, кто осмелится остаться на станции после произошедшего, захлестнуло Артема. — Он заразил здесь весь воздух! Подыши мы им еще немного и нам конец. Зараза тут повсюду, и если мы еще не заразились, обязательно подцепим эту дрянь, если останемся. Передохнем, как крысы, и будем гнить прямо посреди зала, на земле. Сюда никто не проберется, чтобы помочь нам, нечего и надеяться! Рассчитывать мы можем только на себя. Надо поскорее уходить с этой чертовой станции, где все кишит микробами. Если мы выйдем сейчас, все вместе, прорваться через тот туннель будет совсем несложно. Но надо делать это немедленно!

Люди согласно зашумели. Большинство из них не могли, как и Артем, противостоять колоссальной силе убеждения, которой буквально лучилась фигура Хана. Вслед за его словами, Артем послушно переживал все те состояния и чувства, которые были заложены в них: ощущение угрозы, страх, панику, безвыходность, затем слабую надежду, которая все росла по мере того, как Хан продолжал говорить о том выходе из положения, который он предлагал. — Сколько вас? — и сразу несколько людей принялись пересчитывать собравшихся по этому вопросу Хана. Не считая их с Артемом, у костра было восемь человек. — Значит, ждать нечего! Нас уже десять, мы сможем пройти! — заявил Хан, и, не давая одуматься, продолжил, — собирайте свои вещи, не позднее чем через час мы должны выйти! — Быстрее, назад к костру, забирай свои пожитки. Главное — не дать им опомниться. Если мы промедлим, они начнут сомневаться, что им надо уходить отсюда к Чистым Прудам. Некоторые из них вообще шли в другую сторону, а некоторые просто живут на этом полустанке и никуда отсюда не собирались. Придется мне, видимо, пойти с тобой до Китай-Города, иначе, боюсь, в туннелях они потеряют свою целеустремленность, или вообще забудут, куда и зачем они идут, — прошептал Артему Хан, утягивая его за собой к их маленькому лагерю.

Быстро покидав в свой рюкзак все приглянувшееся Бурбоново имущество и не успевая уже задумываться о моральной стороне своих поступков, пока Хан сворачивал свой брезент и тушил костер, Артем бросал время от времени взгляд на происходящее с другого края зала. Люди, оживленно копошившиеся вначале, собирая свой скарб, с течениемвремени двигались все менее бодро и слаженно. Вот кто-то присел у огня, другой побрел зачем-то к центру платформы, а вот двое сошлись вместе и заговорили о чем-то. Начиная уже соображать, что к чему, Артем дернул Хана за рукав. — Они там общаются, — предупредил он. — Увы, общение с себе подобными — практически неотъемлемая черта человеческих существ. И даже если их воля подавлена, а сами они, в сущности, загипнотизированы, они все равно тяготеют к общению. Человек — существо социальное, и тут ничего не поделаешь. Во всех других случаях я бы покорно принял бы любое человеческое проявление, как Божий замысел. Или как неизбежный результат эволюционного развития, в зависимости от того, с кем я беседую. Однако в данном случае такой ход мышления вреден, — пространно отозвался Хан. — Мы должны вмешаться, мой юный друг, инаправить их мысли в нужное русло, — резюмировал он, взваливая на спину свой огромный походный тюк.

Костер погас, и плотная, почти осязаемая тьма сдавила их со всех сторон. Достав из кармана подаренный фонарик, Артем сдавил рукоятку. Внутри устройства что-то зажужжало, и лампочка ожила. Неровный, мерцающий свет брызнул из нее. — Давай, давай, жми еще, не жалей, — подбодрил его Хан, — он может работать и получше.

Когда они подошли к остальным, несвежие туннельные сквозняки успели уже выветрить из их голов уверенность в правоте Хана. Вперед выступил тот самый крепыш с бородой, который до этого занимался предотвращением распространения инфекции. — Послушай, браток, — обратился он небрежно к Артемову спутнику.

Даже не смотря на того, Артем кожей почувствовал, как электризуется атмосфера вокруг Хана. Судя по всему, панибратство приводило того в бешенство. Изо всех людей, с которыми он был знаком до сих пор, меньше всего Артем хотел бы увидеть взбешенного Хана. Оставался, правда, еще Охотник, но он показался Артему настолько хладнокровным и уравновешенным, что и представить его во гневе было просто невозможно. Он, наверное, и убивал с тем выражением на лице, с которым другие чистят грибы или заваривают чай. — Мы тут посовещались, и вот чего… Что-то ты пургу гонишь. Мне, например, вовсе несподручно к Китай-Городу идти. Вон и товарищи тут против. Да ведь, Семеныч? — обратился он за поддержкой к кому-то в толпе. Оттуда раздался согласный голос, правда, пока довольно робкий. — Мы вообще к Проспекту шли, к Ганзе, пока там дрянь в туннелях не началась. Ну, мы переждем и дальше двинем. И ничего здесь не станет с нами. Вещи мы его сожгли, а про воздух ты нам мозги не конопать, — это ж не легочная чума. Если мы заразились, так уже заразились, делать тут нечего. Заразу в большое метро нести нельзя. Только скорее всего, что нет никакой заразы, так что шел бы ты, браток, со своими предложениями, — все более развязно рассуждал бородатый.

От такого напора Артем немного опешил. Но украдкой взглянув наконец на своего спутника, он почувствовал, что коренастому сейчас не поздоровится. В глазах Хана вновь пылало оранжевое адское пламя, и шла от него такая звериная злость и такая сила, что Артема ударил озноб и волосы на голове начали подниматься дыбом, захотелось оскалиться и зарычать. — Что же ты его сгубил, если никакой заразы не было? — вкрадчиво, нарочито мягким голосом спросил Хан. — А для профилактики! — нагло глядя и поигрывая желваками, ответил тот. — Нет, дружок, это не медицина. Это, дружок, уголовщина. По какому праву ты его так? — Ты меня дружком не называй, я тебе не собачка, понял? — ощетинясь, огрызнулся бородач. — По какому праву я его? А по праву сильного! Слышал о таком? И ты особенно здесь не это… А то мы сейчас и тебя, и молокососа твоего порвем. Для профилактики. Понял?! — и уже знакомым Артему движением он расстегнул свой жилет и положил руку на кобуру.

На этот раз Хан уже не успел остановить Артема, и бородатый уставился в ствол его автомата быстрее, чем успел расстегнуть кобуру. Артем тяжело дышал и слушал, как бьется его сердце, в виски стучал кровь, и никакие разумные мысли в голову не шли. Он знал только одно — если бородатый скажет еще что-нибудь, или его рука продолжит свой путь к рукояти пистолета, он немедленно нажмет на спусковой крючок. Он не хотел подохнуть, как тот мужичок. Он не даст стае растерзать себя. Бородач застыл на месте и не делал никаких движений, зло поблескивая темными глазами.

Но тут произошло нечто непонятное. Хан, безучастно стоявший до этого в стороне, вдруг сделал большой шаг вперед, разом оказавшись лицом к лицу с обидчиком, и заглянув ему в глаза, негромко сказал: — Прекрати. Ты подчинишься мне. Или умрешь.

Грозный взгляд бородача померк, его руки бессильно повисли вдоль тела, и так неестественно, что Артем не сомневался — если на того что-то и подействовало, то не его автомат, а слова Хана. — Никогда не рассуждай чересчур много о праве сильного. Ты слишком слаб для этого, — сказал Хан и вернулся к Артему, к удивлению того не делая даже попытки разоружить врага.

Тот неподвижно стоял на месте, растерянно оглядываясь по сторонам. Гомон смолк и люди ждали, что Хан скажет дальше. Контроль был восстановлен. — Будем считать, что дискуссии окончены и консенсус достигнут. Выходим через пятнадцать минут. Обернувшись к Артему, он сказал ему: — Ты говоришь, люди? Нет, друг мой, это звери. Это шакалья стая. Они собирались нас порвать. И растерзали бы. Но одного они не учли. Они-то шакалы, но я — Волк. Есть станции, где меня знают только под этим именем, — добавил он и отвернулся лицом во тьму.

Артем стоял молча, пораженный увиденным и наконец начинал понимать, кого Хан так напоминал ему иногда. — Но и ты — волчонок, — спустя минуту добавил тот, не поворачиваясь к нему, и в его голосе Артему почудились неожиданно теплые нотки.

Глава 7

Он действительно был совершенно пустой и чистый, этот туннель. Сухой пол, приятный ветерок в лицо, ни одной крысы, никаких подозрительных ответвлений, зияющих чернотой штолен — в этом туннеле, пожалуй, можно было бы жить не хуже, чем на любой из станций. Больше того, это совершенно неестественное спокойствие и чистота не тольконе настораживали, но даже и развеивали все те опасения, с которыми люди ступали в него. Легенды о пропавших здесь начинали казаться глупыми выдумками, и Артем началдаже сомневаться в том, происходила ли наяву дикая сцена с несчастным, которого приняли за чумного, или только пригрезилась ему, пока он дремал на куске брезента перед костром Хана.

Они замыкали цепочку — Хан побоялся, что люди начнут отставать по одному, и тогда, по его словам, до Китай-Города не дойдет никто. Теперь он мерно шагал рядом с Артемом, спокойный, будто ничего и не случилось, и резкие морщины, перерезавшие было его лицо во время стычки на Сухаревской, теперь разгладились. Буря улеглась, и перед Артемом снова был мудрый и спокойный Хан, а не опасный матерый волк. Но превращение не заняло бы и минуты, и он хорошо чувствовал это. Однако, понимая, что следующая возможность приподнять завесу над некоторыми из тайн метро ему представится не скоро, если представится вообще, он просто не смог удержаться от вопроса. — А вот вы понимаете, что происходит в этом туннеле? — по возможности наивным голосом спросил он. — Этого не знает никто, в том числе и я, — нехотя отозвался тот. — Да, есть вещи, о которых даже мне неведомо ровным счетом ничего. Единственное, что я могу тебе сказать об этом — это бездна. Беседуя с собой, я называю это место черной дырой… Ты, верно, никогда не видел звезд? Говоришь, видел однажды? И что-нибудь знаешь про космос? Так вот, гибнущая звезда может обратиться такой дырой — если погаснув, под действием собственного неимоверно могучего притяжения она начнет пожирать сама себя, втягивая вещество с поверхности внутрь, к своему центру, становясь все меньше размером, но все плотнее и тяжелее. И чем плотнее она будет, тем больше будет возрастать сила ее тяготения. Этот процесс подобен снежной лавине, ведь с усилением тяготения все больше вещества и все быстрее будет увлекаться к сердцу этого монстра, и он необратим. На определенной стадии его мощь достигнет таких высот, что он будет втягивать в себя своих соседей, всю материю, находящуюся в пределах его влияния, и, как апогей — даже волны. Исполинская сила позволит ему пожирать световые лучи, и пространство вокруг него будет мертво и черно — ничто попадшее в его владения не в силах уже будет вырваться оттуда. Это своебразная звезда тьмы, черное солнце, распространяющее вокруг себя лишь холод и мрак, — он замолк, прислушиваясь к тому, как переговаривались впереди идущие. — Но как все это связано с этим туннелем? — не выдержал Артем после пятиминутного молчания. — Ты знаешь, я обладаю даром провидения. Мне удается иногда заглянуть в будущее, в прошлое, или же переместиться мысленно в другие места. Бывает, что-то неясно, скрыто от меня, так я не могу пока знать, чем кончится твой поход, и вообще твое будущее для меня загадка. Это совсем другое ощущение — словно смотришь сквозь мутную воду и ничего не разобрать. Но когда я пытаюсь проникнуть взором в происходящее здесь или постичь природу этого места — передо мной лишь чернота, и луч моей мысли не возвращается из абсолютной тьмы этого туннеля. Оттого я называю его черной дырой, когда беседую сам с собой. Вот и все, что я могу рассказать тебе о нем, — завершил было он, но спустя еще пару мгновений неразборчиво добавил, — и это из-за него я здесь. — Так вам неизвестно, почему временами онсовершенно безопасен, а иногда проглатывает идущих? И почему одиноких путников? — Мне известно об этом не больше, чем тебе, хотя уже вот третий год, как я пытаюсь разгадать его загадки. Все тщетно.

Быстрое эхо разносило стук их сапог далеко вперед и назад. Воздух здесь был какой-то прозрачный, дышалось на удивление просто, темнота не казалась пугающей, и даже повествование Хана не настораживали и не волновали, так что Артему подумалось, что Хан был так мрачен не из-за тайн и опасностей этого туннеля, а из-за бесплодности своих поисков и трудов. Его озабоченность показалась Артему надуманной и даже смешной. Вот же этот перегон, никакой угрозы он не представляет, прямой, пустой… В голове у него заиграла даже какая-то бодрая мелодия, и, видимо, прорвалась наружу незаметно для него самого, потому что Хан вдруг глянул на него насмешливо и спросил: — Ну что, весело? Хорошо здесь, правда? Тихо так, чисто, да? — Ага! — радостно, что вот и Хан тоже наконец согласился Артем, и так ему легко и свободно сделалось на душе оттого, что тот смог понять его настроение и тоже проникнулся им… Что и он тоже идет теперь и улыбается, а не хмурится своим тяжким мыслям, что и он теперь верит этому туннелю. — А вот прикрой глаза — дай, я тебя за руку возьму, чтоб ты не споткнулся… Видишь что-нибудь? — заинтересованно спросил тот, мягко сжимая Артемово запястье. — Нет, ничего не вижу, сквозь веки только немного света от фонариков, — послушно зажмурившись, немного разочарованно сказал Артем, и вдруг тихо вскрикнул. — Вот,пробрало! — удовлетворенно отметил Хан. — Красиво, да? — Потрясающе… Это как тогда… Нет потолка и все синее такое… Боже мой, красота какая… И как дышится-то! — Это, дружок, небо. Любопытно, правда? Если тут глаза под настроение закрыть и расслабиться, его здесь многие видят. Странно, конечно, что и говорить… Даже те, кто и на поверхности-то не бывал никогда. И ощущение такое, будто наверх попал… Еще до. — А вы? Вы это видите? — не желая раскрывать глаза, блаженно спросил Артем. — А я ничего тут не вижу, — помрачнел Хан. — Все почти видят, а я нет. Только густую такую черноту, яркую такую черноту, если ты понимаешь, что я хочу сказать, вокруг туннеля, сверху, снизу, по бокам, и только ниточку света — тянется сзади вперед, и за нее мы и держимся, когда идем по лабиринту. Может, я слеп. А может, слепы все остальные, и только я вижу частицу его сути, а остальные просто довольствуются навеваемыми им грезами. Ладно, открывай глаза, я не поводырь и не собираюсь вести тебя за руку до Китай-Города, — отпустил он запястье.

Артем пытался еще и дальше идти, зажмурившись, но запнулся и чуть не полетел на землю со всей своей поклажей. После этого он нехотя поднял веки и долго еще шел молча,глупо улыбаясь. — Что это было? — спросил он наконец. — Фантазии. Грезы. Настроение. Все это вместе, — отозвался Хан. — Но это так переменчиво. Это не твое настроение, и не твои грезы. Нас здесь много, и пока ничего не случится, но это настроение может быть совсем другим, и ты это еще почувствуешь. Гляди-ка — мы выходим на Тургеневскую. Быстро же мы добрались. Но останавливаться на ней ни в коем случае нельзя, даже для привала. Люди наверняка будут просить, но не все чувствуют туннель, большинство из них не ощущает даже то, что доступно тебе. Нам надо идти дальше, хотя теперь это будет все тяжелее.

Тем временем они ступили на станцию. Светлый мрамор, которым были облицованы стены, почти не отличался от того, что покрывал Проспект Мира и Сухаревскую, но там и стены и потолок были так сильно закопчены и засалены, что камня было почти не разглядеть. Тут же он представал во всей своей красе и им трудно было не залюбоваться. Люди ушли отсюда так давно, что никаких следов их прибывания тут не сохранилось, но станция была в удивительно хорошем состоянии, словно ее никогда не заливало водой, и она не знала пожаров, и если бы не кромешная темнота и не слой пыли на полу, скамьях и стенах, можно было бы подумать, что на нее вот-вот хлынет поток пассажиров, или, известив ожидающих мелодичным сигналом, вползет поезд. За все эти годы на ней почти ничего не переменилось, и пусть Артем сам этого понять не мог, но еще отчим ему об этом рассказывал с недоумением и благоговением.

Колонн на Тургеневской не было. Низкие арки были вырублены в мраморной толще стен через долгие промежутки. Их фонари были слишком слабосильными, чтобы прорвать мглу зала и осветить противоположную стену, поэтому создавалось впечатление, что за этими арками нет совсем ничего, только черная пустота, как будто стоишь на самом краю Вселенной, у обрыва, за которым кончается мироздание.

Они миновали станцию довольно быстро, и, вопреки опасениям Хана, никто не изъявил желания остановиться на привал. Люди выглядели обеспокоенно и встревоженно, и говорили все больше о том, что надо как можно быстрее выбираться оттуда. — Чувствуешь — настроение меняется… — подняв палец вверх, словно пытаясь определить направление ветра, тихо отметил Хан. — Нам действительно надо идти быстрее, они чувствуют это шкурой не хуже меня со всей моей мистикой. Но что-то мешает мне продолжать наш путь. Подожди здесь недолго, — он бережно достал из внутреннего кармана карту, которую называл Путеводителем, и, приказав остальным не двигаться с места, потушил зачем-то свой фонарь и, сделав несколько долгих мягких шагов, канул во тьму.

Когда он отошел, от группки стоящих впереди людей, с которыми они шли, отделился один, и, медленно, будто через силу, подойдя к Артему, спросил так робко, что Артем вначале не узнал даже того коренастого бородатого наглеца, который угрожал им на Сухаревской: — Послушай, парень, нехорошо это, что мы здесь стоим. Скажи ему, боимся мы. Нас, конечно, много, но всякое бывает. Проклят этот туннель, и станция эта проклята. Скажи ему, идти надо. Слышишь? Скажи ему… Пожалуйста, — и, отведя взгляд, заспешил обратно.

Это его последнее «пожалуйста» как-то тряхнуло Артема, нехорошо удивило его. Сделав несколько шагов вперед, чтобы быть ближе к группе и слышать общие разговоры, он понял вдруг, что от прежнего его радостного бодрого настроения не осталось и следа, в голове, где маленький оркестрик играл только что бравурные марши, теперь удручающе пусто и тихо, только слышны отголоски ветра, подвывающего уныло в туннелях, лежащих впереди. Артем затих. Все его существо замерло, тягостно ожидая чего-то, предчувствуя какие-то неотвратимые перемены, и не зря: через долю мгновения будто незримая тень пронеслась стремительно над ним, и стало отчего-то холодно и очень неуютно, покинуло то ощущение спокойствия и уверенности, что безраздельно властвовало им, когда они вступали в туннель, когда ему привиделось небо. Тут Артем и вспомнил слова Хана о том, что это не его настроение, не его радость, и не от него зависит перемена состояния. Он нервно зашарил лучиком вокруг себя — на него навалилось гнетущее ощущение чьего-то присутствия. Тускло вспыхивал запыленный белый мрамор, плотная черная завеса за арками не отступала от панических метаний луча, от чего иллюзия того, что за ними мир заканчивается, все усиливалась. Не выдержав, Артем чуть не бегом бросился к остальным. — Иди к нам, иди, пацан, — скзал ему кто-то, чьего лица он не разглядел — они, видно, тоже старались экономить батареи, — не бойся. Все ж ты человек, и мы человеки. Когда такое творится, человеки должны заодно быть. Ты ж тоже чуешь?

Артем охотно признался, что витает в воздухе что-то, что он чует, и с удовольствием, от страха делаясь непривычно болтливым, принялся обсуждать с теми свои переживания, но его мысли при этом постоянно возвращались к тому, куда подевался Хан, отчего его уже больше десяти минут ни слуху, ни духу. Он ведь сам прекрасно знал, и Артемуговорил, что нельзя в этих туннелях по отдельности, только вместе надо, в этом и спасение. Как же он от них отделился, как осмелился бросить вызов негласному закону этого места, неужели попросту забыл о нем, или, может, понадеялся на волчье свое чутье? В первое Артему не верилось как-то, ведь обмолвился Хан, что три года своей жизни потратил он на изучения, на наблюдения за этим странным местом, а ведь и одного раза достаточно услышать единственное это правило — не идти по одиночке, чтобы до озноба, до холодного пота бояться потом вступить в тот туннель одному.

Но, не успел он обдумать еще, что же могло случиться с его покровителем там, впереди, как тот возник бесшумно рядом с ним, и люди оживились. — Они не хотят больше стоять здесь. Им страшно. Пойдемте скорее дальше, — попросил Артем. — Я тоже чувствую здесь что-то. — Им не страшно еще, — уверил его Хан, беспокойно оглядываясь назад, и Артему почудилось, что его всегда твердый хрипловатый голос дрогнул, когда тот продолжил. — И тебе неведом еще страх, так что не стоит сотрясать воздух такими слова зря. Страшно — мне. И запомни, я не бросаюсь такими словами. Мне страшно, потому что я окунулся во мрак за станцией. Путеводитель не дал мне сделать следующего шага, иначе я погиб бы неминуемо. Мы не можем идти дальше вперед. Там кроется нечто, я знаю это. Но там темно, мой взор не проникает вглубь, и я не знаю, что именно поджидает нас нам. Смотри! — быстрым движением поднес он к глазам ту самую карту, — видишь? Да посвети же сюда! Смотри на перегон отсюда к Китай-Городу! Смотри! Неужели ты ничего не видишь?

Артем всматривался в этот крошечный отрезок на схеме так напряженно, что заболели глаза. Он не мог различить ничего необычного, но признаться в этом Хану не нашел смелости. — Слепец! Неужто ты ничего не видишь? Да он весь черный! Это смерть! — прошептал Хан и рывком отнял карту.

Артем уставился на него с опаской. Он снова казался ему безумным. Вспоминалась услышанная от Женьки байка про пионера-героя, осмелившегося ступить в туннели в одиночку, про то, что он все-таки выжил, но от испуга сошел с ума. Не могло ли это произойти и с Ханом? — Но и возвращаться уже нельзя! — шептал Хан. — Нам удалось пройти в момент благостного настроения. Но теперь там клубится тьма и грядет буря. Единственное, что мы можем сделать сейчас — пойти вперед, но не по этому туннелю, а по параллельному. Может, он пока свободен. Эй! — крикнул он, обращаясь к остальным, — вы правы! Мы должны двигаться дальше. Но мы не сможем идти по этому пути. Там, впереди, гибель. — Так как же мы пойдем? — недоуменно возразил кто-то из тех. — Перейти через станцию и идти по параллельному туннелю. Вот что мы должны сделать. И сделать это как можно скорее. — Э, нет! — заартачился неожиданно один из группы. — Это ж всем известно, что по обратному туннелю идти, если свой свободен — дурная примета, к смерти. Не пойдем мы по левому!

В поддержку раздалось несколько голосов. Группа топталась на месте. — О чем это он? — удивленно тронул Хана Артем. — Видимо, туземный фольклор и поверия, — недовольно поморщился тот. — Дьявол! Совершенно нет времени их переубеждать, да и сил уже не хватает… Послушайте! — обратился он к ним. — Я иду параллельным. Тот, кто верит мне, может идти со мной. С остальными я прощаюсь. Навсегда. Пошли! — бросил он Артему, и, забросив сперва свой рюкзак, тяжело подтянувшись на руках, забрался на край платформы.

Артем замер в нерешительности. С одной стороны, то, что Хан знал и понимал об этих туннелях и вообще о метро, выходило за рамки обычных человеческих знаний, и на него, казалось, можно было положиться. С другой стороны, не было ли это непреложным законом проклятых туннелей — идти возможно наибольшим количеством, потому что только так можно было надеяться на успех? — Ну, что же ты? Тяжело? Давай руку! — протянул Хан ему свою ладонь сверху, опустившись на одно колено, ища его глаза.

Артему очень не хотелось сейчас встречаться с ним взглядом, он опасался заметить в нем прежние искры безумия, мелькавшие время от времени и так пугавшие и отталкивавшие его каждый раз. В своем ли уме Хан? Понимает ли он, на что идет, бросая вызов не только всем другим людям в этой группе, но и природе этих туннелей? Достаточно ли он постиг и чувствует эту природу? Этот отрезок на схеме линий в руках Хана, на Путеводителе, — он ведь не был черным, Артем был готов в этом поклясться, он был блекло-оранжевым, как и вся остальная их линия. Но вот вопрос — кто слеп на самом деле? — Ну же! Что ты мешкаешь? Ты что, не понимаешь, промедление убивает нас! Руку! Черт тебя побери, давай руку! — кричал уже Хан, но Артем медленно, мелкими шажками отходил назад от платформы, все так же уставившись в пол, все дальше от Хана, все ближе к роптавшей группе. — Давай, пацан, пошли с нами, нечего с этим жлобом якшаться, целее будешь! — послышалось оттуда. — Глупец! Ты же сгинешь со всеми ними! Если тебе наплевать на свою жизнь, подумай хотя бы о своей миссии! — летели слова, и Артем осмелился наконец поднять голову и упереться взглядом в расширенные зрачки Хана, но и гаснущего уголька сумасшествия не было заметно в них, только отчаяние и усталость, смертельная усталость и отчаяние.

Он опять остановился, заколебавшись, но в этот момент чья-то рука уже легла на его плечо и потянула его мягко за собой. — Пошли! Пусть подыхает один, он-то хочет еще и тебя за собой в могилу утянуть! — услышал Артем, смысл звучащего доходил до него тяжело, соображалось туго, и, посопротивлявшись мгновение, он уступил и дал увлечьсебя за остальными.

Группа неспешно, как ему показалось, снялась с места и двинулась вперед, в черноту южного туннеля. Они шли странно медленно, будто двигались в воде, преодолевая сопротивление некой плотной среды.

И тогда Хан, неожиданно легко оторвавшись от земли, стремительным броском очутился на путях, в два скачка покрыв все расстояние, на которое они успели отойти, однимжестким ударом сбил с ног человека, державшего Артема, схватил его самого поперек туловища и рванул назад. Артему все происходящее казалось так же странно замедленным, прыжок Хана он наблюдал через плечо с немым удивлением, полет растянулся для него на долгие секунды. С тем же тупым недоумением он увидел, как усатый мужчина в брезентовой куртке, мягко державший его за плечо, уводя за группой, тяжко валится наземь. Но с того момента, как Хан перехватил его, время снова убыстрилось, и реакция других на происшедшее, когда они оборачивались на звук удара, показалась ему почти молниеносной. Они уже делали первые шаги к Хану, поднимая стволы ружей, а тот боком мягко отходил назад, одной рукой прижимая к себе все еще находящегося в прострации Артема, держа его позади себя и прикрывая своим телом, а в вытянутой вперед руке чуть покачивался и тускло поблескивал новенький Артемов автомат. — Уходите, — хрипло проговорил Хан. — Я не вижу смысла убивать вас, все равно вы умрете меньше чем через час. Оставьте нас. Уходите, — увещевал он, шаг за шагом отступал он к центру станции, пока фигуры застывших в нерешительности людей не превратились в смутные силуэты и не начали сливаться с темнотой.

Наконец те, посовещавшись, решили отступиться, послышалась какая-то возня, наверное, поднимали с земли того усатого, нокаутированного Ханом, и вся группа стала продвигаться к входу к южному туннелю. Лишь тогда Хан опустил автомат и резко приказал Артему подниматься на платформу. — Еще немного и мне надоест спасать тебя, мой юный друг, — с плохо прикрытым раздражением процедил он.

Закинув свой рюкзак вперед себя, Артем забрался наверх. Хан последовал за ним, и, подобрав собственные тюки, лежавшие чуть подальше, он шагнул в черный проем, потянув за собой и Артема.

Зал Тургеневской был совсем недлинный, слева — тупик, мраморная стена, а с другой его отсекала, насколько видно было в свете фонарей, отбрасывающая блики заслонка из гофрированного железа. Чуть пожелтевший от времени мрамор покрывал всю станцию, и только три широкие арки, ведущие на лестницы перехода на бывшие Чистые Пруды, переименованные потом красными в Кировскую, были доверху замурованы грубыми серыми бетонными блоками. Станция была абсолютно пуста, на полу не лежало ни одного предмета, не видно было никаких следов человека, ни вообще чего-либо живого, ни крыс, ни тараканов. Пока Артем оглядывался по сторонам, в голову уже успели полезть воспоминания о его разговоре с Бурбоном, который насмехался над его боязнью крыс и говорил ему, что крыс-то как раз бояться нечего, вот, мол, если крыс нет, значит, что-то тутнеладно.

Взяв его за плечо, Хан скорым шагом пересек зал, причем Артем прямо сквозь куртку заметил, что рука у того подрагивает, словно его бьет озноб. Когда они примостили уже свою поклажу на краю платформы, готовясь спрыгнуть на пути, в спины им вдруг ударил луч света, и Артем еще раз подивился той скорости, с которой его спутник отреагировал на угрозу. Спустя короткое мгновенье тот лежал уже, распластавшись, на полу, держа на прицеле автомата источник света. Фонарь был не очень сильный, но светил прямо в глаза, и трудно было определить, кто пустился за ними в погоню. С небольшим запозданием мешком свалился на пол и Артем. Ползком пробравшись к рюкзакам, он принялся откручивать от одного из них свое старое оружие, так презираемое Бурбоном. Пусть и было оно громоздким и неудобным, но зато безупречно делало дыры калибра 7.62, и редко какой твари удавалось продолжать функционировать с такими отверстиями в организме, говорил себе Артем, поворачивая скользкими от пота пальцами проволочный узел. — В чем дело? — громыхнул голос Хана, а Артем успел еще подумать, что если бы их хотели убить, то, наверное, уже сделали бы это.

Он довольно ясно представил себя со стороны — беспомощно корчащегося на полу, отлично видного в свете фонаря и в перекресте прицела, копошащегося бессмысленно, как улитка под занесенным сапогом. Если бы его хотели убить, он бы уже лежал в луже собственной крови, так и не успев распутать свой автомат. — Не стреляйте! — раздалось в ответ. — Не надо стрелять. — Убери свет! — потребовал Хан, воспользовавшись заминкой, чтобы отодвинуться за колонну и достать свой собственный фонарь.

Артему удалось наконец оторвать проволоку, и, крепко взявшись за рукоятку, он перекатился вбок, выходя из зоны поражения. Там он, стараясь делать это как можно тише,спрятался в одной из следующих арок, готовясь вынырнуть в зал сбоку от гостя и срезать его очередью, если тот выстрелит первым.

Но гость, видимо, подчинился, потому что вслед за этим последовал новый приказ Хана, уже не таким напряженным голосом: — Хорошо! Теперь оружие на землю, быстрее!

Послушно звякнуло о гранитный пол железо, и Артем, выставив ствол вперед, катнулся вбок и очутился в зале. Его расчет оказался верным — в пятнадцати шагах перед ним, освещенный бьющим из арки лучом (Хан перехватил инициативу, подумал он), стоял, подняв вверх руки, тот самый бородач, с которым на Сухаревской произошла стычка. — Не надо стрелять, — дрогнувшим голосом попросил он еще раз. — Я не собирался на вас нападать. Разрешите мне идти с вами. Вы же говорили, что кто хочет, может присоединиться. Я… Я верю тебе, — обращаясь к Хану, выдавил из себя он. Я тоже чую, что-то там есть, в правом перегоне. Они уже ушли, они все ушли. А я остался, хочу идти с вами. — Хорошее чутье, — изучающе оглядывая того, одобрил Хан. — Но доверия, друг мой, ты у меня не вызываешь. Кто знает, отчего это так… — насмешливо добавил он. — Впрочем, мы рассмотрим поступившее предложение. При условии: весь свой арсенал ты сейчас же сдаешь мне. По туннелю идешь впереди нас. Если будешь шутить глупые и неуместныешутки, ничем хорошим это для тебя не закончится.

Кивая головой, тот подтолкнул ногой к Хану свой пистолет, валявшийся на полу и аккуратно положил на пол несколько запасных обойм. Артем поднялся с пола и приблизился к нему сбоку, не спуская его с прицела. — Я держу его! — крикнул он. — Не опуская руки, вперед! — загремел Хан. — Быстро, прыгай на пути и стой там, спиной к нам.

Где-то минуты через две после входа в туннель, когда они шли уже устоявшимся треугольником — бородатый, назвавшийся им Тузом — впереди шагов на пять, Хан с Артемом — за ним, и шли так хорошо, бодро так шли, внезапно справа, совершая невозможное — пробиваясь через многометровую земляную толщу, послышался приглушенный вопль, оборвавшийся так же внезапно, как и раздавшийся. Туз испуганно оглянулся на них, забыв даже отвести луч. Фонарь прыгал в его руках, и его лицо, подсвеченное чуть снизу, скованное гримасой ужаса, поразило Артема больше, чем услышанный крик. — Да, — кивнул Хан, отвечая на немой вопрос. — Они ошиблись. Правда, пока нельзя еще сказать, были ли правы мы.

Они заспешили дальше. Поглядывая время от времени на своего покровителя, Артем отмечал все больше признаков усталости. Мелко дрожащие руки, неровный шаг, пот, собирающийся в крупные капли на его лице, а ведь они были в пути так недолго… Эта дорога явно была для него намного утомительней, чем для Артема. Думая о том, на что уходят силы его спутника, Артем не мог не вернуться к мысли, что Хан оказался прав в этой ситуации, что ведь он спас его. Дай Артем им увести себя, сгинул бы уже неминуемо в правом туннеле, загадочной смертью погиб бы, темной, бесследной. А ведь их много там было — шестеро или около того. Не сработало железное правило? А Хан знал, знал! То ли предугадал он, то ли и вправду подсказал ему магический его Путеводитель, смешно даже, бредово — казалось бы, кусок бумажки с краской, неужели эта ерунда могла ему помочь? Но ведь тот перегон, между Тургеневской и Китай-Городом, ведь он был оранжевым, точно оранжевым. Или все-таки черным?.. — Что это? — внезапно остановившись и беспокойно глядя на Хана, спросил Туз. — Ты чувствуешь? Сзади…

Артем недоуменно уставился на него и хотел уже было отпустить саркастический комментарий насчет расшатанных нервов, потому что сам-то он ровным счетом ничего не ощущал. Разжало клешни даже то тяжкое ощущение угнетенности и опасности, что навалилось на Тургеневской. Но Хан, к его удивлению, застыл на месте, жестом потребовав не шуметь, и отвернулся лицом назад, туда, откуда они шли. — Но какое чутье! — оценил он, оборачиваясь к ним через полминуты. — Мы в восхищении. Королева в восхищении, — непонятно к чему добавил он, улыбаясь. Нам определенно стоит побеседовать поподробнее, если мы выберемся отсюда. Ничего не слышишь? — поинтересовался он у Артема. — Нет, все вроде спокойно, — прислушавшись, откликнулся тот, а в этот момент его наполняло что-то… Ревность? Обида? Досада, что его покровитель так отозвался об этом неотесанном бородатом черте, который всего пару-тройку часов назад чуть не прикончил их обоих? Пожалуй… — Странно. Мне казалось, в тебе есть зачатки умения слышать туннели… Может, оно еще не открылось в тебе полностью? Но потом, потом. Все это потом, — качая головой, протянул Хан. — Ты прав, — обращаясь к Тузу, подтвердил он, прислушиваясь вновь, прикрывая глаза. — Это идет сюда. Надо двигаться, и побыстрее. Как волна, — тихо попытался определить он. — Это — как волна, катится сзади. Надо бежать! Если нас ей накроет — игра окончена, — заключил он, буквально срываясь с места, и Артему пришлось броситься за ним и чуть не бежать, чтобы не отстать. Бородатый теперь шел рядом с ними, быстро перебирая своими короткими ногами и тяжело дыша.

Они шли так минут десять, и все это время Артем никак не мог понять, о чем же они говорят, зачем надо так торопиться, сбивая дыхание, спотыкаясь на шпалах, в туннеле за ними пусто и тихо, и нет никаких признаков погони. Десять минут прошло, пока он спиной не ощутил это. Оно действительно неслось за ними по пятам, нагоняя их от шага кшагу, что-то черное, нет, не волна, а скорее вихрь, черный вихрь, сеющий пустоту, и если не успеть, если оно настигнет их, то ждет их то же, что и тех шестерых, что и остальных смельчаков и глупцов, ступавших в туннели поодиночке или в гиблое время, когда в них бушевали дьявольские ураганы, сметавшие в никуда все живое… Все эти догадки, смутное понимание творящегося здесь, огненной вереницей промчались у него в голове, и он, в первый раз за их поход осмысленно посмотрел на Хана. Тот перехватил его взгляд и все понял. — Ну что, и тебя достало? — выдохнул он. — Плохо дело. Значит, совсем близко уже. — Бежать надо! По-настоящему бежать! — прохрипел на ходу Артем.

Хан ускорил шаг, и теперь несся широкой рысью, молча, не отвечая больше на Артемовы вопросы, даже следов почудившейся Артему усталости не было больше заметно на нем, и что-то волчье вновь проскользнуло в его облике. Чтобы поспевать за ним, Артему пришлось перейти на настоящий бег, и когда показалось на секунду, что им удается наконец оторваться от неумолимого преследования, Туз запнулся все-таки носком за шпалу и кубарем полетел на землю, разбивая в кровь лицо и руки. Они успели еще пробежать по инерции десятка полтора шагов, и Артем, осознав уже, что бородатый упал, поймал себя на мысли, что останавливаться и возвращаться ему так не хочется, а хочется бросить того к чертям собачьим, этого коротконогого лизоблюда вместе с его чудесной интуицией, и броситься дальше, пока самих их еще не накрыло. И гадко было ему от этой мысли, но такая непрязнь к растянувшемуся на путях и глухо постанывающему Тузу неожиданно овладела им, как ни давил он ее, что голос совести совсем затих. Оттого он почувствовал даже некоторое разочарование, когда Хан решительно вернулся назад и мощным рывком поднял бородатого на ноги. Артем-то втайне надеялся, что Хан с его более чем пренебрежительным отношением к чужой жизни, равно как и к чужой смерти, не колеблясь, бросит того в туннеле, как лишнюю обузу, и они помчатся дальше.

Приказав Артему сухим, не терпящим неповиновения голосом, держать прихрамывающего теперь Туза под руку, и взяв его под другую, Хан потянул их за собой. Бежать теперь сделалось намного труднее. Бородач стонал и скрипел зубами от боли на каждом шагу, но Артем почему-то не чувствовал ничего, кроме растущего раздражения. Длинный, тяжелый автомат пребольно стучал теперь по его ногам, и не было свободной руки, чтобы придержать его, давило сознание того, что опаздываешь куда-то, и все вместе это набивало голову уже не страхом перед сосущим вакуумом сзади, а злобой и упрямством. А смерть — совсем рядом, остановись и подожди так с полминуты — и черный вихрь догонит тебя, захлестнет и мигом разорвет на мельчайшие частицы, за доли секунды тебя не станет в этой Вселенной, и оттого так неестественно скоро оборвется твой предсмертный крик… Но сейчас эти мысли не парализовали Артема, а, накладываясь на злобу его и на его раздражение, только придавали ему сил, и он накапливал их еще на один шаг, а потом — на следующий, и так очень долго.

И тут это чувство исчезло, пропало совсем, отпустило так внезапно, что, какое-то место в сознание оказалось непривычно пустым, незаполненным, будто удалили зуб, и, остановившись, как вкопанный, Артем теперь ощупывал кончиком языка образовавшуюся ямку. Сзади больше ничего не было, просто туннель — туннель как туннель, чистый, сухой, свободный, совершенно безопасный. Вся эта беготня от собственных страхов и параноидальных фантазий, излишняя вера в какие-то особые чувства, интуицию, казаласьсейчас Артему такой смешной, такой глупой и нелепой, что он, не удержавшись, хохотнул. Туз, остановившийся рядом с ним, сначала глянул на него удивленно, а потом тожевдруг расплылся в улыбке и засмеялся. Хан недовольно смотрел на них и в конце-концов сплюнул: — Ну что, весело? Хорошо здесь, правда? Тихо так, чисто, да? — и зашагал один вперед. Только тогда до Артема дошло, что они всего шагов пятидесяти недобежали до станции, что в конце туннеля ясно виден свет.

…Хан ждал их на входе на станцию, сверху, на железной лесенке, он успел уже докурить начиненную чем-то самокрутку, пока они, похохатывая, совершенно расслабившись, одолели эти пятьдесят шагов. Артем проникся за это время симпатией и сочувствием к хромающему и охающему сквозь смех Тузу, его мучил стыд за все те мысли, что пролетали в его голове там, сзади, когда тот упал. Настроение было на редкость благодушное, и поэтому вид Хана, усталого, чуть не изможденного, с каким-то презрением оглядывающего их, был ему немного неприятен. — Спасибо! — громыхая сапогами по лесенке, протягивая руку для рукопожатия, Туз поднялся к Хану. — Если бы не ты… Вы… Тогда бы все, конец. А… вы… не бросили. Спасибо! Я такое не забываю. — Не стоит, — безо всякого энтузиазма отозвался тот. — Почему вы за мной вернулись? — негромко спросилбородатый. — Ты мне интересен как собеседник, — Хан швырнул окурок на землю и пожал плечами. — Вот и все.

Поднявшись чуть повыше, Артем понял, отчего Хан забрался на платформу по лесенке, а не продолжил движение по пути — это было просто невозможно: перед самым входом на Китай-Город пути были перегорожены грудой мешков с песком в человеческий рост высотой, за ними на деревянных табуретах восседали несколько людей весьма серьезного вида. Коротко, под бокс стриженные головы, широченные плечи, выпирающие под потертой кожей коротких курток, изношенные полосатые спортивные штаны, надетые не по надобности, а скорее как униформа, — все это, хотя и должно было бы смотреться вместе забавно, отчего-то совсем не настраивало на веселый лад. Там сидело трое, и на четвертом табурете лежала колода карт, а громилы время от времени размашисто бросали на него шестерки, королей, дам, и стояла такая ругань, что, вслушиваясь несколько минут, Артем так и не сумел вычленить из их разговора хотя бы одно приличное слово.

Пройти на станцию можно было только через узенький проход и калитку, которыми заканчивалась лесенка. Но там поперек дороги возвышалась еще более внушительная туша четвертого охранника. Стрижка «под ноль», водянисто-серые глаза, чуть свороченный набок нос, свернувшиеся сломанные уши, оттягивающая книзу синие тренировочные штаны, черная пистолетная рукоять — тяжелый «ТТ» засунут прямо за пояс, и невыносимый запах перегара, сбивающий с ног и мешающий соображать. — Ну че, бля? — сипло протянул он, медленно и тупо оглядывая Хана и стоящего за ним Артема с ног до головы. — Туристы, бля? Или челноки? — Нет, мы не челноки, мы странники, с нами нет никакогогруза. — Странники — …! — непристойно срифмовал тот и громко заржал. — Слышь, Колян! Странники — …! — повторил он, обернувшись к играющим. Там его поддержали. Хан терпеливо улыбнулся.

Бык ленивым движением оперся одной рукой о стену, тем самым окончательно заслоняя весь проход. — У нас тут эта… таможня, понял? Бабки мы тут башляем… Хочешь пройти — плати. Не хочешь — вали на…! — миролюбиво объяснил он, почесывая ногу. — С какой это стати? — пискнул было Артем возмущенно, и зря.

Бык, наверное, даже и не разобрал, что он сказал, но интонация ему не понравилась. Отодвинув Хана в сторону, он тяжело шагнул вперед и оказался лицом к лицу с Артемом.Опустив подбородок, он обвел Артема мутным взглядом. Глаза у него были совершенно пустые, и казались почти прозрачными, никаких признаков разума в них не обнаруживалось. Тупость и злость, вот что они излучали, и с трудом выдерживая этот взгляд, моргая от напряжения, Артем слышал, как растут в нем страх и ненависть к тому существу, которое сидело за этими замутненными стекляшками и смотрело сквозь них на мир. — Ты че, бля?! — удивленно-угрожающе поинтересовался охранник.

Он был выше Артема больше чем на голову, и шире его раза в три. Чтобы утешить себя, Артем припомнил рассказанную кем-то легенду про Давида и Голиафа, жаль только, Артем не помнил уже, кто из них был кто, но история кончалась хорошо для маленьких и слабых, и это внушало некоторый оптимизм. — А ничего! — неожиданно для самого себя расхрабрился он.

Этот ответ почему-то расстроил его собеседника, и тот, растопырив короткие толстые пальцы, уверенным движением положил пятерню на Артемов лоб. Кожа на его ладони была желтой, заскорузлой и воняла табаком и машинным маслом, но в полной мере ощутить всю гамму ароматов Артем не успел, потому что сразу после этого тот толкнул его вперед. Наверное, ему казалось, что он толкает несильно, но Артем пролетел с полтора метра назад, сбил с ног стоявшего позади Туза, и они неуклюже повалились на мостик,а громила вальяжно вернулся на свое место. Но там его ждал сюрприз. Хан, скинув свою поклажу на землю, стоял, расставив ноги и крепко сжимая в обеих руках Артемов автомат. Неторопливо и демонстративно он передернул затвор, и тихим голосом, знакомыми уже Артему интонациями, настолько не предвещавшими ничего хорошего, что даже у Артема, которому, собственно, ничего не угрожало, волосы встали дыбом, произнес: — Ну зачем же грубить?

И вроде ничего такого он не сказал, но барахтающемуся на полу, пытающемуся подняться на ноги, сгорающему от обиды и стыда Артему, эти слова показались глухим предупредительным рычанием, за котрорым может последовать стремительный бросок. Он встал наконец и сорвал с плеча свой старый автомат, нацелив его на своего обидчика, готовый дернуть спусковой крючок в любой момент. Сердце билось учащенно, ненависть окончательно перевесила страх на весах его чувств, и он попросил у Хана: — Можно, я его? — и сам удивился своей готовности вот так, безо всяких колебаний прямо сейчас взять и убить человека за то, что тот его толкнул. Потная бритая голова спокойно лежала в ложбинке прицела, и как велик был соблазн нажать на курок, а потом будь что будет, главное сейчас завалить этого гада, умыть его его собственной кровью. — Шухер! — заорал опомнившийся бык, и Хан, молниеносным движением вырвав из-за его пояса пистолет, скользнул дальше, взяв на мушку повскакивавших со своих мест остальных охранников. — Не стреляй! — успел он крикнуть Артему, и ожившая было картина снова замерла: застывший с поднятыми руками бык на мостике, недвижимый Хан, целящийся втрех громил, не успевших разобрать свои автоматы из стоящей рядом пирамиды. — Не надо крови, — спокойно и веско сказал он, не прося, а скорее приказывая. — Здесь есть правила, Артем, — продолжил он, не спуская взгляда с трех картежников, застывших в нелепых позах. Кто-кто, а уж эти головорезы наверняка знали цену автомату Калашникова и его убойной силе на таком расстоянии, и поэтому не хотели вызывать сомнений в своей благонадежности у человека, державшего их на прицеле. — Их правила обязывают нас заплатить пошлину за вход. Сколько составляет ваш сбор? — спросил он. — Три пульки со шкуры, — отозвался тот, что стоял на мостике. — Поторгуемся? — ехидно предложил Артем, тоже щелкая затвором и досылая патрон. — Две, — проявил гибкость бык, зло кося на Артема глазом, но не решаясь ничего предпринять на таком расстоянии. — Выдай ему! — крикнул Хан Тузу. — Заодно расплатишься со мной.

Туз с готовностью запустил руку в недра своей дорожной сумки и, приблизившись к охраннику, отсчитал в его протянутую ладонь шесть блестящих остроконечных патронов. Тот быстро сжал кулак и пересыпал их в оттопыренный карман своей куртки, а потом снова поднял руки вверх и выжидающе посмотрел на Хана. — Пошлина уплачена? — вопросительно поднял бровь Хан.

Бык медленно и угрюмо кивнул, не спуская взгляда с Хана и его оружия. — Инцидент исчерпан? — уточнил Хан.

Тот молчал. Хан достал из запасного магазина, прикрученного изолентой к основному рожку, еще пять патронов и вложил их в карман охранника. Они упали, чуть позвякивая, на дно, и вместе с этим звуком напряженная гримаса на его лице разгладилась и на него вернулось обычное лениво-презрительное выражение. — Компенсация за моральный ущерб, — объяснил Хан, но эти слова не произвели никакого впечатления — скорее всего, тот просто не понял их, как не понял и вопроса про инцидент, он догадывался осодержании мудреных высказываний Хана по его готовности пользоваться деньгами и силой, этот язык он понимал прекрасно, и, наверное, только на нем и говорил. — Можешь опустить руки, — сказал Хан и осторожно поднял ствол вверх, отпуская игроков с прицела.

Так же поступил и Артем, но руки его нервно подрагивали, и он готов был в любой момент поймать бритый череп быка в ложбинку мушки. Этим людям он не доверял.

Однако, волнения его оказались напрасными: расслабленным движением опустив руки, тот буркнул остальным, что все нормально, и, прислонившись спиной к стенке, принялнаигранно-равнодушный вид, пропуская их мимо себя, на станцию. Поравнявшись с ним, Артем набрался-таки достаточно наглости, чтобы посмотреть ему в глаза, а тот вызова не принял, и глазел куда-то в сторону, но в спину он услышал брезгливое «Щ-щенок…» и смачный плевок на пол. Он хотел было обернуться, но Хан, идущий на шаг впереди, схватил его за руку и потащил за собой, так что Артем, с одной стороны, давил в себе желание вырваться и все же вернуться к этому мерзкому типу, а с другой, получал отличное оправдание для стремлений другой своей половины, которая трусливо требовала немедленно убираться оттуда. Когда все они ступили на темный гранитный пол станции, сзади раздалось вдруг протяжное, с упором на растянутые гласные: — Э-э… Во-лыну ве-рни!

Хан остановился, вытряс из обоймы отобранного «ТТ» короткие тупоголовые патроны, вставил магазин обратно и швырнул его быку. Тот довольно ловко поймал пистолет в воздухе и привычно засунул его стволом в штаны, недовольно наблюдая, как Хан рассыпает извлеченные патроны по полу. — Извини, — развел руками Хан, — профилактика. Так это называется? — подмигнул он Тузу.

Китай-Город не был похож на другие станции, на которых Артему приходилось бывать: он не разделялся на три узких корридора с соединяющими их арками, а представлял собой один большой зал с широкой платформой, по краям которой шли пути, и это создавало чуть тревожное ощущение необычного простора. Станция была беспорядочно освещена болтающимися то тут, то там несильными грушевидными лампочками, костров на ней не было совсем — очевидно, здесь это не разрешалось. Где-то в центре зала, щедро разливая вокруг себя свет, горела белая ртутная лампа — настоящее чудо для Артема. Но бедлам, творящийся вокруг него, так отвлекал внимание, что даже на этой диковинке Артем не смог задержать взгляда больше, чем на секунду. — Какая она большая! — выдохнул он удивленно. — На самом деле ты видишь лишь половину. Станция ровно в два раза больше. О, это одно из самых странных мест в метро. Ты слышал, наверное, что здесь сходятся пути разных линий. Вон те рельсы, что справа от нас — это уже Таганско-Краснопресненская линия. Трудно описать то сумасшествие и беспорядок, которые творятся на ней, а на Китай-Городе она встречается с твоей оранжевой веткой, Калужско-Рижской, в происходящее на которой люди с других линий вообще отказываются верить. Кроме того, она не принадлежит ни к одной из федераций, и ее обитатели полностью предоставлены сами себе. Очень, очень любопытное место. Я называю эту станцию Вавилоном. Любя, — добавил он, оглядывая станцию и людей, оживленно сновавших вокруг.

Жизнь на станции буквально кипела. Отдаленно это напоминало Проспект Мира, но там все было намного скромнее и организованнее. Артему тут же вспомнились слова Бурбона про то, что в метро есть местечки получше, чем тот убогий базар, по которому они гуляли на Проспекте. Вдоль рельсов тянулись бесконечные ряды лотков, а вся платформа была забита тентами, палатками, некоторые из которых были переделаны под тороговые ларьки, а где-то жили люди, на нескольких было намалевано «СДАЮ», и там находились ночлежки для путников. С трудом пробираясь через толпу и озираясь по сторонам, Артем заметил на правом пути какую-то огромную серо-синюю махину и после раздумий признал в ней настоящий вагон поезда.

На станции стоял неописуемый гвалт. Казалось, ни один из ее обитателей не умолкал ни на секунду и все время что-то говорил, кричал, пел, отчаянно спорил, смеялся или плакал. Сразу из нескольких мест, перекрывая гомон толпы, неслась музыка, и это создавало такое несвойственное для жизни в этих подземельях праздничное настроение.

Нет, на ВДНХ тоже были свои барды, были и свои любители и умельцы попеть, но там все было как-то иначе. Было у них, может, с пару гитар на всю станцию, и иногда собиралась компания у кого-нибудь в палатке, отдохнуть после работы, да еще в заставе на стопятидесятом метре, где не надо до боли в ушах вслушиваться в шумы, летящие из северного туннеля, у костерка, бывало, тихо пели под звон струн, но все про вещи, Артему не очень понятные: про войны, в которых он не принимал участия, которые велись по другим, странным правилам, про жизнь там, сверху, еще до. Особенно запоминались песни про какой-то Афган, которые так любил Андрей, бывший морпех, хоть в этих песнях и не понять было почти ничего, кроме тоски по погибшим товарищам и ненависти к врагу, но умел Андрей так спеть, что каждого слушавшего его пробирало до дрожи в голосе и мурашек по коже. И хоть говорил Андрей, что Афган — что там горы, и пустыни, песок. Что такое страна, Артем понимал довольно хорошо, не зря с ним Сухой занимался в свое время, и про страны и их историю Артем кое-что знал. Но вот горы, реки и долины так и остались для Артема каким-то абстрактным понятием, и слова, их обозначающие, вызывали в его воображении лишь воспоминания о выцветших картинках из школьного учебника по географии, который принес ему из одного из своих походов Сухой. Да ведь и сам Андрей не был ни в каком Афгане, молод он был для этого, просто наслушался песен у своих друзей и перепевал. Но разве так играли на ВДНХ, как на этой странной станции? Нет, песни все больше задумчивые, печальные, — вот что там пели, и вспоминая Андрея и его грустные баллады, сравнивая их с теми веселыми и игривыми мелодиями, что доносились из разных мест зала, Артем удивлялся снова и снова тому, какой многоликой, оказывается, может быть музыка, и как сильно она может влиять на душевное состояние.

Поравнявшись с одними из музыкантов, Артем невольно остановился и примкнул к небольшой кучке людей, прислушиваясь даже не столько к развеселым словам про чьи-то похождения по туннелям под дурью, как к самой музыке, и с любопытством разглядывая играющих. Их было двое: один, с длинными, сальными волосами, перехваченными на лбу кожаным ремешком, одетый в какие-то невероятные разноцветные лохмотья, бренчал на гитаре, а другой, пожилой уже мужчина с солидной залысиной, в видавших виды, много раз чиненых и перемотанных изолентой очках, в старом вылинявшем пиджачке, играл на каком-то духовом инструменте, названном Ханом саксофоном. Сам Артем ничего подобного раньше не видел, а из духовых знал только свирель — были у них умельцы, резавшие свирели из изоляционных трубок разных диаметров, но все на продажу, на ВДНХ свирели не любили. Ну, еще, пожалуй, немного похожий на этот саксофон горн, в который иногда трубили тревогу, если отчего-то барахлила обычно используемая для этого сирена.

На полу перед ними лежал раскрытый футляр от гитары, в котором уже накопилось с десяток патронов, и когда распевавший во все горло длинноволосый выдавал что-нибудьособенно смешное, сопровождая шутку забавными гримасами, толпа тут же отзывалась радостным гоготом, раздавались хлопки, и в футляр летел еще патрон.

Песня про блуждания бедолаги закончилась, и волосатый прислонился к стене передохнуть, а саксафонист в пиджачке тут же принялся наигрывать какой-то незнакомый Артему, но, видимо, очень популярный здесь мотив, потому что люди зааплодировали и еще несколько «пулек» блеснули в воздухе и ударились о вытертый красный бархат футляра.

Хан и Туз разговаривали о чем-то, стоя у ближайшего лотка, и не торопили пока Артема, а он смог бы, наверное, простоять тут еще час, слушая эти незамысловатые песенки,если бы вдруг все неожиданно не прекратилось. К музыкантам приблизились вдруг две мощные фигуры, очень напоминающие тех громил, с которыми им пришлось иметь дело при входе на станцию, и одетые схожим образом. Один из подошедших опустился на корточки и принялся бесцеремонно выгребать набравшиеся в футляре патроны, пересыпая их из своей горсти в карман неизменной кожанки. Длинноволосый гитарист бросился к нему, пытаясь помешать, но тот быстро опрокинул его сильным толчком в плечо, и сорвав с него гитару, занес ее для удара, собираясь раскрошить инструмент об острый выступ колонны. Второй бандит без особых усилий прижимал к стене пожилого с саксофоном, пока тот безуспешно старался вырваться и помочь товарищу. Из стоявших вокруг слушателей ни один не вступился за игравших, толпа заметно поредела, а оставшиеся прятали глаза или делали вид, что рассматривают товар, лежащий на соседних лотках. Артему стало жгуче стыдно и за них, и за себя, но вмешаться он так и не решился. — Но вы ведь уже приходили сегодня! — держась рукой за плечо, плачущим голосом доказывал длинноволосый. — Слышь, ты! Если у вас сегодня хороший день, значит, у нас тоже должен быть хороший, понял,…? И вообще ты мне тут не бычь, понял? Что, в вагон захотел, петух волосатый?! — заорал на него бандит, опуская гитару. Было ясно, что махал он ей больше для отстрастки.

При слове «вагон» длинноволосый сразу осекся и только быстро замотал головой, не произнося больше ни слова. — То-то же… Петух! — с ударением на первом слоге подытожил громила, презрительно харкая музыканту под ноги. Тот молча стерпел и это, и, убедившись, что бунт подавлен, оба неспешно удалились, выискивая следующую жертву.

Артем растерянно оглянулся по сторонам и обнаружил подле себя Туза, который, оказывается, внимательно наблюдал всю эту сцену. — Кто это? — спросил он недоуменно утого. — А на кого они похожи, по-твоему? — поинтересовался Туз. — Бандюки. Обычные бандюки. Никакой власти на Китай-Городе нет, все контролируют две группировки. Эта половина — под братьями-славянами, как они сами себя зовут. Весь сброд с Калужско-Рижской линии собрался здесь, все отборные головорезы. В-основном их называют калужскими, некоторые — рижскими, но ни к Калуге, ни к Риге они никакого отношения, разумеется, не имеют. А вот там, видишь, где мостик, — он указал Артему на лестницу, уходящую направо вверх приблизительно в центре зала, — там еще один зал, почти такой же, как этот. Там творится ничуть не меньший бардак, но хозяйничают там кавказцы-мусульмане — в-основном, азербайджанцы и чеченцы. Когда-то тут шла кровавая бойня, старались поделить станцию, каждый стремился отхватить как можно больше. В итоге поделили ровно пополам.

Артем не стал уточнять, что такое кавказцы, решив, что и это название, как и непонятные и труднопроизносимые определения «чеченцы» и «азербайджанцы», относятся, очевидно, к названиям неизвестных для него или переименованных станций, откуда пришли эти бандиты. — Сейчас обе банды ведут себя сравнительно мирно. Обирают себе тех, кто вздумал остановиться на Китай-Городе, чтобы подзаработать, берут пошлину за вход с проходящих мимо — в обоих залах плата одинаковая — три патрона, так что не имеет значения, откуда приходишь на станцию. Порядка здесь, конечно, никакого, ну да им он и не нужен, только что костры жечь не разрешают. Хочешь дурь купить — на здоровье, спирт какой — в изобилии. Оружием здесь таким можно нагрузиться, что пол-метро снести потом — не задача. Проституция процветает. Но не советую, — тут же добавил он и сконфуженно что-то пробормотал про личный опыт. — А что за вагон? — спросил тот. — Вагон-то? Это у них там вроде штаба. И если кто провинился перед ними, платить отказывается, денег должен, или еще чего — волокут туда, там еще тюрьма, яма долговая, что ли. Лучше туда не попадать, — объяснил Туз, — хорошего мало. Голодный? — перевел он разговор на другую тему.

Артем кивнул. Черт знает, сколько времени прошло уже с того момента, как они с Ханом пили чай и беседовали на Сухаревской. Без часов он совершенно потерял способность ориентироваться во времени. Его походы через туннели, насыщенные такими странными переживаниями, могли растянуться во времени на долгие часы, а могли и пролететь за считаные минуты, не говоря уже о том, что постоянно лезли в голову мысли, что в тех туннелях ход времени вообще мог отличаться от обычного, как изменялось ощущение этого треклятого времени. Как бы то ни было, есть хотелось. Он осмотрелся. — Шашлык! Горячий шашлык! — разорялся стоящий неподалеку темный торговец с густыми черными усами под горбатым носом.

Выговаривал он это довольно странно: не давалось ему твердое «л», и вместо «о» выходило все время «а». Артем и раньше встречал людей, говоривших с необычным произношением, но особого внимания на это никогда не обращал. Слово Артему было знакомо, шашлыки на ВДНХ делали и любили. Свиные, ясное дело. Но то, чем размахивал этот продавец, шашлык напоминало очень отдаленно. В кусочках, насаженных на почерневшие от копоти шампуры, долго и напряженно всматривавшийся Артем узнал наконец обугленные крысиные тушки со скрюченными лапками. Его замутило. — Не ешь крыс? — сочувствующе спросил его Туз. — А вот они, — кивнул он на смуглого торговца, — свиней не жалуют. Им по Корану запрещено. А это ничего, что крысы, — прибавил он, вожделенно оглядываясь на дымящуюся жаровню, — я тоже раньше брезговал, а потом привык. Жестковато, конечно, да и костлявые они, и кроме того, подванивает чем-то. Но эти абреки, — он опять стрельнул глазами, — умеют крысятинку готовить, этого у них не отнять. Замаринуют в чем-то, она потом нежная становится, что твой порось. И — со специями!.. А уж насколько дешевле! — нахваливал он.

Артем прижал ладонь ко рту, вдохнул поглубже и постарался думать о чем-то отвлеченном, но перед глазами все время вставали почерневшие крысиные тушки, насаженные на вертел: железный прут вонзался в тело сзади и выходил из раскрытого рта. — Ну, ты как хочешь, а я угощусь! А то присоединяйся. Всего-то три пульки за шампур! — привел Туз свои последние аргументы и направился к жаровне.

Пришлось, предупредив Хана, обойти ближайшие лотки в поисках чего-то более пригодного к употреблению, вежливо отказывая навязчивым торговцам самогоном, розлитым во всевозможные склянки, жадно, но с опаской разглядывая соблазнительных полуобнаженных девиц, стоявших у приподнятых пологов палаток, призывно бросающих на прохожих цепкие взгляды, пусть вульгарных, но таких раскованных, свободных, не то что зажатые, прибитые суровой жизнью женщины ВДНХ, задерживаясь у книжных развалов — так, ничего интересного, все больше дешевые разваливающиеся книжонки с карман размером: про большую и чистую любовь — для женщин, про убийства и деньги — для мужчин.

Станция была шагов двести в длину — чуть больше, чем обычно. Стены и забавные, напоминающие формой гармошку колонны, были облицованы цветным мрамором, в-основном серо-желтоватым, местами чуть розовым, а вдоль путей с обеих сторон стены были украшены тяжелыми чеканными листами желтого металла, потемневшего от времени, с выгравированными на них с трудом узнаваемыми символами ушедшей эпохи. Однако вся эта лаконичная красота сохранилась очень плохо, скорее, оставив после себя лишь печальный вздох, намек на прежнее великолепие: потолок потемнел от гари, стены испещрены множеством надписей, сделанных краской и копотью, примитивными, часто похабными рисунками, где-то сколоты куски мрамора, а металлические листы исцарапаны. Посередине зала, с правой стороны, через один короткий пролет широкой лестницы, за мостиком виднелся второй зал этой станции, и Артем собрался было прогуляться и там, но остановился у железного ограждения, составленного из двухметровых секций — как на Проспекте Мира, и у узкого прохода стояли, облокотившись на забор, несколько человек. С Артемовой стороны — привычные уже бульдозеры в тренировочных штанах, один из которых показался Артему знакомым, с противоположной — смугловатые усатые брюнеты, не таких впечатляющих размеров, но совсем не располагающего к шуткам вида, один из которых зажимал между ног автомат, а у другого из кармана торчала пистолетная рукоять. Бандиты мирно беседовали друг с другом, и совсем не верилось, что когда-то между ними была вражда. Они сравнительно вежливо разъяснили Артему, что переход на смежную станцию будет стоить ему два патрона, и столько же ему придется отдать, если потом он захочет вернуться обратно. Наученный горьким опытом, Артем не стал оспаривать справедливость этой пошлины и просто отступился. Сделав круг, внимательно изучая ларьки и развалы, он вернулся к тому краю платформы, с которого они пришли, и обнаружилось, что здесь зал не оканчивался — наверх бежала еще одна лестница, поднявшись по которой, он ступил в недлинный холл, невдалеке рассеченный пополам точно таким же забором с кордоном — здесь, видимо, пролегала еще одна граница между двумя владениями. А справа он к своему удивлению заметил настоящий памятник — вроде тех, что приходилось раз видеть на картинках города, но изображавший не человека в полный рост, как это было на фотографии, а только его голову. Но какой большой была эта голова — не меньше двух метров в высоту, и, хоть и загаженная сверху какой-то живностью, и придурковато блестевшая отполированным от частых хватаний носом, она все равно внушала почтение и даже немного устрашала, а на ум лезли фантазии о гигантах, один из которых лишился в бою головы и теперь она, залитая в бронзу, украшала собою мраморные холлы этого маленького Содома, вырубленного глубоко в земной толще, чтобы спрятаться от всевидящего ока и избежать кары. Лицо отрубленной головы было печально, и Артем заподозрил сначала, что это — голова Иоанна Крестителя из Нового Завета, который ему как-то пришлось полистать, но потом решил, что, судя по масштабам, речь, скорее, идет об одном из героев недавно припомненной им жизнеутверждающейистории про Давида и Голиафа, который был большой и сильный, буквально великан, но в итоге все же лишился головы. Никто из сновавших вокруг обитателей так и не смог объяснить ему, кому же именно принадлежала отчлененная голова, и это его немного разочаровало.

Зато там он набрел на чудесное место — просторная чистая палатка такого приятного, родного темно-зеленого цвета — как у них на станции, пластиковые муляжи цветов с матерчатыми листьями по углам, — непонятно, зачем они здесь, но красиво, и пара аккуратных столиков со стоящими на них светильниками-лампадками, затопляющими пространство палатки уютным неярким светом. И еда… Пища богов — нежнейшее свиное жаркое с грибами, во рту тает, у них такое по праздникам только делали, но так вкусно и изысканно никогда не получалось. Люди вокруг сидели солидные, респектабельные, хорошо и со вкусом одетые, видно, крупные торговцы. Аккуратно разрезая поджаренные до хрустящей корочки сочащиеся ароматным горячим жиром отбивные, они неспешно отправляли небольшие кусочки себе в рот, и негромко, чинно беседовали друг с другом, обсуждая свои большие дела, изредка бросая на Артема вежливо-любопытные взгляды.

Дорого, конечно — пришлось выдавить из запасного рожка целых пятнадцать патронов и вложить их в широкую мягкую ладонь толстяка-трактирщика, и потом каяться, что поддался искушению, но в животе все равно было так приятно, покойно и тепло, что голос разума умиротворенно умолк.

И кружка бражки, мягкой, приятно кружащей голову, но несильной, не то что ядреный мутный самогон в грязноватых бутылках и банках, от одного запаха которого слабели коленки. Еще три патрона, но что такое три жалких патрона, если их отдаешь их за пиалу искрящегося эликсира, примиряющего тебя с несовершенством этого мира и помогающего обрести гармонию с ним?

Отпивая бражку маленькими глоточками, оставшись наедине с собою в тишине и покое впервые за последние несколько дней, он попытался восстановить в своей памяти произошедшие события и понять, чего же он добился, и куда ему надо было идти дальше, на пути к цели, обозначенной Хантером. Еще один отрезок намеченного пути пройден, и он опять на перепутье, как богатырь в почти позабытых сказках из детства, таких далеких, что и не упомнишь уже, кто их рассказывал — то ли Сухой, то ли Женькины родители, то ли его собственная, Артемова, мать. Больше всего Артему нравилось думать, что это он от матери слышал, и вроде даже выплывало на мгновенья из тумана ее лицо, и он слышал голос, читающий ему с тягучими, усыпляющими интонациями: «Жили-были…» И вот, как тот самый сказочный витязь, стоял он теперь у камня, и было перед ним три дороги: на Кузнецкий Мост, до Третьяковской, и до Таганской. Он смаковал напиток, телом овладевала блаженная истома, думать совсем не хотелось, и в голове крутилось только «Прямо пойдешь — жизнь потеряешь, налево пойдешь — коня потеряешь..»

Это, наверное, могло бы продолжаться бесконечно, покой ему был просто необходим после всех переживаний, и надо было бы осмотреться, порасспрашивать местных о дорогах, и надо было встретиться еще раз с Ханом, узнать, пойдет ли он с ним дальше, или их пути расходятся на этой странной станции. Но вышло все совсем не так, как лениво обдумывал Артем, созерцая маленький язычок пламени пляшущий в лампадке на столе.

Глава 8

Затрещали пистолетные выстрелы, разрывая веселый гам толпы, потом пронзительно взвизгнула женщина, застрекотал автомат, и пухлый трактирщик, с неожиданным для своей комплекции проворством выхватив из-под прилавка необычное короткое ружье, бросился к выходу. Бросив недопитую брагу, Артем вскочил вслед за ним, закидывая свой рюкзак за плечи и щелкая переключателем предохранителя, думая на ходу, что жаль, здесь заставляют платить вперед, а то можно было бы улизнуть, не расплатившись. Восемнадцать потраченных патронов теперь, может статься, ему бы очень пригодились.

Уже сверху, с лестницы, было видно, что происходит что-то ужасное. Чтобы спуститься, ему пришлось проталкиваться через толпу обезумевших от страха людей, рвавшихся вверх по лестнице, так что Артем успел спросить себя, так ли ему надо вниз, но любопытство подталкивало его вперед.

На путях — несколько распростертых тел в кожаных куртках, а на платформе, прямо под его ногами, в луже ярко-красной крови, расползавшейся тоненькими ручейками в стороны, лицом вниз лежала убитая женщина, через которую он поспешно переступил, стараясь не смотреть на нее, но поскользнулся и чуть не упал рядом. Вокруг царила паника, из палаток выскакивали полураздетые люди, растерянно оглядываясь по сторонам, и Артем видел, как один из них вдруг согнулся, схватившись за живот и медленно завалился набок, но так и не сумел понять, откуда же стреляют. Выстрелы продолжали греметь, с другого конца зала бежали коренастые люди в кожаном и, расшвыривая визжащих женщин и перепуганных торговцев в стороны, расчищали себе дорогу. Но они не выглядели, как нападавшие, это были те самые бандиты, которые распоряжались на этой стороне Китай-Города, да и на всей платформе не было заметно никого, кто мог бы учинить всю эту бойню.

И тут он наконец понял, почему ему не было никого видно. Нападавшие засели в туннеле, находящемся прямо рядом с ним, и оттуда вели огонь на поражение, не выходя на станцию, видимо, боясь показаться на открытом месте.

Это меняло дело. Времени размышлять больше не оставалось, они выйдут на платформу как только поймут, что сопротивление сломлено, и надо было как можно быстрее убираться от этого выхода. Пригибаясь к земле, Артем бросился вперед, крепко сжимая в руках автомат, и оглядываясь через плечо назад — из-за эха, мгновенно разносящего гром выстрелов под сводами станции, искажавшего звуки и менявшего их направление, так и не было ясно, из какого именно туннеля — правого или левого — открыта стрельба.

Наконец, отбежав уже довольно далеко, он заметил затянутые в камуфляж фигуры в жерле левого туннеля. Вместо лиц у них было что-то черное, и у Артема внутри все похолодело, и только спустя несколько мгновений он сообразил, что те черные, что осаждали ВДНХ, никогда не использовали оружие, и никогда не одевались. На нападавших просто были маски, вязаные шапки-маски, из тех, что можно было купить на любом оружейном развале, а при покупке АК-47 ее давали бесплатно, в нагрузку.

Бежавшие на помощь калужские бросились на землю, как за бруствером, укрываясь за раскиданными на путях трупами, и тоже открыли огонь. Видно было, как прикладом выбивают фанерные листы, торчавшие вместо лобовых стекол в вагоне-штабе, открывая пулеметное гнездо, и громыхнула пробная тяжелая очередь.

Вскинув глаза вверх, Артем нащупал взглядом висевшую неподалеку, почти в самом центре зала, рядом с вагоном, пластиковую табличку с указанием станций, подсвеченную изнутри. Нападавшие шли со стороны Третьяковской. Этот путь был отрезан. Чтобы попасть на Таганскую, нужно было возвращаться обратно, туда, где было самое пекло. Оставался только путь на Кузнецкий Мост. Дилемма разрешилась сама собой. И, спрыгнув на пути, он кинулся к чернеющему впереди входу в туннель, ведущий на Кузнецкий Мост. Ни Хана, ни Туза нигде не было видно. Один только раз мелькнула сверху фигура, напоминающая своей хищной осанкой Хана, но остановившийся на мгновение Артем тут же понял, что ошибся.

В туннель бежал не он один — добрая часть всех спасающихся с платформы бросилась именно к этому выходу. Перегон оглашался испуганными возгласами, злыми криками, кто-то истерически рыдал. То там, то здесь мелькали лучи фонарей, где-то метались неровные пятна света от коптящих факелов, каждый освещал себе путь сам. Артем достал из кармана подарок Хана и надавил на рукоять. Направив слабый свет фонарика себе под ноги, стараясь не споткнуться, он спешил вперед, обгоняя небольшие группки беглецов, иногда целые семьи, иногда одиноких женщин, стариков, молодых здоровых мужчин, тащивших какие-то тюки, вряд ли принадлежавшие им, пару раз он останавливался, чтобы помочь подняться упавшим. Около одного из них он задержался: прислонившись спиной к ребристой стене туннеля, на земле сидел совсем седой худой старик, с болезненной гримасой на лице державшийся за сердце, а рядом с ним, безмятежно и тупо оглядываясь по сторонам, стоял мальчик-подросток, по животным чертам которого, то ли по его мутным глазам, было ясно, что это не обычный ребенок. Что-то сжалось в Артеме, когда он увидел эту странную пару, и он, хотя и подгонял себя вперед и ругал за каждуюзадержку, остановился, как вкопанный.

Старик, обнаружив, что на них обратили внимание, попытался улыбнуться ему, и что-то сказать, но воздуха ему не хватало, он поморщился и закрыл глаза, собираясь с силами. Артем нагнулся вперед, к старику, но мальчик вдруг угрожающе замычал, и Артем неприязненно отметил, что с его губ тянется ниточка слюны, когда он скалит по-звериному свои мелкие желтые зубы. Не в силах справиться с нахлынувшим отвращением, он оттолкнул мальчишку, и тот, пропятившись назад несколько шагов, неуклюже осел назад и там остался, издавая жалобные завывания. — Молодой… человек… не надо его… так… Это Ванечка… Он же… не понимает… — через силу выдавил старик.

Артем только пожал плечами, но внутри него пронеслась неприятная холодная тень. — Пожалуйста… Нитро… глицерин… в сумке… на дне… Один шарик… Дайте… Я… не могу… сам… — как-то уже совсем нехорошо захрипел старик, и Артем поспешными движениями потроша дермантиновую хозяйственную сумку, нашарил наконец новую, неначатую упаковку, содрал ногтем фольгу, еле поймал норовивший выскочить шарик, и протянул его старику. Тот с трудом натянул губы в виноватой улыбке и выдохнул: — Я… не могу… руки… не слушаются… Под язык… — попросил он и его веки опять опустились.

Артем с сомнением оглядел свои черные руки, но открыл старику рот, сжав пальцами его щеки с боков и вложил треклятый шарик под сухой холодный язык. Старик слабо кивнул и замолчал. Мимо них торопливошагали все новые и новые беженцы, но Артем видел перед собой только бесконечный ряд сапог, ботинок, грязных, зачастую просящих каши, иногда они спотыкались о черноедерево шпал, и тогда сверху неслась грубая брань. На них больше никто не обращал внимания; подросток все так же сидел на том месте, куда он упал, и глухо подвывал. Безучастно и даже с некоторым злорадством Артем отметил, как кто-то из проходящих от души поддел его сапогом, и тот начал выть еще громче, размазывая кулаками слезы и раскачиваясь из стороны в сторону.

Старик тем временем открыл глаза, тяжело вдохнул и проборматал: — Спасибо вам большое… Мне уже лучше… Вы не поможете мне подняться?

Артем поддержал его под руку, пока тот грузно поднимался и взял в руку стариковскую сумку, из-за чего автомат пришлось перевесить за плечо. Старик заковылял вперед,подошел к мальчику и ласково стал уговаривать его подняться. Тот обиженно мычал, а когда увидел подошедшего Артема, злобно зашипел, и слюна опять закапала с его оттопыренной нижней губы. — Вы понимаете, ведь только что купил лекарство, ведь специально сюда шел за ним, в такую даль, у нас, знаете, его нельзя достать, никто не привозит, и попросить некого, а у меня как раз закончивалось, я последнюю таблетку по пути принял, когда нас на Пушкинской пропускать не хотели, знаете, там ведь сейчас фашисты, просто форменное безобразие, подумать только — на Пушкинской — фашисты! Я слышал, даже хотят ее переименовать, то ли в Гитлерскую, то ли в Шиллерскую… Хотя, конечно, они о Шиллере ничего не слышали, это уже наши интеллигентские домыслы. И, представляете, нас там не хотели пропускать, эти молодчики со свастиками, начали издеваться над Ванечкой, но что он может им ответить, бедный мальчик, при своем заболевании. Я очень перенервничал, стало плохо с сердцем, и только тогда нас отпустили. Очем это я? Ах да! И, понимаете, ведь специально убрал поглубже, чтобы не нашли, если кто будет обыскивать, еще вопросы будут задавать, ведь знаете, могут неправильно понять, не все знают, что это за средство… И вдруг эта пальба! Я пробежал, сколько мог, мне еще Ванечку пришлось тянуть, он увидел петушков на палочке и очень не хотел уходить. И сначала, знаете, несильно так кольнуло, я думал, может обойдется, отпустит, но потом понял, что не получится, и хотел только таблетку достать, и тут меня и скрутило. А Ванечка, он ведь ничего не понимает, я уже давно пытаюсь его научить таблетки мне доставать, если мне плохо, но он никак не может понять, то сам их кушает, а то ни с того ни сего доставать начинает, и мне сует. Я ему спасибо говорю, улыбаюсь, и он мне улыбается, знаете, радостно так, мычит весело, но вот так чтобы ко времени — пока ни разу еще не доставал. Не дай Бог, со мной что-нибудь случится, и о нем ведь совершенно некому будет позаботиться, я не представляю, что с ним случится!

Старик все говорил и говорил, заискивающе заглядывая Артему в глаза, и тот отчего-то чувствовал себя ужасно неловко. Хотя старичок ковылял изо всех сил, Артему все равно казалось, что они продвигаются слишком медленно, и все меньше и меньше людей нагоняло их сзади. Похоже было, что скоро они окажутся последними. Ванечка косолапо ступал справа от старика, вцепившись ему в руку, и безмятежное выражение лица опять вернулось к нему. Время от времени он вытягивал правую руку вперед и возбужденно гугукал, указывая на какой-нибудь предмет, брошенный или оброненный в спешке бежавшими со станции, или просто в темноту, которая теперь сгущалась впереди. — А вас,я прошу прощения, как зовут, молодой человек? А то как-то знаете, беседуем, а друг другу еще не представились… Артем? Очень приятно, а я — Михаил Порфирьевич. Порфирьевич, совершенно верно. Отца звали Порфирий, необычное, понимаете, имя, и в советские времена к нему у некоторых организаций даже вопросы возникали, тогда все больше другие имена были в моде — Владилен, или там Сталина… А вы сами откуда? С ВДНХ? А вот мы с Ванечкой с Баррикадной, я там жил когда-то, — старик стеснительно улыбнулся, — знаете, там такое здание стояло, высотное, прямо рядом с метро… Хотя, вы, наверное, уже и помните никаких зданий… Сколько вам, прошу прошу прощения, лет? Двадцать четыре? Ну, не важно все это, конечно. У меня там квартирка была двухкомнатная, довольно высоко, и такой вид открывался на центр чудесный, квартирка небольшая, но очень, знаете, уютная, полы, конечно же, дубовый паркет, как и у всех там, кухонька с газовой плитой, Боже, я вот сейчас думаю — какое удобство — газовая плита! — а тогда все плевался, электрическую хотел, только накопить никак не мог. Как заходишь — справа на стене репродукция Тинторетто, в хорошей позолоченной раме, такая красота! Постель была настоящая, с подушками, с простынями, все всегда чистое, большой рабочий стол, с такой лампой на ножке, с пружинками — так ярко светила, а главное — книжные полки, до самого потолка, мне еще от отца большая библиотека досталась, ну я и сам еще собирал, и по работе, и интересовался. Ах, да что я вам все это рассказываю, вам наверное, и неинтересно это, стариковская чепуха… А я вот до сих пор вспоминаю, очень, понимаете, не хватает, особенно стола и книг, а в последнее время все больше отчего-то по кровати скучаю, здесь-то себя не побалуешь, у нас там такие деревянные койки стоят, знаете, самодельные, а иной раз приходится и прямо на полу, на тряпье каком-нибудь. Но это ничего, главное ведь вот здесь — он указал себе на грудь, главное — то, что происходит внутри, а не снаружи. Главное — внутри оставаться все тем же, неопуститься, а условия — черт с ними, прошу прощения, с условиями! Хотя по кровати вот, отчего-то, знаете, особенно…

Он не замолкал ни на минуту, и Артем все слушал с вежливым интересом, хотя никак не мог себе представить, что это — жить в высотном здании, и как это, когда вид открывается. Не очень хорошо, хотя и не в первый раз уже слышал про это устройство, он понимал, что такое газовая плита, про газы он, конечно же, знал, что в одном туннеле, например, газ вышел, и люди отравились, но как от этого газа можно было готовить пищу? Когда же Михаил Порфирьевич затих ненадолго, чтобы перевести дыхание, он решил воспользоваться этой паузой, чтобы вернуть разговор в нужное русло. Как-никак, а через Пушкинскую (Или уже Гитлерскую?) надо было идти, делать пересадку на Чеховскую, а оттуда уже — к заветному Полису. — Неужели там настоящие фашисты? — ввернул он. — Что вы говорите? Фашисты? Ах, да, простите, я тут совсем заговорился, — сконфуженновздохнул старик. — Да-да, вы знаете, такие бритоголовые, на рукавах повязки, просто ужасно. Над входом на станцию, и везде по ней такие знаки висят, знаете, раньше обозначали, что перехода здесь нет — такая черная фигурка в запрещающем красном круге с перечеркивающей линией. Я думал, это у них ошибка какая-то, уж слишком много везде этих знаков, и имел глупость спросить. Оказывается, это их новый символ. Означает, что черным вход запрещен, или что сами они запрещены, какая-то глупость, в-общем.

Артема так и передернуло при слове «черные». Он кинул на Михаила Порфирьевича испуганный взгляд и спросил осторожно: — Неужели там есть черные? Неужели они и туда пробрались? — А в голове лихорадочно крутилась паническая карусель: как же это, он ведь и недели не пробыл в пути, неужели ВДНХ пала, и черные уже атакуют Пушкинскую?Неужели его миссия провалена? Он не успел, не справился? Все было бесполезно? Нет, такого быть не может, обязательно бы шли слухи, пусть искажающие опасность, но ведькакие-то слухи непременно бы были… Неужели? Но ведь это конец всему…

Михаил Порфирьевич с опаской посмотрел на него и осторожно спросил, отступая незаметно на шаг в сторону: — А вы, я извиняюсь, сами какой идеологии придерживаетесь? — Я, в-общем, никакой, — замялся Артем. — А что? — А к другим национальностям как относитесь, к кавказцам, например? — А причем здесь кавказцы? — недоумевал Артем. — Вообще-то, я не очень хорошо в национальностях разбираюсь. Ну, французы там, или немцы, американцы раньше были. Но ведь их, наверное, больше никого не осталось… А кавказцев, я, честно говоря, и не знаю совсем, — неловко признался он. — Ну ведь это кавказцев они «черными» и называют, — объяснил Михаил Порфирьевич, все стараясь понять, не обманывает ли его Артем, прикидываясь дурачком. — Но ведь кавказцы, если я все правильно понимаю, обычные люди? — уточнил Артем. — Я вот сегодня только видел нескольких… — Совершенно обычные! — успокоенно подтвердил Михаил Порфирьевич. — Совершенно нормальные люди, но эти головорезы решили, что они чем-то от них отличаются, и преследуют их. Просто бесчеловечно! Вы представляете, у них там в потолок, прямо над путями, вделаны таки крюки, и на одном из них висел человек, настоящий человек. Ванечка так возбудился, стал тыкать в него, мычать, тут эти изверги и обратили на него внимание.

При звуке своего имени подросток обернулся и вперил в старика долгий мутный взгляд, и Артему показалось, что он слушает и даже отчасти понимает, о чем идет речь, но его имя больше не повторялось, и он быстро утратил интерес к Михаилу Порфирьевичу, переключив свое внимание на шпалы. — И, раз мы заговорили о народах, они там, очень, судя по всему, перед немцами преклоняются. Ведь это немцы эту их идеологию изобрели, ну да вы, конечно, знаете, что я буду вам рассказывать, — торопливо добавил тот,и Артем неопределенно кивнул, хотя ничего он на самом деле не знал, просто не хотелось выглядеть неучем. — Знаете, везде орлы эти немецкие висят, и нарисованы тоже, свастики, само собой разумеется, какие-то фразы на немецком, цитаты Гитлера, что-то про доблесть, про гордость, ну и все в таком духе, — продолжал старик, — какие-то уних там парады, марши, пока мы там стояли, и я их пытался уговорить Ванечку не обижать, через платформу все маршировали, и песни пели. Что-то про величие духа и презрение к смерти. — Но вообще-то, знаете, немецкий они удачно выбрали. Немецкий язык просто создан для подобных вещей. Я, видите ли, по-немецки немного понимаю… Вот, смотрите, у меня где-то здесь записано, — и, сбиваясь с шага, он извлек из внутреннего кармана своей куртки засаленный блокнот. — Постойте секундочку, посветите мне, будьте любезны, вашим замечательным фонарем… Где это было? Ах, вот!

И в желтом кружке света Артем увидел прыгающие латинские буквы, аккуратно выведенные на блокнотном листе и даже заботливо окруженные рамкой с трогательными виньеточками.

Du stirbst. Besitz stirbt.

Die Sippen sterben.

Der einzig lebt— wir wissen es

Der Toten Tatenruhm.

Латинские буквы Артем читать тоже мог, сам научился по какому-то учебнику для начальных классов, откопанному в станционной библиотеке. Беспокойно оглянувшись назад, он посветил на блокнот еще раз. Понять, конечно, он ничего не смог. — Что это? — спросил он, увлекая вновь за собой Михаила Порфирьевича, торопливо запихивавшего свой блокнот в карман и пытавшегося сдвинуть с места Ванечку, который теперь отчего-то уперся и начинал недовольно рычать. — Это стихотворение, — немного обиженно, как показалось Артему, ответил тот. — В память о погибших воинах. Я, конечно, в стихах перевести не берусь, но приблизительно так: «Ты умрешь. Умрут все близкие твои. Владенья сгинут. Одно лишь будет жить — мы помним Погибших славу боевую» Но как это слабенько все-таки по-русски звучит, а? А на немецком — просто гремит! Дер тотен татенрум! Просто мороз по коже! М-да… — осекся вдруг он, устыдившись, видимо, своей восторженности.

Некоторое время они шли молча, и Артем, которому вся эта ситуация, когда они, наверное, уже последними идут, и неясно, что происходит за их спиной, на Китай-Городе, они останавливаются вдруг посреди перегона, чтобы прочитать стихотворение, казалась глупой и раздражающей, все катал на языке последние строчки, и отчего-то вспомнился ему вдруг Виталик, тот самый Виталик, с которым они ходили тогда к Ботаническому Саду, Виталик-Заноза, которого застрелили налетчики, пытавшиеся пробиться на станцию через южный туннель. Тот туннель всегда считался безопасным, поэтому Виталика туда и поставили, ему лет восемнадцать только было, а Артему тогда только шестнадцать стукнуло. А ведь вечером договаривались к Женьке идти, ему как раз челнок его знакомый дури новой привез, особенной какой-то. Прямо в голову попали, и посреди лба была только маленькая такая дырочка, черная, а сзади пол-затылка снесло. И все. «Ты умрешь…» Отчего очень ярко вдруг вспомнился разговор Хантера с Сухим, когда сказал Сухой: «А вдруг там нет ничего?» Умрешь, и никакого продолжения нет. Все. Ничего не останется. Кто-нибудь потом, конечно, еще будет помнить, но недолго. «Умрут и близкие твои», или как это там? И его действительно пробрал озноб. Когда Михаил Порфирьевич наконец нарушил молчание, он был этому даже рад. — А вам, случайно, с нами не по пути? Только до Пушкинской? Неужели вы собираетесь там выходить? То есть, я имею ввиду, сходить с пути? Я бы вам очень, очень не рекомендовал, Артем, этого делать. Вы себе не представляете, что там происходит. Может, вы пошли бы с нами, до Баррикадной? Я бы с огромным удовольствием побеседовал с вами!

Артему пришлось опять неопределенно кивать и мямлить что-то неразборчивое: не мог же он заговаривать с первым встречным, пусть даже с этим безобидным стариком, о целях своего похода. Михаил Порфирьевич, не услышав ничего утвердительного, опять умолк. Довольно долгое время еще они шли в тишине, и сзади вроде бы все было спокойно, так что Артем наконец расслабился. Вскоре вдалеке блеснули огоньки, сначала слабо, но потом все ярче. Они приближались к Кузнецкому Мосту.