Чтение 5–й страницы книги ~Вокруг красной лампы~

Джонсон молча сидел у кровати своей жены, держа ее руку в своих руках. Свет лампы стал тусклым, и сквозь опущенные шторы в комнату уже начал прокрадываться бледный свет рождающегося дня. Ночь была длинна и темна, и тем ярче и радостнее казался этот первый утренний свет. Лондон пробуждался, и уличная жизнь вступала в своя права. На смену покинувшим этот мир явились новые жизни, а громадная машина продолжала по-прежнему выполнять свою мрачную и трагическую работу.

Любящее сердце

Врачу с частной практикой, который утром и вечером принимает больных дома, а день тратит на визиты, трудно выкроить время, чтобы подышать свежим воздухом. Для этогоон должен встать пораньше и выйти на улицу в тот час, когда магазины еще закрыты, воздух чист и свеж и все предметы резко очерчены, как бывает в мороз.

Этот час сам по себе очаровывает: улицы пусты, не встретишь никого, кроме почтальона и разносчика молока, и даже самая заурядная вещь обретает первозданную привлекательность, как будто и мостовая, и фонарь, и вывеска все заново родилось для наступающего дня. В такой час даже удаленный от моря город выглядит прекрасным, а его пропитанный дымом воздух - и тот, кажется, несет в себе чистоту.

Но я жил у моря, правда, в городишке довольно дрянном; с ним примирял меня только его великий сосед. Но я забывал его изъяны, когда приходил посидеть на скамейке над морем, - у ног моих расстилался огромный голубой залив, обрамленный желтым полумесяцем прибрежного песка. Я люблю, когда его гладь усеяна рыбачьими лодками; люблю, когда на горизонте проходят большие суда: самого корабля не видно, а только маленькое облачко надутых ветром парусов сдержанно и величественно проплывает вдали. Но больше всего я люблю, когда его озаряют косые лучи солнца, вдруг прорвавшиеся из-за гонимых ветром туч, и вокруг на много миль нет и следа человека, оскорбляющего своим присутствием величие Природы. Я видел, как тонкие серые нити дождя под медленно плывущими облаками скрывали в дымке противоположный берег, а вокруг меня все былозалито золотым светом, солнце искрилось на бурунах, проникая в зеленую толщу волн и освещая на дне островки фиолетовых водорослей. В такое утро, когда ветерок играет в волосах, воздух наполнен криками кружащихся чаек, а на губах капельки брызг, со свежими силами возвращаешься в душные комнаты больных к унылой, скучной и утомительной работе практикующего врача.

В один из таких дней я и встретил моего старика. Я уже собирался уходить, когда он подошел к скамье. Я бы заметил его даже в толпе. Это был человек крупного сложения, с благородной осанкой, с аристократической головой и красиво очерченными губами. Он с трудом подымался по извилистой тропинке, тяжело опираясь на палку, как будто огромные плечи сделались непосильной ношей для его слабеющих ног. Когда он приблизился, я заметил синеватый оттенок его губ и носа, предостерегающий знак Природы, говорящий о натруженном сердце.

-Трудный подъем, сэр. Как врач, я бы посоветовал вам отдохнуть, а потом идти дальше, - обратился я к нему.

Он с достоинством, по-старомодному поклонился и опустился на скамейку. Я почувствовал, что он не хочет разговаривать, и тоже молчал, но не мог не наблюдать за ним краешком глаза. Это был удивительно как дошедший до нас представитель поколения первой половины этого века: в шляпе с низкой тульей и загнутыми краями, в черном атласном галстуке и с большим мясистым чисто выбритым лицом, покрытым сетью морщинок. Эти глаза, прежде чем потускнеть, смотрели из почтовых карет на землекопов, строивших полотно железной дороги, эти губы улыбались первым выпускам "Пиквика" и обсуждали их автора многообещающего молодого человека. Это лицо было своего рода летописью прошедших семидесяти лет, где как общественные, так и личные невзгоды оставили свой след; каждая морщинка была свидетельством чего-то: вот эта на лбу, быть может, оставлена восстанием сипаев, эта - Крымской кампанией, а эти - мне почему-то хотелось думать - появились, когда умер Гордон. Пока я фантазировал таким нелепым образом,старый джентльмен с лакированной тростью как бы исчез из моего зрения, и передо мной воочию предстала жизнь нации за последние семьдесят лет.

Но он вскоре возвратил меня на землю. Отдышавшись, он достал из кармана письмо, надел очки в роговой оправе и очень внимательно прочитал его. Не имея ни малейшего намерения подсматривать, я все же заметил, что письмо было написано женской рукой. Он прочитал его дважды и так и остался сидеть с опущенными уголками губ, глядя поверх залива невидящим взором. Я никогда не видел более одинокого и заброшенного старика. Все доброе, что было во мне, пробудилось при виде этого печального лица. Но я знал, что он не был расположен разговаривать, и поэтому и еще потому, что меня ждал мой завтрак и мои пациенты, я отправился домой, оставив его сидеть на скамейке.

Я ни разу и не вспомнил о нем до следующего утра, когда в то же самое время он появился на мысу и сел рядом со мной на скамейку, которую я уже привык считать своей. Он опять поклонился перед тем как сесть, но, как и вчера, не был склонен поддерживать беседу. Он изменился за последние сутки, и изменился к худшему. Лицо его как-то отяжелело, морщин стало больше, он с трудом дышал, и зловещий синеватый оттенок стал заметнее. Отросшая за день щетина портила правильную линию его щек и подбородка, и онуже не держал свою большую прекрасную голову с той величавостью, которая так поразила меня в первый раз. В руках у него было письмо, не знаю то же или другое, но опять написанное женским почерком. Он по-стариковски бормотал над ним, хмурил брови и поджимал губы, как капризный ребенок. Я оставил его со смутным желанием узнать, кто же он и как случилось, что один-единственный весенний день мог до такой степени изменить его.

Он так заинтересовал меня, что на следующее утро я с нетерпением ждал его появления. Я опять увидел его в тот же час: он медленно поднимался, сгорбившись, с низко опущенной головой. Когда он подошел, я был поражен переменой, происшедшей в нем.

-Боюсь, что наш воздух не очень, вам полезен, сэр, - осмелился я заметить.

Но ему, по-видимому, было трудно разговаривать. Он попытался что-то ответить мне, но это вылилось лишь в бормотание, и он замолк. Каким сломленным, жалким и старым показался он мне, по крайней мере лет на десять старше, чем в тот раз, когда я впервые увидел его! Мне было больно смотреть, как этот старик - великолепный образец человеческой породы - таял у меня на глазах. Трясущимися пальцами он разворачивал свое неизменное письмо. Кто была эта женщина, чьи слова так действовали на него? Может быть, дочь или внучка, ставшая единственной отрадой его существования и заменившая ему... Я улыбнулся, обнаружив, как быстро я сочинил целую историю небритого старика и его писем и даже успел взгрустнуть над ней. И тем не менее он опять весь день не выходил у меня из головы, и передо мной то и дело возникали его трясущиеся, узловатые, с синими прожилками руки, разворачивающие письмо.

Я не надеялся больше увидеть его. Еще один такой день, думал я, и ему придется слечь в постель или по крайней мере остаться дома. Каково же было мое удивление, когда на следующее утро я опять увидел его на скамье. Но, подойдя ближе, я стал вдруг сомневаться, он ли это. Та же шляпа с загнутыми полями, та же лакированная трость и те же роговые очки, но куда делась сутулость и заросшее серой щетиной несчастное лицо? Щеки его были чисто выбриты, губы твердо сжаты, глаза блестели, и его голова, величественно, словно орел на скале, покоилась на могучих плечах. Прямо, с выправкой гренадера сидел он на скамье и, не зная, на что направить бьющую через край энергию, отбрасывал тростью камешки. В петлице его черного, хорошо вычищенного сюртука красовался золотистый цветок, а из кармана изящно выглядывал краешек красного шелкового платка. Его можно было принять за старшего сына того старика, который сидел здесь прошлое утро.

-Доброе утро, сэр, доброе утро! - прокричал старик весело, размахивая тростью в знак приветствия.

-Доброе утро, - ответил я. - Какое чудесное сегодня море!

-Да, сэр, но вы бы видели его перед восходом!

-Вы пришли сюда так рано?

-Едва стало видно тропинку, я был уже здесь.

-Вы очень рано встаете.

-Не всегда, сэр, не всегда. - Он хитро посмотрел на меня, как будто стараясь угадать, достоин ли я его доверия. - Дело в том, сэр, что сегодня возвращается моя жена.

Вероятно, на моем лице было написано, что я не совсем понимаю всей важности сказанного, но в то же время, уловив сочувствие в моих глазах, он пододвинулся ко мне ближе и заговорил тихим голосом, как будто то, что он хотел сообщить мне по секрету, было настолько важным, что даже чайкам нельзя было это доверить.

-Вы женаты, сэр?

-Нет.

-О, тогда вы вряд ли поймете! Мы женаты уже пятьдесят лет и никогда раньше не расставались, никогда.

-Надолго уезжала ваша жена? - спросил я.

-Да, сэр. На четыре дня. Видите ли, ей надо было поехать в Шотландию, по делам. Я хотел ехать с ней, но врачи мне запретили. Я бы, конечно, не стал их слушать, если бы не жена. Теперь, слава богу, все кончено, сегодня она приезжает и каждую минуту может быть здесь.

-Здесь?

-Да, сэр. Этот мыс и эта скамейка - наши старые друзья вот уже тридцать лет. Видите ли, люди, с которыми мы живем, нас не понимают, и среди них мы не чувствуем себя вдвоем. Поэтому мы встречаемся здесь. Я точно не знаю, каким поездом она приезжает, но даже если бы она приехала самым ранним, она бы уже застала меня здесь.

-В таком случае... - сказал я, поднимаясь.

-Нет, нет, сэр, не уходите. Прошу вас, останьтесь, если только я не наскучил вам своими разговорами.

-Напротив, мне очень интересно, - сказал я.

-Я столько пережил за эти четыре дня! Какой это был кошмар! Вам, наверное, покажется странным, что старый человек может так любить?

-Это прекрасно.

-Дело не во мне, сэр! Любой на моем месте чувствовал бы то же, если бы ему посчастливилось иметь такую жену. Наверное, глядя на меня и после моих рассказов о нашей долгой совместной жизни, вы думаете, что она тоже старуха?

Эта мысль показалась ему такой забавной, что он от души рассмеялся.

-Знаете, такие, как она, всегда молоды сердцем, поэтому они и не стареют. По-моему, она ничуть не изменилась, с тех пор, как впервые взяла мою руку в свои; это было в сорок пятом году. Сейчас она, может быть, полновата, но это даже хорошо, потому что девушкой она была слишком уж тонка. Я не принадлежал к ее кругу: я служил клерком в конторе ее отца. О, это была романтическая история! Я завоевал ее. И никогда не перестану радоваться своему счастью. Подумать только, что такая прелестная, такая необыкновенная девушка согласилась пройти об руку со мной жизнь и что я мог...

Вдруг он замолчал. Я удивленно взглянул на него. Он весь дрожал, всем своим большим телом, руки вцепились в скамейку, а ноги беспомощно скользили по гравию. Я понял: он пытался встать, но не мог, потому что был слишком взволнован. Я уже было протянул ему руку, но другое, более высокое соображение вежливости сдержало меня, я отвернулся и стал смотреть на море. Через минуту он был уже на ногах и торопливо спускался вниз по тропинке.

Навстречу ему шла женщина. Она была уже совсем близко, самое большее в тридцати ярдах. Не знаю, была ли она когда-нибудь такой, какой он мне описал ее, или это был только идеал, который создало его воображение. Я увидел женщину и в самом деле высокую, но толстую и бесформенную, ее загорелое лицо было покрыто здоровым румянцем, юбка комично обтягивала ее, корсет был тесен и неуклюж, а зеленая лента на шляпе так просто раздражала, И это было то прелестное, вечно юное создание! У меня сжалось сердце, когда я подумал, как мало такая женщина может оценить его и что она, быть может, даже недостойна такой любви. Уверенной походкой поднималась она по тропинке, в то время как он ковылял ей навстречу. Стараясь быть незамеченным, я украдкой наблюдал за ними. Я видел, как они подошли друг к другу, как он протянул к ней руки, но она, нежелая, видимо, чтобы хоть кто-то был свидетелем их ласки, взяла одну его руку и пожала. Я видел ее лицо в эти минуты и успокоился за моего старика. Дай Бог, чтобы в старости, когда руки мои будут трястись, а спина согнется, на меня так же смотрели глаза женщины.

Жена физиолога

Профессор Энсли Грэй не пришел в обычное время к завтраку. Куранты, стоящие на каминной доске столовой между терракотовыми бюстами Клода Бернара и Джона Хентера, пробили полчаса, затем три четверти. Теперь их золотая стрелка приближалась к девяти, а хозяин дома все еще не появлялся.

Это был случай, не имевший прецедента. В течение тех двенадцати лет, что младшая сестра профессора заведовала его хозяйством, она ни разу не видела, чтобы он опоздал хоть на секунду. Теперь она сидела перед высоким серебряным кофейником, не зная, что ей делать, - велеть ли позвонить еще раз в гонг или ждать молча. И та и другая мера могла оказаться ошибочной, а ее брат был человеком, не допускавшим ошибок.

Мисс Энсли Грэй была тонкая, несколько выше среднего роста, женщина, с пронизывающими, окруженными целою сетью морщин глазами и несколько согнутыми плечами, что, как известно, служит признаком женщины, вечно сидящей над книгами. Ее лицо было продолговато и худощаво, с пятнами румянца на щеках, с умеренным задумчивым лбом и с оттенком страшного упрямства в очертаниях тонких губ и выдававшегося вперед подбородка. Белые как снег рукавчики и воротничок, и гладкое темное платье, сшитое почти с квакерской простотой, свидетельствовали об изысканности ее вкуса. На ее плоской груди висел черный эбеновый крест. Она сидела очень прямо, напряженно прислушиваясь, приподняв брови и вращая зрачками глаз нервным характерным для нее движением.

Вдруг она с видимым чувством удовлетворения тряхнула головой и начала наливать кофе. Из соседней комнаты послышались чьи-то шаги. Дверь отворилась, и быстрыми, нервными шагами профессор вошел в комнату. Кивнув головой сестре, он сел за стол напротив нее и начал вскрывать письма, пачка которых лежала на столе рядом с его тарелкой.

Профессору Энсли Грэю было в это время сорок три года - он был почти двенадцатью годами старше своей сестры. Он сделал блестящую ученую карьеру. Начало его громкой известности положили его работы по физиологии и зоологии в университетах Эдинбурга, Кембриджа и Вены.

Его монография "Об экситомоторных нервных отростках" доставила ему звание члена Королевского Общества, а его изыскания "О природе батибия" были переведены но крайней мере на три европейских языка. О нем говорили, как об одном из величайших современных авторитетов, как о представителе и воплощении всего, что было лучшего в науке. Поэтому ничего удивительного не было в том, что когда городское управление Берчспуля решило открыть медицинскую школу, то ему была предложена кафедра физиологии в этой школе. Его согласие имело для представителей города тем большую ценность, что они понимали, что эта кафедра могла быть только одним из этапов в его ученой карьере, и что первая освободившаяся вакансия доставит ему более почетную кафедру.

Наружностью он походил на свою сестру. Те же самые глаза, те же самые черты лица, тот же самый отмеченный печатью мысли лоб. Но очертания его губ были тверже, а его длинный тонкий подбородок был очерчен еще резче, чем у его сестры. Просматривая письма, он время от времени проводил пальцами по подбородку.

-Эти девушки очень беспокойный народ, - заметил он, когда в отдалении послышались чьи-то голоса.

-Это Сара! - сказала сестра. - Я скажу ей об этом. Она передала ему через стол чашку кофе и принялась маленькими глотками пить кофе из своей чашки, поглядывая украдкою на суровое лицо брата.

-Первым большим успехом человеческой расы, - сказал профессор, - было приобретение способности речи. Второй шаг на этом пути был сделан, когда люди научились управлять этой новой способностью. Но женщины до сих пор еще не сделали этого второго шага.

Когда он говорил, его глаза обыкновенно были полузакрыты, а его подбородок резко выступал вперед; кончив же свою речь, он имел обыкновение раскрывать глаза и сурово смотреть на своего собеседника.

-Я, кажется, не болтлива, Джон, - сказала сестра.

-Нет, Ада, во многих отношениях вы приближаетесь к высшему, то есть мужскому типу.

Профессор нагнулся над своей тарелкой с видом человека, только что разрешившегося самым изысканным комплиментом, но его сестра вовсе не казалась польщенною и только нетерпеливо пожала плечами.

-Вы опоздали сегодня к завтраку, Джон, - заметила она после паузы.

-Да, Ада, я плохо спал. Маленький прилив крови к мозгу, вероятно, как следствие перевозбуждения мозговых центров. Моя голова была немного не в порядке.

Сестра с удивлением взглянула на него. До сих пор мозговые процессы профессора были так же правильны, как его привычки. Двенадцать лет постоянного общения с ним приучили ее к мысли, что он жил в ясной и спокойной атмосфере, которая окружает человека, всецело отдающего себя служению науке, и что поэтому он неизмеримо выше мелких страстей и эмоций, волнующих большинство людей.

-Вы удивлены, Ада, - сказал он, - и я вполне понимаю вас. Я сам удивился бы, если бы мне сказали, что я стану так чувствителен к сосудистым расстройствам. Потому что, в конце концов, все расстройства носят сосудистый характер, если поглубже взглянуть на этот предмет. Дело в том, что я думаю жениться.

-Не на миссис О'Джеймс? - воскликнула Ада.

-Моя милая, у вас в высокой степени развита наблюдательность, свойственная женщинам. Именно миссис О'Джеймс я и имел в виду.

-Но вы так мало знаете ее. Сами Эсдэль знают ее так мало. Ведь они очень недавно познакомились с ней, хотя она и живет в Линденсе. Не лучше ли было бы, если бы вы сперва поговорили с миссис Эсдэль, Джон?

-Я не думаю, Ада, чтобы миссис Эсдэль была вообще способна сказать что-нибудь, что могло бы серьезно повлиять на мой образ действий. Я обдумал дело с должным вниманием. Ум, привыкший к научным исследованиям, не торопится делать выводы, но раз они уже сделаны, не склонен изменять их. Брак есть естественное состояние человека. Я был,как вы знаете, так завален академической и другой работой, что у меня совсем не было времени для личной жизни. Теперь дело изменилось, и я не вижу достаточно серьезной причины к тому, чтобы отказываться от этого благоприятного случая приобрести подходящую подругу жизни.

-И вы уже дали слово?

-Почти, Ада. Я попробовал вчера намекнуть леди О'Джеймс, что я готов подчиниться общей участи человеческого рода. Я пойду к ней после своей утренней лекции и узнаю, как она взглянет на мое предложение. Но вы хмуритесь, Ада!

Его сестра вздрогнула и сделала над собой усилие, чтобы скрыть выражение досады, появившееся на ее лице. Она даже пробормотала несколько слов поздравления, но глаза ее брата рассеянно блуждали по комнате, и он, видимо, не слушал ее.

-Само собою разумеется, Джон, - сказала она, - что я от души желаю вам того счастья, которого вы заслуживаете. А если я вообще и выразила сомнение, так это потому, что я знаю, как много ставится этим шагом на кон, и потому еще, что это было так неожиданно, так внезапно. - Своею тонкою рукою она дотронулась до креста, висевшего на ее груди. - В такие минуты мы нуждаемся в руководстве, Джон. Если бы я могла убедить вас вернуться к религии...

Профессор умоляющим жестом руки остановил ее.

-Я нахожу бесполезным возвращаться опять к этому вопросу, - сказал он. - Мы не можем спорить об этом, так как вы принимаете на веру больше, чем я могу допустить. Мне приходится оспаривать ваши посылки. Мы мыслим не в одной плоскости.

Его сестра вздохнула.

-В вас нет веры.

-Я верю в великие эволюционные силы, которые ведут человека к какой-то неведомой, но высокой цели.

-Вы не верите ни во что.

-Напротив, моя дорогая Ада, я верю в дифференциацию протоплазмы.

Она печально покачала головой. Это был единственный предмет, относительно которого она позволяла себе усомниться в его непогрешимости.

-Ну, мы несколько уклонились в сторону, - заметил профессор, складывая свою салфетку. - Если я не ошибаюсь, есть некоторая вероятность и другого матримониального события в нашей семье. Что вы скажете на это, Ада?

Его маленькие глаза лукаво смеялись, когда он взглянул на сестру. Она же с смущенным видом чертила по скатерти щипчиками для сахара.

-Доктор Джемс Мак-Мердо О'Бриен... - громко сказал профессор.

-Перестаньте, Джон, перестаньте! - воскликнула мисс Ада Грэй.

-Доктор Джемс Мак-Мердо О'Бриен, - продолжал ее брат неумолимо, человек, имеющий уже большие заслуги и в области современного знания. Он первый и самый выдающийся мойученик. Уверяю, вас, что его "Заметки о пигментах желчи", вероятно, сделаются классическим произведением. Можно смело сказать, что благодаря ему в наших взглядах на уробин произошел настоящий переворот.

Он замолчал, а его сестра сидела молча, с опущенной головой и раскрасневшимися щеками. Маленький эбеновый крест подымался и опускался на ее груди в такт ее порывистому дыханию.

-Доктор Джемс Мак-Мердо О'Бриен, как вы знаете, получил предложение занять кафедру физиологии в Мельбурне. Он прожил в Австралии пять лет, и перед ним блестящее будущее. Сегодня он покидает нас, чтобы ехать в Эдинбург, а через два месяца едет в Австралию, чтобы приступить к исполнению своих новых обязанностей. Вы знаете его чувства по отношению к вам. От вас зависит, поедет ли он в Австралию один. Что касается моего мнения на этот счет, то я не могу себе представить для образованной женщины более высокой миссии, чем та, которая выпадает на долю женщины, которая решится соединить свою судьбу с судьбою человека, способного к таким глубоким исследованиям, как то, которое доктор Джемс Мак-Мердо О'Бриен привел к успешному концу.

-Он ничего не говорил мне, - пробормотала Ада.

-Ах, есть вещи, которые угадываются без слов, - сказал ее брат, качая головой. - Но вы побледнели. Ваша сосудодвигательная система возбуждена. Прошу вас, успокойтесь. Мне кажется, что к вашему дому подъехала карета. У вас, по-видимому, сегодня будут гости, Ада. Пока; до свидания.

Бросив быстрый взгляд на часы, он вышел из комнаты, а несколько минут спустя уже ехал в своем спокойном, удобном экипаже по улицам Берчспуля.

Прочитав лекцию, профессор Энсли Грэй заглянул в свою лабораторию, где выверил несколько инструментов, сделал заметку о развитии трех различных разводок бактерий, проделал с полдюжины сечений микротомом и разрешил недоумения семи студентов по семи разным вопросам. Выполнив таким образом добросовестно и методически рутинную сторону своих обязанностей, он сел в карету и приказал кучеру ехать, в Лиденс. Его лицо было холодно и бесстрастно, но время от времени он резким, судорожным движением проводил пальцами по своему подбородку.

Лиденс был старинный, обвитый плющом дом, который некогда находился за городом, но теперь был захвачен длинными, из красного кирпича, щупальцами растущего города. Он все еще стоял в стороне от дороги, в уединении своих собственных владений. Извилистая тропинка, окаймленная кустами дикого лавра, вела ко входу в виде арки с портиком. Направо от входа была видна лужайка, в конце которой в тени боярышника в садовом кресле сидела дама с книгой в руках. Услышав скрип калитки, она вздрогнула, а профессор, увидев ее, пошел прямо по направлению к ней.

-Как, разве вы не зайдете к миссис Эсдэль? - спросила она, выходя к нему навстречу.

Миссис О'Джеймс была небольшого роста. Все в ней, начиная от роскошных локонов ее светлых волос до изящных туфель, выглядывавших из-под юбки ее светло-кофейного цвета платья, было в высшей степени женственно. Одну свою тонкую затянутую в перчатку руку она протянула профессору, тогда как другой придерживала толстую книгу в зеленом переплете. Ее уверенные и спокойные манеры изобличали в ней зрелую светскую женщину, но в ее больших смелых серых глазах и чувственном своенравном рте сохранилось еще девичье и даже детское выражение невинности. Миссис О'Джеймс была вдова и ей было тридцать два года; но ни того, ни другого нельзя было предположить, судя по ее наружности.

-Вы, конечно, зайдете к миссис Эсдэль? - повторила она, и в ее устремленных на него глазах было смешанное выражение вызова и ласки.

-Я пришел не к миссис Эсдэль, - ответил он все с тем же холодным и серьезным видом, - я пришел к вам.

-Конечно, мне очень лестно слышать это, - сказала она. - Но что будут делать студенты без своего профессора?

-Я уже покончил с своими академическими обязанностями. Возьмите мою руку и пройдемтесь по солнышку. Не удивительно, что восточные народы боготворили солнце. Это великая благодетельная сила природы - союзник человека в его борьбе с холодом, бесплодием и всем тем, что враждебно ему, Что вы читали?

-Хэля, "Материя и жизнь".

Профессор приподнял свои широкие брови.

-Хэля! - сказал он и затем повторил еще раз почти шепотом: - Хэля!

-Вы не согласны с его взглядами?

-Дело не в том, что я не согласен с его взглядами, Я слишком ничтожная величина. Но все направление современной научной мысли враждебно его взглядам. Он превосходныйнаблюдатель, но плохой мыслитель. Я не советовал бы вам в своих выводах основываться на взглядах Хэля.

-Не правда ли, я должна читать "Хронику природы", чтобы парализовать его пагубное влияние? - сказала миссис О'Джеймс с нежным, воркующим смехом.

"Хроника природы" была одной из тех многочисленных книг, в которых профессор Энсли Грэй развивал отрицательные доктрины научного агностицизма.

-Это неудачный труд, - ответил он, - и я не могу рекомендовать вам его. Я охотнее отослал бы вас к классическим сочинениям некоторых из моих старших и более красноречивых коллег.

Наступила пауза. Они продолжали ходить по зеленой, словно бархатной, лужайке, залитой ярким солнечным светом.

-Думали ли вы, - спросил он, наконец, - о том предмете, о котором я говорил с вами вчера вечером?

Она ничего не сказала и продолжала молча идти рядом с ним, слегка отвернувшись в сторону.

-Я не буду торопить вас, - продолжал он. - Я знаю, что такой серьезный вопрос нельзя решить сразу. Что касается меня, то мне пришлось-таки поломать голову, прежде чем я решился намекнуть вам о своих намерениях. У меня не эмоциональный темперамент, тем не менее в вашем присутствии я сознаю существование великого эволюционного инстинкта, делающего один пол дополнением другого.

-Следовательно, вы верите в любовь? - спросила она, окинув его сверкающим взглядом.

-Я вынужден верить.

-И несмотря на это, вы все-таки отрицаете существование души?

-Насколько эти вопросы относятся к области психологии и насколько к области физиологии - это еще вопрос, - сказал профессор снисходительно. Можно доказать, что протоплазма - физиологический базис любви, так же, как и жизни.

-Как вы неумолимы! - воскликнула она. - Вы низводите любовь до уровня простого физического явления.

-Или возвышаю область физических явлений до уровня любви.

-Ну, это гораздо лучше, - воскликнула она со своим симпатичным смехом. - Это, действительно, очень красиво, и с этой точки зрения наука является в своем новом освещении.

Ее глаза сверкали, и она тряхнула головой красивым своенравным жестом женщины, чувствующей себя хозяйкой положения.

-У меня есть основание думать, - сказал профессор, что кафедра, которую я занимаю здесь, только этап на пути к гораздо более широкой арене научной деятельности. Однако даже эта кафедра дает мне около полутора тысяч фунтов в год; к этому нужно прибавить несколько сот фунтов дохода с моих книг. Поэтому я имею возможность обставить вас всем тем комфортом, к которому вы привыкли. Этим, я полагаю, исчерпывается материальная сторона дела. Что же касается состояния моего здоровья, то оно всегда было превосходно. В течение всей своей жизни я ни разу не был болен, если не считать приступов головных болей вследствие слишком продолжительного возбуждения мозговыхцентров. У моих родителей также не было никаких признаков предрасположения к каким-нибудь болезням, но я не скрою от вас, что мой дедушка страдал подагрой.

Миссис О'Джеймс имела испуганный вид.

-В чем заключается эта болезнь?

-В ломоте в членах.

-Только-то! А я подумала Бог знает что!

-Это серьезный прецедент, но я надеюсь, что не сделаюсь жертвой атавизма. Я привел все эти факты потому, что считаю их факторами, которые вам не мешает принять в расчет, когда вы будете решать вопрос, как отнестись к моему предложению. Могу я теперь спросить вас, находите ли вы возможным принять его?

Он остановился и посмотрел на нее серьезным, вопрошающим взглядом.

В ней очевидно происходила сильная душевная борьба. Ее глаза были опущены вниз, своей маленькой ногой она нетерпеливо ударяла по земле, а ее пальцы нервно теребилицепочку. Вдруг быстрым, резким движением, в котором было что-то беспомощное, она протянула руку своему собеседнику.

-Я согласна, - сказала она.

Они стояли под тенью боярышника. Он нагнулся и поцеловал ее затянутую в перчатку руку.

-Я хотел бы, чтобы вам никогда не пришлось жалеть о своем решении, сказал он.

-А я хотела бы, чтобы вам никогда не пришлось жалеть об этом, воскликнула она.

В ее глазах стояли слезы, а ее губы подергивались от сильного волнения.

-Пойдемте опять на солнце, - сказал он. - Оно в высокой степени обладает способностью восстановлять силы. Ваши нервы расстроены. Вероятно, маленький прилив крови к мозжечку и Вароллиеву мосту. Это весьма поучительное занятие - сводить психологические и эмоциональные состояния к их физическим эквивалентам. Вы чувствуете под собой твердую почву точно установленного факта.

-Но это страшно неромантично, - сказала миссис О'Джеймс со сверкающими глазами.

-Романтизм - порождение фантазии и невежества. Там, куда наука бросает свой спокойный, ясный свет, к счастью, нет места для романтизма.

-Но разве любовь - не роман? - спросила она.

-Отнюдь нет. Любовь перестала быть исключительным достоянием фантазии поэтов и стала одним из объектов точного знания. Можно доказать, что любовь - одна из великих первоначальных космических сил. Когда атом водорода притягивает к себе атом хлора, чтобы образовать более совершенную молекулу хлористоводородной кислоты, сила, которая действует при этом, вероятно, вполне аналогична той, которая влечет меня к вам. По-видимому, притяжение и отталкивание - две первоначальные космические силы. Любовь - притяжение.

-А вот и отталкивание, - сказала миссис О'Джеймс, увидев полную цветущую даму, направляющуюся к ним. - Как хорошо, что вы пришли, миссис Эсдэль! Здесь профессор Грэй.

-Как поживаете, профессор? - сказала дама с легким оттенком какой-то напыщенности в голосе. - Вы поступили очень разумно, оставшись на воздухе в такую чудную погоду. Не правда ли, какой божественный день?

-Да, сегодня очень хорошая погода, - ответил профессор.

-Прислушайтесь, как ветер вздыхает в листве деревьев! - воскликнула миссис Эсдэль, приподнимая указательный палец. - Не представляется ли вам, профессор Грэй, что это не вздохи ветра, а шепот ангелов.

-Подобная мысль не приходила мне в голову, сударыня.

-Ах, профессор, у вас один ужасный недостаток, и этот недостаток заключается в вашей неспособности чувствовать природу. Я сказала бы даже, что это недостаток воображения. Скажите, вы не чувствуете волнения, слушая пение этого дрозда?

-Признаюсь, ничего подобного я не чувствую, миссис Эсдэль.

-Или глядя на нежный колорит этих листьев. Посмотрите, какая богатая зелень!

-Хлорофилл, - пробормотал профессор.

-Наука так безнадежно прозаична. Она все рассекает, приклеив к каждому предмету ярлычок и теряет из виду великое в своем преувеличенном внимании к мелочам. У вас плохое мнение об интеллекте женщины, профессор Грэй. Мне кажется, что я слышала, как вы говорили это.

-Это вопрос веса, - сказал профессор, закрывая глаза и пожимая плечами. - Мозг женщины в среднем на две унции легче мозга мужчины. Разумеется, есть исключения. Природаэластична.

-Но самая тяжелая вещь не всегда самая лучшая, - со смехом сказала миссис О'Джеймс. - Разве в науке нет закона компенсации? Разве нельзя допустить, что природа вознаградила нас качественно за недостаток в количестве?

-Я не думаю этого, - серьезно заметил профессор. - Но звуки гонга призывают вас к завтраку. Нет, благодарю вас, миссис Эсдэль, я не могу остаться. Меня ждет экипаж. До свидания! До свидания, миссис О'Джеймс.

Он приподнял шляпу и медленно направился к выходу по аллее, окаймленной кустами дикого лавра.

-Он совершенно лишен способности понимать и чувствовать красоту, сказала миссис Эсдэль.

-Напротив, - ответила миссис О'Джеймс. - Он только что предложил мне быть его женой.

Когда профессор Грэй взбирался по лестнице, направляясь к себе домой, дверь его квартиры отворилась, и из нее вышел какой-то подвижный джентльмен. У него был несколько бледный цвет лица, темные, выпуклые глаза и короткая черная борода. Мысль и работа оставили следы на его лице, но по быстроте его движений было видно, что он еще не окончательно распростился с юностью.

-Вот удача! - воскликнул он. - Я ведь непременно хотел повидать вас.

-В таком случае пойдемте в библиотеку, - сказал профессор, - вы останетесь и позавтракаете с нами.

Они вошли в переднюю, и профессор повел своего гостя в свое святая святых. Там он усадил его в кресло.