Чтение 17–й страницы книги ~Сэр Найджел Лоринг~

— Будь что будет, Джон, — обратился он к Чандосу, — только битва была на славу. Англии не придется сгорать от стыда. Мужайтесь, друзья мои, ведь, если мы победим, мы прославим себя на всю жизнь; если же нам суждено пасть, умрем смертью храбрых, достойной и почетной смертью, о которой мы всегда молили Всевышнего, а за нами придут наши братья и родичи и непременно отомстят врагу. Еще одно усилие, и все будет прекрасно. Уорик, Оксфорд, Солсбери, Суффолк — все на передний край! И мое знамя тоже! На коней, благородные рыцари: стрелки выдохлись, сегодня победить должны наши копья. Вперед, Уолтер, и да поможет Англии Господь и святой Георгий!

Сэр Уолтер Вудленд на крупном вороном жеребце занял место рядом с Принцем, уперев в седло королевский штандарт. Со всех сторон вокруг него теснились рыцари и оруженосцы, так что в конце концов из них сформировался мощный эскадрон, вобравший в себя остатки отрядов Уорика, Солсбери и самого принца. Кроме того, строй подкрепили еще четырьмя сотнями копейщиков из резерва. Но все равно, когда Чандос вглядывался в ряды своих, а потом переводил взгляд на огромную французскую армию, с лица его не сходило выражение озабоченности.

— Не нравится мне все это, ваше высочество, — сказал он Принцу вполголоса. — На их стороне слишком большой перевес.

— А как бы поступили вы, Джон? Говорите, что у вас на уме.

— Удерживая их в центре, нам надо исхитриться и атаковать их фланг. Что скажете, Жан? — спросил он, повернувшись к де Бюшу, на темном решительном лице которого ясночитались те же опасения.

— Я согласен с вами, Джон. Король Франции — человек смелый, да и все его окружение тоже, и я не представляю себе, как нам их отбить, если мы не сделаем того, что вы предлагаете. Дайте мне сотню людей, и я попытаюсь.

— Нет, нет, добрый сэр, эту попытку должен сделать я сам, мысль-то моя.

— Нет, Джон. Я хочу, чтобы вы были со мной, — ответил Принц. — Но вы, Жан, правы, вы можете взять это на себя. Ступайте к графу Оксфорду, попросите у него сотню копейщиков и столько же легковооруженных всадников, незаметно обойдите тот курган и атакуйте их; уцелевших лучников выставьте на фланги — пусть расстреляют все стрелы, апотом сражаются кто как может. Подождем, пока французы минуют тот терновый куст, а тогда, Уолтер, выносите мое знамя прямо против знамени французского короля. Славные господа, пусть Господь и мысли о ваших дамах поднимут ваш боевой дух!

Король Франции, видя, что его пехота не произвела на англичан большого впечатления и что во время сражения живые изгороди были уже почти стерты с лица земли и больше не могли служить помехой коннице, приказал всем вновь сесть на лошадей, и теперь в последний решительный бой французское рыцарство шло сплоченным конным строем. Вцентре передней шеренги ехал король; справа от него с золотой орифламмой в руках скакал Жоффруа де Шарни, а слева, держа стяг с королевскими лилиями, — Эсташ де Рибомон. Рядом с ним был коннетабль, герцог Афинский, а вокруг — яростные, разгоряченные придворные, размахивавшие над головой оружием. Из всех глоток рвался боевой клич. А за королевскими серебряными лилиями теснилось шесть тысяч доблестных воинов самого смелого племени Европы, чьи имена звучали как трубный глас, призывающий к битве, — Боже, Шатильон, Танкервиль и Вентадур.

Сначала они продвигались медленно, сдерживая лошадей, чтобы те не израсходовали силы до начала сокрушительной атаки. Потом перешли на рысь, все ускоряя ее, пока не взяли в галоп. В мгновенье ока остатки живой изгороди были смяты и втоптаны в землю, и тогда широкие шеренги великолепного, закованного в сталь английского рыцарства стремительно рванулись вперед, в последний бой. Опустив повода, терзая шпорами бока коней, две шеренги всадников на предельной скорости прямо и неуклонно мчались навстречу друг другу. Один миг — и две армии сшиблись. Раздался громовый грохот — его слышали со стен жители Пуатье, за добрых семь миль от места сражения.

В этом безумном столкновении двух живых лавин первыми пали с переломанными шеями кони, а у многих всадников, удержавшихся в седлах с высокой лукой, от тяжкого удара размозжило ноги. То тут, то там, когда всадники сталкивались грудь в грудь, кони резко становились на дыбы и тут же падали на спину, давя наездников. Однако большая часть французов на стремительном галопе прорвалась сквозь ослабленные ряды линии обороны и оказалась во вражеском расположении. Фланги англичан расстроились, напор в центре ослабел, и наконец открылся простор для меча, и для коня. Десять акров луговины превратились в бурный водоворот мечущихся голов, сверкающих мечей, которые то взлетали в воздух, то стремительно падали, воздетых рук, колеблющихся плюмажей, поднятых щитов; и над всем этим катились тысячеголосый боевой клич и грохот ударов металла о металл, которые все ширились и разносились по .долине, как океанский прибой, бьющий о скалистые берега. Могучие волны откатывались то в одну сторону долины, то в другую по мере того, как каждая из сторон по очереди сосредоточивала силы для нового натиска. Сойдясь в смертельной схватке, великая Англия и доблестная Франция отважно и пылко вновь и вновь оспаривали друг у друга победу.

Сэр Уолтер Вудленд на своем вороном ворвался в самую гущу боя и устремился к лазорево-серебряному стягу короля Иоанна. По пятам за ним стальным клином следовали Принц, Чандос, Найджел, лорд Реджиналд Кобем, Одли с четырьмя известными оруженосцами и человек двадцать лучших представителей английского и гасконского рыцарства. Они держались все вместе, сдерживая противника градом ударов и мощью своих коней. И все же они продвигались вперед очень медленно: их то и дело накрывали новые волны французской конницы — отбитые с фронта, они тут же обрушивались на англичан с тыла. Иногда под напором этих волн англичане отступали, потом вновь продвигались на несколько шагов, иногда им удавалось просто удержаться на месте, но все же с каждой минутой лазорево-серебряное знамя, реявшее над самой гущей французов, понемногу, нонеуклонно приближалось. Была минута, когда дюжине разъяренных, запыхавшихся французов удалось прорвать их ряды и они едва не вырвали знамя у сэра Уолтера Вудленда, но с одной стороны его охраняли Чандос и Найджел, а с другой — Одли со своими оруженосцами, так что никто не сумел бы тронуть его хоть пальцем и остаться в живых.

Но тут позади них раздались отдаленный шум и рев: «Святой Георгий Гиеньский!» Это Капталь де Бюш пошел в атаку. «Святой Георгий Английский!» — раздалось с места главного удара, и издалека донесся ответный клич. Шеренги перед англичанами заколебались. Французы дрогнули. Какой-то рыцарь, маленького роста, с изображением золотого свитка на доспехах, бросился было на Принца, но тут же пал от удара его булавы. Это был герцог Афинский, коннетабль Франции, но смерти его никто не заметил, и схваткапродолжалась над его телом. Французские ряды все более редели. Многие поворачивали коней — их боевой дух не выдержал грозного рева, раздавшегося у них в тылу. А маленький клин — Принц, Чандос, Одли и Найджел — по-прежнему продвигался вперед в самом авангарде.

Внезапно в просвете среди редеющих шеренг появился могучий воин в черном, несущий золотое знамя. Он бросил драгоценную ношу какому-то оруженосцу, и тот поскакал с ним прочь. Англичане, словно свора гончих, повисших на крупе оленя, с воплем рванулась за орифламмой, но путь им преградил воин в черном. Громовым голосом он воззвал «Шарни! Шарни! a la rescousse!*» [На выручку! (франц.).] — и под ударом его топора тут же пал сэр Реджиналд Кобем, а за ним и гасконец де Клиссон. Следующий удар обрушился на Найджела, и тот упал на круп коня, однако меч Чандоса тут же пронзил французу нашейник и вошел ему в глотку. Жоффруа де Шарни пал, однако орифламма была спасена.

Оглушенный ударом Найджел удержался в седле, и окровавленный Поммерс вынес его вперед вместе с остальными. Теперь французская конница бежала по-настоящему: только одна не потерявшая присутствия духа кучка рыцарей прочно удерживала позицию, словно скала над бушующим прибоем, и разила без разбору всех, кто пытался к ним прорваться, будь то враги или свои. Орифламму унесли, унесли и лазурно-серебряный стяг, но на поле еще оставались отчаянные смельчаки, готовые биться насмерть. В схватке сними можно было стяжать честь и славу. Принц и его свита развернули на них своих коней, тогда как остальные английские всадники стремительно понеслись вдогонку за бегущим противником, чтобы захватить пленных и обеспечить себе выкуп. Благородному духу претит сама мысль искать денег, пока еще не повержены все враги и есть с кем сразиться и прославить свое имя. Поэтому Одли, Чандос и другие тотчас вступили в ожесточенную схватку с упорным противником. Горстка французов сопротивлялась долго и неистово. Люди валились наземь не от ран, а просто от изнеможения.

Найджела, который не оставлял свое место возле Чандоса, стремительно атаковал низкорослый широкоплечий воин на невысокой крепкой кобыле, но тут Поммерс в остервенении поднялся на дыбы и передними копытами поверг лошадь француза на землю. Падая, всадник успел схватить Найджела за руку и увлек его за собой: оба покатились по траве прямо под бьющими копытами, но Найджел оказался сверху, и его короткий меч сверкнул над забралом почти бездыханного француза.

— Je me rends! Je me rends!* [Сдаюсь! Сдаюсь! (франц.).] — только и смог вымолвить тот.

На миг в голове у Найджела мелькнула мысль о богатом выкупе. Благородная кобыла, золотые блестки на доспехах — все говорило о том, что поверженный рыцарь — человексостоятельный. Только пусть этим займутся другие! Осталось еще столько дела! Неужели он покинет Принца и своего благородного господина ради поживы? Не поведет же он пленника в тыл, когда честь призывает его быть впереди? Шатаясь, он поднялся на ноги, ухватился за гриву Поммерса и вскочил в седло.

Минутой позже он снова был подле Чандоса, и они вместе прорвались через последние ряды доблестного отряда французов, храбро сражавшихся до самого конца. Позади них лежала длинная полоса земли, усеянная телами мертвых и раненых. А впереди по всей широкой равнине, насколько хватало глаз, англичане преследовали бегущих.

Принц натянул поводья, остановил коня и поднял забрало; вокруг него тотчас собралась свита. В воздухе мелькало оружие, раздавались ликующие победные крики.

— Ну так как, Джон? — с улыбкой обратился Принц к Чандосу, утирая потное лицо голой рукой. — Как дела?

— Пустяки, добрый сэр, ушиблена рука и копьем задето плечо. А вы, ваше высочество? Надеюсь, вы остались невредимы?

— По правде сказать, Джон, не представляю себе, как до меня кто-нибудь мог добраться, если с одной стороны были вы, а с другой Одли. Только вот беда, сэр Джеймс ранен, и, боюсь, тяжело.

Доблестный лорд Одли лежал на земле, изо всех щелей его измятых доспехов сочилась кровь. Четверо его храбрых оруженосцев — Даттон из Даттона, Делз из Доддингтона, Фаулхерст из Кру, Хокстон из Уэйнхила, — сами усталые и израненные, но забывшие обо всем на свете, кроме беды своего господина, сняли с него шлем и поливали водой бледное окровавленное лицо.

Одли поднял на Принца сверкающий взгляд.

— Благодарю, ваше высочество, что вы снизошли до столь скромного рыцаря, как я, — произнес он слабым голосом.

Принц спешился и склонился над ним.

— Я высоко ценю вас, Джеймс, — проговорил он. — Сегодня ваша доблесть вознесла вашу славу и доброе имя превыше нас всех, а ваша отвага показала, что вы храбрейший из рыцарей.

— Ваше высочество, — пробормотал раненый, — вы вольны говорить, что пожелаете. А я — я хотел бы, чтобы все было именно так.

— Джеймс, — продолжал принц, — отныне я делаю вас рыцарем своего двора и жалую вам пятьсот марок ежегодного дохода из моей казны в Англии.

— Ваше высочество, — отвечал рыцарь, — да поможет мне Бог оказаться достойным состояния, которым вы меня одарили. Я всегда буду вашим рыцарем, а вот деньги я, с вашего соизволения поделю меж четырех своих оруженосцев — это они принесли ту славу, что выпала сегодня на мою долю.

Не успел он кончить, как голова его откинулась назад, и он, безмолвный, побелевший, распростерся на траве.

— Скорее воды! — закричал Принц. — Ведите сюда королевского лекаря: я готов потерять много людей, но только не доброго сэра Джеймса. А это что такое, Чандос?

Поперек дороги лежал рыцарь со сбитым на самые плечи шлемом. На его плаще и щите был отчетливо виден герб с красным грифоном.

— Это лазутчик Робер де Дюрас, — ответил Чандос.

— Ему повезло, его уже убили, — сердито заметил Принц. — Хьюберт, положите его на щит, и пусть четверо лучников отнесут тело в монастырь. Там положите его к ногам кардинала и скажите, что это ему приветствие от меня. А вы, Уолтер, поднимите мой штандарт вон над тем высоким кустом и прикажите там же поставить мой шатер, чтобы друзья знали, где меня искать.

Шум от бегущего французского войска и его преследователей уже затих вдалеке, и теперь по полю тянулись лишь группы усталых всадников, возвращавшихся назад. Впереди них брели их пленники. По всей равнине бродили лучники. Они потрошили седельные сумы убитых, снимали с них доспехи или разыскивали собственные стрелы.

Вдруг, когда Принц повернулся, чтобы пойти к кусту, возле которого он приказал разбить свою главную квартиру, позади него раздался страшный шум, и к нему бросилась целая толпа рыцарей и оруженосцев. Они громко спорили и переругивались на английском и французском языках. В гуще толпы, прихрамывая, шел невысокий толстяк в доспехах с золотыми блестками. Он-то и был причиной раздоров: каждый тащил его к себе, и, казалось, его вот-вот разорвут на части.

— Пожалуйста, добрые господа, осторожнее, осторожнее! — умолял он. — Моего добра хватит на всех, зачем же вы так?

Но шум и гам еще усилились, спорящие кровожадно сверкали друг на друга глазами, блеснули клинки. Принц взглянул на коротышку пленника и ошеломленно откинулся назад.

— Король Иоанн! — воскликнул он, не веря своим глазам.

Из глоток окружавших его воинов вырвался торжествующий вопль.

— Король Франции! У нас в плену король Франции! — самозабвенно вопили они.

— Тише, тише, господа, умерьте свое ликование. Он не должен его видеть, ни одно ваше слово не должно причинить ему боль.

С этими словами Принц подбежал к французскому королю и взял его за руки.

— Милости просим, ваше величество! — снова воскликнул он. — Какая удача, что столь доблестный рыцарь побудет с нами некоторое время, раз уж так распорядилось военное счастье! Вина! Вина для короля!

Но Иоанн был зол, лицо его пылало. С него грубо сбили шлем, на щеке у него запеклась кровь. Взявшие его в плен рыцари стояли вокруг, продолжая галдеть и жадно, словно свора собак, которую отогнали от убитой дичи, поедали его глазами. Среди них были гасконцы и англичане, рыцари, оруженосцы и стрелки, и все они толкались и старались пробиться поближе к пленнику.

— Прошу вас, благородный Принц, прогоните этих грубиянов, — промолвил наконец король Иоанн. — Они так жестоко обошлись со мной. Клянусь святым Денисом, мне едва не оторвали руку!

— Чего вы хотите? — гневно обратился Принц к шумной толпе.

— Мы взяли его в плен, ваше высочество, теперь он наш! — раздалось десятка два голосов.

Они опять, визжа, как стая волков, окружили короля.

— Я захватил его, ваше высочество.

— Нет, я!

— Лжешь, негодяй, это сделал я! И снова сверканье глаз, и снова окровавленные руки тянутся к мечам.

— Довольно! Сейчас мы все уладим, — прервал их Принц. — Ваше величество, прошу вас, немного терпенья, пока все встанет на свои места, иначе тут Бог знает что может случиться. Кто тот высокий рыцарь, что никак не может убрать руку с плеча короля?

— Это Дени де Морбек, ваше высочество, рыцарь из Сент-Омера, он служит в наших войсках, потому что изгнан из Франции.

— Припоминаю. Так в чем дело, сеньор Дени? Что вы скажете?

— Король сдался мне, ваше высочество. Он упал в схватке, и я его захватил. Я сказал ему, что я рыцарь из Артуа, и он отдал мне свою перчатку. Смотрите — вот она у меня в руке!

— Правда! Правда, ваше высочество! — поддержала его дюжина французских голосов.

— Нет, ваше высочество, не судите слишком поспешно! — прокричал какой-то английский оруженосец, проталкиваясь вперед. — Я взял его, он мой пленник, а с этим человеком он говорил только потому, что по его языку признал в нем соотечественника. В плен его взял я, и это многие могут подтвердить.

— Сущая правда, ваше высочество, мы все это видели, все было, как он говорит, — поддержал оруженосца хор англичан.

Между англичанами и французскими их союзниками всегда шла грызня, и Принц видел, с какой легкостью эта перепалка может перерасти в свару, которую нелегко будет усмирить. Ее надо было заглушить в самом начале, пока в нее не успели втянуться остальные.

— Славный, досточтимый государь, — снова начал Принц. — Я опять прошу у вас минуту терпения. Решить этот спор может только ваше слово, только вы можете сказать нам, что произошло на самом деле. Кому вы изволили милостиво вручить свою королевскую особу?

Король Иоанн оторвался от фляги, которую ему принесли, и вытер губы. На его красном лице мелькнуло подобие улыбки.

— Не этому англичанину, — ответил он, и гасконцы торжествующе завопили. — И не этому ублюдку французу, — тут же добавил король. — Я не сдавался ни тому, ни другому.

Все удивленно притихли.

— Тогда кому же, ваше величество? — снова обратился к нему Принц.

Король медленно оглядел собравшихся.

— У него был желтый конь, яростный, как сам дьявол, — сказал он. — Он опрокинул мою бедную кобылу легче, чем шар кеглю. А всадника я не знаю, помню только, что у него был серебряный щит с алыми розами. А! Клянусь святым Денисом, вон он стоит, а с ним и его треклятый конь!

И Найджел, у которого все поплыло перед глазами, вышел, словно во сне, вперед и оказался в самом центре разъяренной толпы воинов.

Принц положил руку ему на плечо.

— Это тот самый петушок с Тилфордского моста, — произнес он. — Клянусь спасением души моего родителя, я уже тогда сказал, что вы далеко пойдете. Вы взяли короля в плен?

— Нет, ваше высочество.

— А вы слышали, как он сказал, что сдается?

— Да, ваше высочество, только я не знал, что это король. Мой господин лорд Чандос, ускакал вперед, и я спешил за ним.

— И оставили короля лежать. Значит, сдача была неполной, и выкуп по законам войны пойдет Дени де Морбеку. Если, конечно, то, что он рассказал, правда.

— Да, вступился король, — это правда, он был вторым.

— Значит, выкуп вам, Дени. А что до меня, так, клянусь спасением души моего родителя, я предпочел бы честь и славу, что выпали на долю этого оруженосца, всем богатствам Франции.

При этих словах, произнесенных перед лицом благороднейших воинов, сердце Найджела рванулось в его груди, и он упал на колени перед Принцем.

— Ваше высочество, как мне вас благодарить? — пробормотал он. — Эти ваши слова мне дороже любого выкупа.

— Встаньте, — улыбаясь, приказал Принц и коснулся его плеча. — Англия потеряла храброго оруженосца, но приобрела доблестного рыцаря. Встаньте, прошу вас! Встаньте, сэр Найджел!

Глава XXVII

Как в Косфорд прибыл третий гонец

Проходит два месяца, и отлогие склоны Хайндхеда покрываются бурым мехом увядших папоротников: холодеющая земля всегда укутывается в такую шкуру. С воем и свистом бушуют по всхолмленным равнинам дикие ноябрьские ветры; они размахивают ветвями могучих косфордских буков, стучат в свинцовые переплеты неказистых окон. Тучный старый Даплинский рыцарь, растолстевший еще больше, сидит, как бывало, во главе стола. В бороде, обрамляющей его красное лицо, прибавилось седины. Перед ним стоит наполненное до краев большое деревянное блюдо и высокая пивная кружка с шапкой пены. Справа от него сидит леди Мэри. Годы томительного ожидания наложили свой отпечаток на ее простое смуглое царственное лицо; однако теперь в его выражении появились те особые мягкость и достоинство, которые порождаются грустью и самоотречением. Слева сидит старый священник Мэтью. Златокудрая красавица уже давным-давно покинула Косфорд и обосновалась в Фернхерсте. Теперь молодая прекрасная леди Эдит Брокас — признанная красавица Сассекса, луч света, щедро расточающий улыбки и веселье, кроме, пожалуй, тех минут, когда мысли ее обращаются к той ужасной ночи, когда ее вырвали из когтей мерзкого шэлфордского стервятника.

Когда новый порыв ветра с дождем ударил в окно позади стола, старый рыцарь поднял голову.

— Клянусь святым Хьюбертом, чертовский вечер! — произнес он. — Я так надеялся, что завтра можно будет поднять цаплю на болоте или утку в ручье. А как там дела у маленького сапсанчика, Мэри?

— Я перевязала ему крыло и выправила перья, но боюсь, что до Рождества он все равно не сможет летать.

— Вот незадача! Такая прекрасная смелая птица. На прошлой неделе в субботу цапля клювом сломала ему крыло, — пояснил рыцарь священнику, — и теперь Мэри пользует его.

— Надеюсь, сын мой, вы прослушали мессу, прежде чем обратились к мирским радостям в святой Господень день? — спросил отец Мэтью.

— Ну уж, святой отец, — смеясь, отвечал старый рыцарь, — неужто мне надо исповедоваться за моим собственным столом? Я могу куда лучше молиться Господу среди его творений, в лесу или в поле, чем в этих ваших грудах камня или дерева. Постойте-ка, мне вспоминается заговор для раненого сокола, меня научил ему сокольник Гастона де Фуа. Как же это? Вроде бы так: «Лев из колена Иудина от корня Давидова победил». Да, да, эти слова и надо повторить три раза и обойти вокруг шеста, на котором сидит птица.

Старик священник покачал головой.

— Все это дьявольские ухищрения. Святая церковь не одобряет их, они бесполезны и лживы. А как ваше рукоделье, леди Мэри? Когда я был под вашим кровом в последний раз, вы уже сделали в пяти прекрасных цветах половину истории о Тезее и Ариадне.

— На половине все и остановилось.

— Как так, дочь моя? У вас было много посетителей?

— Нет, святой отец, — вмешался сэр Джон, — просто она думает совсем о другом. Она часами сидит с иголкой в руке, а душа ее витает далеко отсюда. С того самого сраженья, что выиграл Принц...

— Милый отец, прошу вас...

— Ничего, ничего, Мэри, меня не слышит никто, кроме твоего исповедника отца Мэтью. Так вот, с того сраженья, в котором Найджел стяжал такую честь, она прямо как тронулась умом, все время сидит... Ну вот как сейчас.

Взгляд у Мэри вдруг стал сосредоточенным, она уставилась на темное окно, по которому хлестал дождь. Перед священником было застывшее, словно вырезанное из слоновой кости лицо, с бескровными губами.

— В чем дело, дочь моя? Что ты там видишь?

— Ничего, отец мой.

— Что же тогда тебя беспокоит?

— Звуки, добрый отец.

— Что за звуки?

— По дороге кто-то едет.

Старый рыцарь рассмеялся.

— Вот так каждый день, отец мой. Каждый день по дороге проезжает сотня всадников, и все же любой стук копыт приводит в трепет ее бедное сердце. Мэри всегда была сильна и тверда духом, и вот теперь малейший шорох прямо переворачивает ей нутро. Не надо, дочь моя, прошу тебя, не надо!

Но Мэри уже встала со стула и, крепко стиснув руки, испуганными темными глазами смотрела в окно.

— Я слышу их, отец! Я слышу их сквозь шум дождя и ветра. Да, да, они сворачивают с дороги, они свернули! Боже мой, они уже у двери!

— Клянусь святым Хьюбертом, девочка права! — воскликнул сэр Джон и грохнул кулаком по столу. — Эй, слуги! Скорее во двор! Подогрейте еще вина. У ворот путники, а в такую ночь и собаку нельзя оставить за дверью. Быстрее, Хэннекин! Быстрее, говорю, а не то я потороплю тебя дубиной!

Теперь уже все ясно слышали стук копыт. Мэри стояла, вся дрожа. Один нетерпеливый шаг к порогу, дверь широко распахнулась, и в темном проеме появился Найджел; по его улыбающемуся лицу струился дождь, щеки раскраснелись от ветра, в голубых глазах светилась нежность и любовь. У Мэри перехватило горло, свет факелов качнулся перед глазами; но при мысли, что посторонний взгляд проникнет в святая святых ее души, она тут же овладела собой. Женщины обладают силой духа, с которой не сравнится никакаядоблесть мужчин. Только глаза ее сказали гостю обо всем, что было у нее на душе, когда она спокойно протянула ему руку.

— Милости просим, Найджел, — только и вымолвила она.

Он склонился и поцеловал ей руку.

— Святая Катарина помогла мне вернуться домой, — сказал он.

Весел был в тот вечер ужин в Косфордском доме. Найджел восседал во главе стола между веселым старым рыцарем и леди Мэри. А на дальнем конце Сэмкин Эйлвард, зажатый между двумя служанками, то до слез смешил своих соседей, то приводил их в ужас рассказами о французских войнах. Найджелу пришлось повернуть замшевые сапоги и показать изящные золотые шпоры. Когда он рассказал о прошлых событиях, сэр Джон похлопал его по плечу, а Мэри взяла его сильную правую руку в свою, и добрый старый священник благословил их. Найджел вынул из кармана золотое колечко, и оно блеснуло в свете факелов.

— Вы, кажется говорили, святой отец, что завтра вам надо отправиться дальше? — спросил он.

— Да, сын мой, меня ждут дела.

— А вы не смогли бы провести здесь утро?

— Конечно. Мне хватит времени, если я выеду в полдень.

— За утро можно многое сделать, — сказал Найджел, глядя на улыбающуюся раскрасневшуюся Мэри. — Клянусь святым Павлом, я и так слишком долго ждал.

— Вот и хорошо, вот и хорошо, — приговаривал старый рыцарь, хрипло смеясь. — Вот так и я сватался к твоей матери, Мэри. В прежнее время поклонники действовали быстро. Завтра вторник, а вторник — счастливый день. Рано или поздно старая гончая нас нагоняет, Найджел, я уже слышу ее лай за своей спиной. Но я рад, что назову тебя сыном еще до того, как она вцепится мне в глотку. Дай мне руку, Мэри, и ты, Найджел, тоже. Примите благословение старика, и пусть Господь хранит вас обоих и пошлет вам все, чего вы заслуживаете, потому что я знаю: во всей нашей привольной стране нет рыцаря благороднее, как нет и женщины, более достойной быть ему женой.

Тут мы оставим их, исполненных радости, с лучезарными надеждами на счастливое, безоблачное будущее, простирающееся далеко-далеко перед мысленным взором их юных глаз. Но, увы, что такое мечты молодости? Как часто они блекнут и увядают, а потом опадают на землю и превращаются в отвратительную гниющую груду у обочины дороги жизни!Однако с нашими героями, слава Богу, не произошло ничего подобного: они росли и расцветали все прекраснее и благороднее, пока весь белый свет не стал дивиться их великолепию.

Шло время и повсюду разносилась молва о подвигах Найджела, имя его и честь окружались все большим уважением; не отставала от него и Мэри: они всегда помогали и поддерживали друг друга на крутой дороге славы. Много стран объехал Найджел, пробивая себе путь к известности, а когда, измученный и опустошенный ратными трудами, возвращался под свой кров, то черпал силы у той, что украшала его очаг. Много лет они прожили в Туайнемском замке, пользуясь всеобщей любовью и уважением. Потом, в свое время, возвратились в Тилфордский дом и счастливо, в добром здравии жили среди вересковых холмов, где полный надежд Найджел провел свои юные годы, прежде чем обратил свое лицо к делам войны. Там же поселился и Эйлвард, когда оставил свой «Пестрый кобчик», где много лет продавал эль лесникам.

Проходят годы: крутится колесо старой прялки, тянется нить. Мудрые и добрые, благородные или смелые — все приходят из тьмы и уходят во тьму. Кто скажет — откуда, куда и зачем? Вот перед нами склоны Хайндхедского холма. В ноябре на них все так же ржаво тлеют папоротники, в июле пылает огнем вереск; но где же теперь господский дом Косфорда? Где старый Тилфордский дом? Что, кроме нескольких серых камней, осталось от громады Уэверлийского монастыря? Но даже всеядное время не может уничтожить всебез остатка. Пройдемся, читатель, по оживленному большаку в Гилдфорд. Видите, вон там, где перед нами поднимается высокий зеленый холм, открытые всем ветрам стены святилища с провалившейся крышей? Это часовня св. Катарины, где Найджел и Мэри дали друг другу слово. Под холмом течет извилистая река, а за ней вы все еще можете увидеть темнеющий Чэнтрийский лес — он поднимается по склону до самой голой вершины, на которой, целой и невредимой, стоит часовня Мученика, где старые друзья отбили некогда нападение лучников горбатого владельца Шэлфорда. А вон там, внизу, по обе стороны раскинувшихся меловых холмов, еще видны остатки дороги, по которой Найджел и Эйлвард отправлялись на войну. Теперь обернемся на север и взглянем на провалившуюся извилистую тропинку. Она совсем не изменилась с тех пор. Здесь стоит Комптонская церковь. Пройдите под старую осыпающуюся арку. Пред ступенями этого древнего алтаря покоится безымянный прах Найджела и Мэри. Неподалеку от них лежит их дочь Мод и ее супруг Аллейн Эдриксон; рядом с ним покоятся их дети и дети их детей. Здесь же, на церковном кладбище, возле старого тиса сохранился невысокий холмик — тут Сэмкин Эйлвард вернулся в добрую землю, из которой некогда вышел.

Так они и лежат, как палая листва, которая от века питает великое старое дерево Англии, каждый год дающее все новые побеги, столь же сильные, могучие и прекрасные, что и в прошлом. Прах человеческий может покоиться под ступенями алтаря или в разрушенном склепе, а молва о достойно прожитой жизни, летопись славных дел и служения истине никогда не умрет — она будет вечно жить в душе народа. Представьте себе, читатель, что нас ожидает работа, мы уже готовы за нее взяться, но силы наши только приумножатся, вера в себя возрастет, если мы оторвемся на час-другой от насущных трудов и оглянемся назад, на тех женщин, что жили здесь когда-то и были нежны и сильны духом, или на мужчин, для которых честь была превыше жизни, на всю Англию — зеленую сцену, где несколько коротких лет и нам дано играть свою маленькую роль.