Чтение 8–й страницы книги ~Нон-фикшн~

Завершив этот невообразимый по размерам и небрежности черновик, Бог ужаснулся содеянному и принялся его перелицовывать. Тут-то, по словам Маркионова, и выяснилосьсамое неприятное обстоятельство: контрамоция. Мало того, что мир сотворён неудовлетворительно, он ещё и существует не в ту сторону!

После долгих и тщетных стараний физически перенаправить Вселенную по времени, последствия чего, якобы, не раз отмечались нашей наукой, Бог понимает всю безнадёжность этой затеи и решает действовать иначе. Если нельзя изменить мир, надо приспособить к нему восприятие. Господь нисходит к людям в телесном обличье Иисуса и терпеливо учит, что истинный жизненный путь пролегает от смерти к рождению, а не наоборот, как принято думать («если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное»). Под Царством Небесным, естественно, имеется в виду встречный поток времени.

Слова Его, разумеется, извращают. Как и попытку разъяснить всё на собственном примере.

Вот тут, честно говоря, я немного теряюсь. Во-первых, ересиарх противоречит сам себе («в Его поток времени никому из смертных проникнуть не дано»), во-вторых, поступки Всевышнего в такой трактовке представляются мне более чем загадочными. Насколько я понимаю Маркионова, Бог хотел, чтобы люди мысленно поменяли прошлое и будущее местами. Однако, проведя предварительную разведку в качестве Святого Духа, Он должен был собрать достаточно сведений о будущей Своей неудаче. Затем, в течение тридцати трех лет наблюдая с Неба за собственными действиями, Господь имел возможность убедиться в этом лично. И всё же, когда приходит срок, Он тем не менее является на Землю, внедряется в чрево Марии, рождается – и далее шаг за шагом повторяет то, за чем совсем ещё недавно с сочувствием следил со стороны.

Возникает трагический образ Существа, Которое всё знает наперёд и ничего не может изменить («Если бы Я не сотворил между ними дел, каких никто другой не делал, то неимели бы греха… Но да сбудется слово, написанное в законе их: возненавидели Меня напрасно».). Он обречён на грядущие ошибки именно потому, что осведомлён о них заранее.

Хотя ересиарха особо за это упрекать не стоит. С Божьими атрибутами дело обстоит одинаково в любой религии: всеведение вытащишь – всемогущество увязнет. И наоборот.

Впрочем, возможно, что причиною фатальной неотвратимости событий было всего-навсего юношеское упрямство Господа. Так, согласно Маркионову, пребывая на Земле в теле Иисуса, Он неминуемо сталкивается со Своими же (как правило, невидимыми) Сущностями, занесёнными встречным потоком времени из Его Собственного будущего и выполняющими различные задания по исправлению мира. Назревает производственный конфликт, страсти кипят, дело доходит до прямых самооскорблений («И вот они закричали: что тебе до нас, Иисус, Сын Божий? Пришел ты сюда прежде времени мучить нас»). Дьявол, как старший и более опытный, пытается инструктировать Иисуса («показывает Ему все царства мира и славу их, И говорит Ему: всё это дам Тебе, если падши поклонишься мне»). Но Тот, презрев субординацию и наивно делая ставку не на государство, а на отдельную личность, отказывается повиноваться и доводит задуманное Им до конца.

Повзрослев, Он, конечно, призна?ет Свою ошибку и, как следует из Ветхого Завета, ни разу уже не вернётся к причудливой идее вразумить всех и каждого.Образ творца

Существует известное предупреждение талмуда: «Кто исследует четыре вещи, тому было бы лучше никогда не родиться. Эти четыре вещи суть: что вверху и что внизу, что было раньше творения и что будет потом».

Маркионов внял предостережению ровно наполовину.

Его не интересует, откуда взялся Создатель, чем занимался до сотворения мира и куда затем денется. Сам ересиарх не считает гадания такого рода тяжким грехом – просто указывает на их бесполезность.

О Боге известно, что Он контрамот, что характер Его изменяется с возрастом и что, создав Вселенную в черновом варианте, Он неустанно её улучшает, желая видеть Своё детище безукоризненным. Если сравнить Всевышнего с литератором, то Флобер и Бабель, пожалуй, окажутся наиболее близки Его образу и подобию. Бесконечная правка, бесчисленные сокращения, относительно малое количество дописок и вставок. Жёсткий отбор выразительных средств. Краткость – сестра таланта. (Кстати, не потому ли на лацканах вандалов были обнаружены значки с изображением А. П. Чехова?)

Ещё известно, что характер Бога со временем портится. Начав с кротких наставлений и увещеваний, Он переходит затем к принуждению и заканчивает откровенным террором.

Как же будет выглядеть наш мир, когда Господь наконец решит, что достиг совершенства, и прервёт работу? Мы знаем это. В общих чертах итоговый вариант дан нам во второй главе «Бытия». Эдем. Земной рай, где обитают двое: Адам и Ева, ещё не вкусившие плода с запретного дерева познания.

Потрясающий лаконизм! Всё равно что сократить роман до размеров миниатюры.

Так и хочется спросить у Маркионова: каким же образом Богу удастся завершить начатое, если к тому времени Он, по словам ересиарха, окажется не способен даже вспомнить собственное имя?

Но стоит ли придираться по мелочам!Что в итоге

Морально-этическая концепция нового учения угнетает своей безысходностью. Атеистов марксистского толка хотя бы поддерживала мысль, что они умирают не зря и что потомки их будут жить при коммунизме. Последователи Маркионова даже этого утешения лишены.

«Мы шли в мир разума и братства, – сожалеет о контрамоте У-Янусе комсомолец Саша Привалов, – он же с каждым днём уходил навстречу Николаю Кровавому, крепостному праву, расстрелу на Сенатской площади и – кто знает? – может быть, навстречу аракчеевщине, бироновщине, опричнине».

По Маркионову, как видим, всё наоборот. С каждым прожитым мгновением род людской удаляется от уютного совершенства двухместного земного рая, погружаясь в черновойпервичный хаос. Впереди – кромешная тьма, прорезаемая алыми сполохами «Откровения от Иоанна». Единственное, что радует: работа Божья идёт неровно, творческие взлеты чередуются с падениями, вселяя подчас в обывателя беспочвенные надежды на улучшение жизни.

И напрасно пытается убедить нас о. Онуфрий (Агуреев) в том, что последователи Маркионова, совершая свои нелепые бесчинства, надеются на грядущую благосклонность дьявола. Конечно, нет такой мерзости, на которую не решился бы истинно верующий ради спасения души своей, но заверяю вас, что в данном случае ни о каком спасении и речи не идёт. Отчаянная попытка Христа повернуть человеческое восприятие вспять не удалась. Дважды уже приведенные здесь слова Маркионова о том, что «в Его поток времени никому из смертных проникнуть не дано», звучат приговором.

Благородство и мрачный трагизм новой секты остались незамеченными. Ни Э. Г. Страдников, ни о. Онуфрий не обратили внимания на главное: у последователей Маркионова нет шкурных интересов. Всемерно ухудшая этот мир, они ищут не личной выгоды, но стараются морально поддержать Бога, Который, существуя в противоположном направлении по времени, несомненно должен испытывать радость при взгляде на стремительно исправляющихся людей.

Не думаю, что новое вероучение привлечёт многих, поскольку требует полной и безоглядной самооотверженности. Недаром даже у беспощадного Маркионова дрогнула рука,когда, пройдя Библию от доски до доски, от конца до начала, он достиг Эдема и милосердно прервал повествование.

Ересиарха можно понять. Уж больно безотрадная в противном случае возникла бы картина: вот, отдохнув в субботу, Бог окидывает последним взглядом содеянное, после чего в течение шести дней решительно предает небытию сначала людей, потом зверей земных, рыб, светило ночное, светило дневное, деревья, траву – и, смешав напоследок небо с землёй, удовлетворённо гасит свет.

И видит, что это хорошо.

2003

С приветом из 80-х!

Выдумают, надо же!.. Мир круглый! По мне хоть квадратный, а умов не мути!..А. Стругацкий, Б. Стругацкий «Трудно быть богом»

Обидно... Прочел в «Интернете» статью П. Амнуэля «Время сломанных велосипедов», где тот объявил во всеуслышание из далекого Израиля, что «научная фантастика в России умерла», и что последний гвоздь в крышку ее гроба вогнал волгоградец Сергей Синякин. Вот ведь какая несправедливость! Всю жизнь я добивался этого высокого права: гвоздочков припас, молоток заготовил – и нате вам! В последний момент отпихивают от гроба. А главное – кто? Друг и земляк...

Ладно, не удалось крышку приколотить – дайте хоть осиновый кол водружу...

Для меня фантастика не просто литературный прием. С ее помощью я пытаюсь разобраться в фантасмагории, которую мы в силу привычки именуем реальностью. А вот с так называемой «научной» фантастикой отношения у меня всегда были несколько натянутые. Видите ли, двадцать лет назад слово «научная» применительно к фантастике означало – помимо всего прочего – «прогрессивная», «хорошая» и даже «советская». Отсутствие же «научности» свидетельствовало об антикоммунистической направленности произведения. Говорю не понаслышке – в 1984 году нас с женой, представьте, по этому поводу чуть из города не выперли.

Помню, как я был взбешен, обнаружив, что американец Карл Вагнер пишет хоррор в гоголевском ключе, в то время как от советских фантастов требовали познавательных приключений в духе мсье Жюля Верна.

Была и другая причина неприятия – чисто филологическая. Дело в том, что сам термин «научная фантастика» представляет собой очевидную бессмыслицу, поскольку наукаи искусство несовместимы по способу отражения действительности. Научно-фантастическая художественная литература (с научной точки зрения) не более реальна, чем пятиугольный треугольник.

Мне возражали: да мало ли в нашем языке бессмысленных словосочетаний! «Красные чернила», «белая сирень». И ничего – привыкли, употребляем.

Согласен. Однако никто не требует от красных чернил, чтобы они были одновременно и красными, и черными. А научную фантастику в лучшие ее дни, помнится, объявляли чуть ли не венцом творения – сплавом искусства и науки.

Но сплава не может быть по определению – возможна только смесь. Что такое вообще НФ, как не беллетризованный научпоп? Берем щепотку искусства, щепотку науки, бросаем в котел, ставим на слабый огонь и помешиваем до полной готовности.

Ну хорошо, а если бросить в котел не одну, а две щепотки науки? В этом случае, согласитесь, варево выйдет в два раза научнее... А если одну щепотку науки и полщепотки искусства? Да то же самое! Варево выйдет в два раза научнее.

То есть чем бездарнее, тем научнее...

Но, слава богу, повывелись у нас наконец (если верить П. Амнуэлю) старикашки эдельвейсы, лезущие в литературу лишь по той причине, что недостаток образования лишил их возможности изложить очередное свое открытие в терминах и формулах...

Заинтригованный читатель спросит: «Так что за гвоздь-то?» Последним гвоздем в крышку гроба НФ, чтоб вы знали, явилась, по мнению П. Амнуэля, повесть Сергея Синякина «Монах на краю Земли», собравшая чуть ли не все призы и премии в российской фантастике за 2000 год. Поскольку повесть была опубликована в журнале «Если», сюжет ее вам, очевидно, известен: бывшего аэронавта Штерна гноят сначала в лагерях, затем в психушках, поскольку в одном из полетов он наткнулся на небесную твердь над плоской Землей, посягнувши тем самым на истинность учения марксизма-ленинизма. Затем бедолагу и вовсе убивают. Такой вот незамысловатый сюжетец.

Впрочем, передаю слово П. Амнуэлю:

«...в конце ХХ века на страницах научно-фантастической повести заставить героя страдать из-за идеи плоской Земли... Как же надо не уважать научно-фантастическую идею как таковую, как пренебрежительно нужно относиться к жанру научной фантастики, чтобы всерьез написать такое!»

Но он это предвидел:

«...неизбежно должно было появиться произведение в своем роде эпохальное, доказывающее самим своим существованием, что поджанр научной фантастики в ее русском варианте умер и похоронен».

И далее:

«Монах на краю земли» действительно стал вехой в развитии фантастики в России за последние десять лет. К чему все шло, к тому и пришло».

Ну, Синякин!.. Как тут не вспомнить незабвенного Оскара Уайльда? «Я плачу не о Нем, а о себе... Все, что делал этот человек, делал и я. И все-таки они меня не распяли...»

Собственно, на этой пронзительно-завистливой ноте можно было бы и закруглиться, тем более что в целом я согласен с выводами П. Амнуэля. Да, НФ приказала долго жить. Да, «Монах на краю Земли», действительно, веха. С выводами-то согласен, а вот с доводами... Судите сами:

«За десять лет мы потеряли читателя, и у меня нет оснований это мнение оспаривать...»

«Вкус у читателя был испорчен, читатель пожелал иметь что-нибудь подобное и от русских авторов.»

Начнем с того, что единого читателя у нас нет и не было. Так называемый широкий читатель советских времен – не более чем фантом, порожденный скудностью книжного ассортимента и распавшийся еще в годы перестройки. Псевдолюбители охладели к фантастике: кто схлынул в политику, кто в экстрасенсорику, кто к эльфам в рощу... Оставшиеся же и вновь народившиеся читатели разбились на отдельные группы, каждую из которых следует рассматривать особо. Поклонники технической НФ, по признанию П. Амнуэля, и вовсе сказались в нетях.

Так что злоупотреблять словом «читатель» в наши дни как-то, знаете, некорректно. Все равно что злоупотреблять словом «народ».

Но вернемся к тексту.

Расправившись таким образом с читающими россиянами, П. Амнуэль плавно переходит к россиянам пишущим:

«Проблема, однако, в том, что потеря читателя неминуемо влечет за собой потерю авторов, поскольку между этими процессами существует положительная обратная связь».

Святые слова! Если не считать предыдущей натяжки, мысль развивается безупречно. Дальше:

«Рынок требует!», «Клиент всегда прав!» и так далее. Русских фентэзи сейчас на рынке не меньше, чем западных, а уровень (в среднем, естественно, ибо у всякого правила есть счастливые исключения) ниже – повторение всегда хуже оригинала, даже если потребители русской фентэзи утверждают обратное. Читатели впитали и эту продукцию, еще больше испортив себе вкус, после чего...»

Ну что ж, самое время перейти от общего к частному и доказать на примере Сергея Синякина, сколь выродился вкус российского читателя и сколь низко пал в России уровень фантастической литературы. Превзойти в низкопробности наше современное фэнтези – это ведь, согласитесь, уметь надо...

И тут совершенно неожиданно следует осечка:

«Нет, господа, – признается вдруг П. Амнуэль, – сюжет, фабула, композиция – это последнее, по поводу чего я бы бросил в автора камень».

Вот те клюква!.. А как же все вышеизложенное?

Однако камень бросить необходимо. Иначе – конфуз. Иначе выяснится, что, кроме возмутительного образа плоской Земли, критику придраться не к чему. Камня, правда, не находится, и в дело идут махонькие камушки:

«...характеру Штерна нельзя отказать в формальном правдоподобии».

Вроде попал... Ан нет! Потому что вскоре читаем:

«...жизненно выписанный Штерн...»

Да, кажется, к герою не придерешься. Направление бросков приходится сменить:

«...нечто похожее уже много раз мы читали, новых деталей у автора нет...»

«Так же не нов и часто встречался в литературе герой: романтик, в одиночку борющийся с косной системой».

(Даже не берусь гадать, что привело П. Амнуэля к такому выводу. Этак можно назвать романтиком и утопающего. Но поскольку статья целиком состоит из подобных неточностей, по мелочи придираться не стану.)

Едем дальше:

«Открытие, ради которого герой по сути отдал жизнь, тоже не ново...»

«Единственная, повторяю, претензия: отсутствие новизны».

От себя добавлю, что также не новы вопросительные знаки и запятые, встречающиеся в повести сплошь и рядом...

Как-то даже, знаете, неловко объяснять профессиональному писателю П. Амнуэлю, в чем именно должна заключаться новизна литературного произведения.

Лучше Витезслава Незвала не скажешь:

«Логически стакан относится к столу, звезда – к небу, двери – к лестнице. Поэтому эти предметы мы не видим. Необходимо было звезду положить на стол, стакан поставить вблизи пьяных ангелов, а двери поместить по соседству с океаном. Речь шла о том, чтобы сорвать маски с действительности, придать ей светящиеся формы, как в первый день творенья». (Из поэтики Незвала)

Итак, не новизна отдельных элементов, а их принципиально новое сочетание. Именно это и сделал Сергей Синякин в своей повести, совместив, казалось бы, несовместимое:прозу в духе Варлама Шаламова и абсурдное фантастическое допущение. Ради чего? Вот вопрос, который так и не задал автор статьи. Да и зачем оно ему? И так все ясно: Земля – круглая!

Тем не менее – ради чего? П. Амнуэль пишет:

«Я так и слышу хор моих оппонентов: ведь повесть-то СОВСЕМ НЕ О ТОМ! Повесть-то о герое-мученике, о его мужественном сопротивлении бездушной машине подавления...»

Что ж, тема определена более или менее верно. Однако речь в данном случае идет не о теме, а скорее об идее повести. Пользуясь формулировкой Михаила Зощенко: «Чего хотел сказать автор этим художественным произведением?» Так вот...

Своей повестью «Монах на краю Земли» Сергей Синякин хотел сказать и сказал: «Научное утверждение может быть истинным, может быть ложным, но, взятое на вооружение идеологией, оно неминуемо становится поводом к уничтожению людей!»

Для П. Амнуэля, видящего спасение человечества именно в науке и технике, подобная мысль – нож острый. Так и не доказав литературной ущербности «Монаха», он прибегает к последнему, отчаянному аргументу:

«Но я, извините, не верю этому герою, и этому автору, и этому сюжету, по той простой причине, что не могу поверить в то, что это – серьезно».

Не верит, потому что не может поверить... Нет, критик не притворяется – он искренне возмущен. А теперь спросите себя: если в наши дни гражданин цивилизованного государства Израиль П. Амнуэль с таким пылом негодования обрушивается на еретическую мысль о плоской Земле, то что же должны были сделать с аэронавтом Штерном за подобную ересь в СССР сталинских времен?

Стало быть, идея повести – верна. И П. Амнуэль, нечаянно уподобившись гонителям Штерна, доказал это с блеском. Всем, кроме себя самого.

Я уже предупредил, что по мелочи придираться не намерен. Поэтому готов считать забавным недоразумением явный промах, когда критик в качестве положительного примера приводит роман Святослава Логинова «Многорукий бог далайна», где мир, если помните, описан не просто плоский, но еще и квадратный.

Я даже готов допустить, что ошибка, послужившая поводом к написанию данной статьи, также сделана критиком неумышленно. Кстати, вот она:

«А поджанр всех этих произведений один – научная фантастика. Как и повести Синякина».

Кто ему это сказал? Найти бы, в глаза посмотреть...

И это все о Синякине. Но далеко еще не все об авторах, выродившихся вслед за читателем, который «голосует рублем».

«Авторы вывелись еще и потому, – пишет П. Амнуэль, – что на протяжении десятилетий слышали от мэтров, что новые идеи фантастике не нужны, фантастика НЕ ДОЛЖНА прогнозировать, фантастика НЕ ДОЛЖНА то, а ДОЛЖНА это...»

О каких же это он, интересно, мэтрах? Да уж наверное, не о тех озорных старикашках эдельвейсах, что учинили когда-то мятеж в литературоведении, объявив НФ жанром, разбив ее на поджанры и окончательно отгородившись от прочей изящной словесности частоколом самодельной терминологии. Той самой терминологии, которую использует в своей статье П. Амнуэль. Слово «идея», к примеру, он употребляет в одном-единственном смысле: сюжетоообразующая научно-фантастическая гипотеза...

Так что же это за мэтры, испортившие вкус читателю и, как следствие, растлившие авторов? Имен, к сожалению, критик не называет, лишь пространно пересказывает наставления этих вредителей. Суть наставлений можно выразить одной фразой: «Фантастика – это прежде всего литература».

И дальше – без перехода:

«Вот еще утверждение, которое мне в последнее время приходилось многократно и читать, и слышать: „Читателям плевать на философские мысли и проблемы автора, они платят деньги не за это, а за интересную историю“».

Чье утверждение-то? Тоже мэтров? Выходит, что тоже...

Остается лишь надеяться, что и эта подтасовка сделана П. Амнуэлем не умышленно, а так, по простоте душевной...

За десять последних традиционно проклинаемых лет те, кто пытался в условиях России мыслить самостоятельно, вынуждены были резко повзрослеть. Недаром же сказал Достоевский: «От истинного, настоящего горя даже дураки иногда умнели... это уж свойство такое горя». Мы лишились многих иллюзий – в том числе убежденности, что наука работает на благо человека. Увы, наука работает исключительно на благо науки и к счастью людскому никакого отношения не имеет. Железяки становятся все совершеннее, алюди по-прежнему убивают и предают друг друга, по-прежнему образуют собой систему, которая их же и давит...

Невольно возникает ощущение, что в каком возрасте человек покинул Россию – в том он и остается до конца дней своих. Статья Амнуэля «Время сломанных велосипедов» словно вынута из 80-х годов. Именно с позиций критики тех лет громит он антинаучное и, стало быть, реакционное произведение. Скажу больше: если заменить обобщающее слово «читатель» на более обтекаемое выражение «некоторые наши читатели» (то же самое и с авторами), статью эту можно было бы смело публиковать еще при Советской власти.

Не верите? Ну так я вам сейчас приведу две цитаты, изъяв из них пару-тройку слов, чтобы задание не казалось слишком легким:

«Ах, какие замечательные примеры можно найти в фантастике, где герои<...>восстают против косности, идут вперед и побеждают (или погибают, но все равно побеждают, ибо в любом случае новое, неизведанное одерживает победу над косным, отживающим)...»

«Фантастика – это прежде всего мечта, проникновение в возможные события, это показ людей<...>,преодолевающих трудности, борющихся и побеждающих. Это литература, пробуждающая любовь к знаниям,<...>зовущая к светлому началу, а не тянущая в болото невыкорчеванных недостатков и в темный угол безысходности».

А теперь вопрос на засыпку: которая из цитат принадлежит П. Амнуэлю (2000 г.), и которая А. Казанцеву (1983 г.)?

Как будто и не было этих семнадцати лет, верно?

Видно, сладко им там живется, «в безмятежной аркадской идиллии», если только и осталось, что сидеть да мастерить заводные механические игрушки НФ.

р. S. А что, Земля в самом деле круглая?

Сравнительное естествознание

Заметки национал-лингвиста

Мне тебя сравнить бы надо…Из песни

Наверное, с момента своего появления на земле человек полюбил присваивать себе почётные титулы: он и царь природы, и венец творения, и мера всех вещей. Сам себя не похвалишь – никто не похвалит. Существует даже экзотическая гипотеза, будто именно с этой целью и был изобретён язык. Следует, впрочем, заметить, что истинные национал-лингвисты никогда её всерьёз не воспринимали. Язык не изобретёшь, ибо изобрести что-либо можно только с помощью языка. А если кто приведёт в пример бессловесных крыс, тем не менее придумывающих и передающих потомству всё новые и новые приёмчики и уловки, то я сочту себя вправе сослаться на Эдисона, сделавшего уйму открытий и при этом, насколько мне известно, тоже не знавшего ни слова по-русски.

Одно из главных положений партии национал-лингвистов звучит так: язык, на котором мы лжём, по сути своей правдив. Против нашей воли он, стоит в него вникнуть, беспощадно обнажает подоплёку вещей и явлений. К примеру, нет смысла возмущаться несвоевременной доставкой почты (бумажной). По-другому и быть не может, пока над дверью красуется вывеска «Отделение связи». Тут уж, сами понимаете, либо отделение, либо связь – одно из двух.

Итак, какие бы тёплые слова мы о себе ни говорили, как бы ни титуловали себя венцом, царём и мерой, правда неминуемо выйдет наружу. Поможем ей в этом.

Замечено, что, чем точнее сравнение, тем оскорбительнее оно для рода людского. Наименее всего человек сопоставим с небесными телами – должно быть, именно поэтому так лестно слышать, что тебя уподобили звезде, комете, галактике! Единственный космический объект, от сравнения с которым хочется невольно уклониться, это, конечно, чёрная дыра, но после того, как создатель теории чёрных дыр публично отрёкся от своего детища, данное явление перекочевало из астрофизики в эзотерику. Так сказать, выпало из номенклатуры.

Теперь переберёмся поближе, в места обитания самочинного царя природы, на планету Земля. Начнём с чего-нибудь крайне далёкого от человекообразности. Лучше всего, сцарства минералов.

Геология поставляет не менее приятный материал для сравнений, чем астрономия. Какой бы горной породе ни уподобили вы своего ближнего, он будет неизменно польщён. Стойким назвали, упорным. Особенно хороши в похвальной речи драгоценные и полудрагоценные камни. Одно условие: ни в коем случае не злоупотребляйте научной терминологией, обходитесь исконной лексикой. Даже за «обсидиан» по нашим временам можно ответить, поскольку незнакомые слова многими расцениваются как матерные. Мрамор, гранит, лава (конечно же, кипящая) – это дело иное, это пожалуйста.

Но обратите внимание: сомнительных комплиментов явно поприбавилось. («Ну ты слюда-а!..» «Ну ты раку-ушечник!..» За такое, согласитесь, побить могут, причём не столько за интонацию, сколько за общее звучание и неприличную хрупкость упомянутых пород.)

Да! Забыл предупредить: ирония при сопоставлении недопустима в принципе, ибо неминуемо вывернет смысл высказывания наизнанку. Второе: понятие обязательно должно прилагаться к человеку в целом, а не к какой-то его части. И третье: никаких суффиксов – с их помощью можно придать слову любой оттенок: от пренебрежительного (алмазишко) до ласкательного (уголёк).

С минералами покончили, приступим к рельефу местности.

География также способна пощекотать наше самолюбие: континент, океан, остров, хотя бы даже и риф – всё это звучит вполне уважительно. Но заметьте, как множатся и наползают термины, вызывающие откровенную досаду: пропасть, пустыня, болото. Разумеется, не случайно. Сойдя с небес на грешную землю, мы сильно приблизились к себе любимым.

Но подлинное унижение начинается, стоит нам вторгнуться в мир живой природы. Даже самые дальние человеческие родичи, растения, наряду с гибкой ивой и стройным тополем уже являют нам строевой дуб и контрафактную липу. Названия трав, овощей, грибов – преимущественно бранные: крапива, репей, тыква, хрен, мухомор, сморчок, опёнок. Список можно продолжить, вычеркнув из него разве что одни лишь цветы – между прочим, с точки зрения обывателя, самые никчёмные растения, не годящиеся ни в пищу, ни на одежду, ни на стройматериалы. Из крапивы хотя бы суп сваришь! Любопытно, что некоторые плодовые деревья, будучи сопоставлены с особами женского пола, также нисколько не оскорбляют достоинства прекрасных дам, однако не потому что приносят урожай, а именно потому что цветут.

Из этого можно сделать осторожный предварительный вывод: язык предпочитает красоту пользе. Стало быть, Пушкин прав – и Аполлон действительно выше печного горшка.

А теперь соберитесь: настала очередь родного царства животных, где нас ожидает полный беспредел наименований. Здесь, кстати, мы убедимся, что выявленная нами закономерность (чем ближе к человеку, тем обиднее) отнюдь не линейна. До определённой ступени эволюционного развития все существа суть прямое оскорбление величества. Поэтому не стоит даже упоминать о насекомых, членистоногих, амфибиях и рептилиях. Все они в смысле инвективы стоят друг друга.

Поговорим о птицах и млекопитающих, среди которых пусть крайне редко, но всё же встречаются милые нашему сердцу орлы и гепарды. В остатке – попугаи, петухи, козлы и шакалы. Имя же им легион.

Выделим три следующие странности.

Во-первых, все благозвучные птицы и звери – сами не местные (ласточка – и та мигрант). Они обитают в Африке, в Индии, на худой конец в уссурийской тайге – где угодно, только не в средней полосе России.

Во-вторых, большинство из них – хищники. Всё травоядное в приложении к нам звучит бестактно. Кроме лани и ещё там кого-то занесённого в Красную Книгу.

В-третьих, они поголовно дикие. Не дай бог, если тебя сравнят невзначай с домашним животным! Позору не оберёшься.

Что же из этого следует? А следует из этого то, что великий и могучий, правдивый и свободный страсть как не любит тех, кого мы приручили (собака, индюк). Ему, как видим,больше по нраву наши враги и жертвы (и лев, и лань). Далеко не все, естественно. Как уже упоминалось, крыс, гиен и ворон – несчитано-немерено. Что же касается домашних животных, то, кажется, исключений среди них не бывает вообще. Нейтрально звучит одна лишь кошка, но только потому что гуляет сама по себе.

Интересные пристрастия у нашего языка, правда?

Ему не нравится то, что мы сделали с домашними животными.

Ему не нравится то, что мы делаем с дикими животными.

Ему нравится то, что дикие животные делают с нами.

Но хватит о дальних родственниках, вспомним о близких. В отряде приматов что ни вид – то пощёчина роду людскому. Мы не знаем ни единой обезьяны, с которой можно былобы безнаказанно соотнести меру всех вещей. Лемуры? Ну, эти похожи больше на тех же кошек, нежели на двуногое без перьев и с плоскими ногтями.

Вот мы и приблизились вплотную к царю природы. Продолжив ряд, неминуемо получишь вывод, что нет ничего оскорбительнее, чем отказ от сравнения. Достаточно просто назвать человека человеком, чтобы опустить его до конца.

Ан нет! Выясняется вдруг, что человек – царь, венец, мера и вообще звучит гордо.

Те, кто не знаком с программными документами партии национал-лингвистов, скорее всего, решат, будто причина данной непоследовательности – вульгарный инстинкт самосохранения. Дескать, потому-то и сберегли душевное равновесие, что вовремя научились останавливать мысль. Выжили не благодаря разуму, а вопреки ему.

Или даже благодаря глухоте в отношении собственной речи.

Всё, однако, обстоит несколько сложнее, но об этом чуть позже, поскольку пропущена такая обширная залежь словес, как имена артефактов. Умолчать о ней было бы несправедливо и нечестно.

Итак, произведения рук человеческих.

Достаточно первого взгляда, чтобы и здесь выявить подмеченную ранее странность: мы злимся, будучи уподоблены чему-нибудь насущному, и млеем, когда нас равняют с бесполезным, а то и вредным. Лишь бы оно было красивым!

Кирпич, балка, булыжник, надолба – хотелось бы вам услышать нечто подобное в свой адрес?

Станок, тормоз, шестерёнка, винтик?

Шляпа, валенок, хлястик, штанина?

Колбаса, буханка, лапша, котлета?

А изделия-то ведь всё полезнейшие…

Исключения опять-таки редки и сомнительны: из механизмов – мотор (он же двигатель), из продуктов питания – кое-какие спиртные напитки (шампанское, например), из одежды – даже и не знаю…

Совершенно иначе обстоят дела с орудиями убийства. Особь, уподобленная вами холодному оружию (кинжалу, стилету), возможно, ошалеет, но неизбежно проникнется уважением к себе и благодарностью к вам. А вот оглушающими снарядами (палицами, булавами) лучше никого не называть, что, кстати, на мой взгляд, свидетельствует о меньшей эффективности ударных приспособлений по сравнению с колюще-режущими.

В любом случае язык явно предпочитает старые, испытанные временем средства уничтожения чудесам научно-технического прогресса. (Вспомним незабвенное: «Пуля – дура, штык – молодец».) Пулемёт, бомба, танк в приложении к человеку звучат несколько насмешливо. Зато неплохо звучит истребитель. Да и перехватчик тоже.

Короче, та же история, что с хищниками. Красиво, опасно, лестно. Но опять же не без уродов (рогатина, гаубица).