Чтение 4–й страницы книги ~Контурные карты для взрослых~

— Нет, не поможешь. Но мне было предопределено выжить, а потому женщины деревни постарались. Меня обернули в хлопчатобумажную ткань и на три месяца поместили в тазс пальмовым маслом. Голову мне постоянно натирали животным жиром, смешанным с карите, маслом дерева ши, так делают многим детям, даже здоровым. Несколько раз в день меня вынимали оттуда, мыли, кормили, бабушка говорила, что мать заставляли сцеживать молоко и смешивать с соком стеблей несладких бананов. Мать не верила, что я выживу, но я выжил…

Я просто не знала, что и сказать. Люди, у которых не было ни кувезов, ни обогревателей, ни специальных витаминов, ни мониторов, ни медицинских талмудов, указывающих им, что и как надо делать, эти необразованные люди интуитивно знали, что именно надо делать, чтобы выжил недоношенный ребенок! Что ему необходимо постоянное тепло, как в животе у матери, питание, витамины. Что его нужно предохранять от обезвоживания, дать возможность коже нормально развиваться и эпителизироваться — и вот главные заповеди выполнены. Все эти растительные масла, богатые витаминами и минералами, животные жиры в качестве термостата и питания, сцеженное молоко — это ведь не просто народная мудрость, это азы современных методов выхаживания младенцев. И после этого ктото смеет утверждать, что это отсталый народ?

— Эсса, тебе просто повезло, что ты родился в деревне, где все это знали.

— Да нет. Такое знают в любой деревне. Может, есть и другие секреты, просто мне про них не рассказывали. Бабушка любила меня, потому повторяла эту историю.

— А почему же тебя тогда не отдали ей на воспитание?

— Она старая была. Очень старая. Моя мать была ее последним ребенком.

— Она еще жива?

— Кто, бабушка? Нет. Умерла. Давно.

— Ты ездил на похороны?

— Конечно. У нас принято, чтобы на похороны приезжали все. Даже если живешь на краю земли, когда умер близкий человек — надо обязательно приехать. Иначе не поймут.

— Ты хорошо ее помнишь?

Помолчал:

— Да.

— Тебе было жаль, когда она умерла?

— Она была очень старой. Ей было пора уже.

— Мне показалось, она была тебе единственным близким человеком?

— Как это?

Он не понял. Он не знает, что такое «близкий человек».

— Ну, единственный человек, которому ты небезразличен.

Эсса пожал плечами. Он не понимал меня. Его кормили, поили, одевали, оплачивали школу. Это все было частью небезразличия. Он не понимал, о чем еще я говорю.

— Ладно, Эсса. Не обращай внимания. В любом случае я рада, что ты выжил и что о тебе заботились.

— У нас очень крепкая семья, мы все друг друга поддерживаем! — с гордостью ответил он.

Я кивнула. Что бы там ни было, рассказ его меня поразил.

Я вернулась к своим записям. Эсса вновь раскрыл книгу и принялся читать, шевеля губами. Иногда он чтото выписывал в блокнот. Интересно сравнить наши воспоминания, доставшиеся по наследству от бабушек. Я храню в памяти рассказы о гордой и независимой прапрабабушке, рискнувшей во имя защиты своих прав все бросить и уехать в метель, а он бережно хранит то, как ему помогали выжить. Просто выжить. Ему нет дела до проблем прав человека. Как и не было его бабушкам. У них другая, постоянная, более насущная проблема — как выжить.* * *

Дни летели, работа занимала бульшую часть моего времени, а Эсса скрашивал мои вечера. Он готовил для меня наивкуснейшие блюда, ходил со мной на рынок и учил выбирать незнакомые мне овощи и фрукты. Он стал незаменимым помощником, и я к нему быстро привыкла.

И однако же он приводил меня все в большее замешательство, этот мальчик Эсса. Я никогда не проверяла его паспорт, действительно ли ему было восемнадцать, или же он мне соврал? Высокий, худой, очень ловкий, покошачьи пластичный и быстрый, Эсса был похож на совсем юного подростка. Возможно, изза выражения лица, такого простого, даже наивного. На улицах, где парни его возраста ожидали туристов на каждом углу, норовя облапошить и вовлечь в невыгодную сделку, Эсса выглядел неприспособленным к жизни. Казалось, что он совершенно не может постоять за себя, не знает, как конкурировать с другими, более ушлыми сверстниками.

— Эсса, а чем ты обычно питаешься?

— У меня здесь много родни.

— И что?

— Каждый кормит понемногу.

— Ты ничего не зарабатываешь?

— Зарабатываю. Продаю телефонные карточки, на рынке коечто продаю.

Ясно. Таким образом здесь много не заработаешь.

— Ты ведь умеешь читать, не так ли?

— Да. — Он гордо выпрямил плечи. — Я закончил школу. Все двенадцать классов!

— А кто же платил за твое обучение в старших классах? Это же довольно дорого?

— Пастор. Он некоторым детям выделял от прихода деньги, я выиграл конкурс…

Сама не знаю, почему, но я порадовалась, что Эссе так повезло. Не зря он мне понравился, светлая голова у мальчишки. Среди местного населения и треть не могла похвастаться, что закончили двенадцать классов, ужасающая безграмотность поражала воображение.

— Эсса, а что же ты дальше ничего не делаешь?

— Почему не делаю? Я работаю.

— Ну… я хотела сказать, жалко же закончить школу и торговать телефонными карточками. Неужели тебе не обидно? Столько лет потратил, за тебя платили, и все ради чего?

Эсса опустил голову. Он чистил кокосы, срубая мачете твердую кожуру. Я поражалась его четким движениям; как он умудрялся не порезать пальцы, для меня оставалось загадкой. Как и многие другие его навыки. Я присела рядом с ним. Даже на корточках, ссутулившись, он был намного выше меня, и меня это почемуто рассмешило.

— Эсса, чего молчишь?

Я положила руку на его плечо, он вздрогнул, отпрянул.

— Что случилосьто? Не взяли на другую работу или не пытался?

— Провалил экзамены.

— Куда?

— На медбрата. Хотел стать медбратом, а экзамены провалил.

— Когда?

— Сразу после школы.

Я села на землю, скрестив ноги потурецки. Так мне было легче заглядывать ему в лицо. Я уверена, если бы Эсса был белокожим, он бы сейчас пылал, как ошпаренный рак. Ему было стыдно, и это радовало. Если бы он произнес все это обыденным, равнодушным тоном, я бы не придала его словам большого значения. Но онстыдилсянеудачи, провала, а значит, не все потеряно.

— Эсса, а когда следующий экзамен?

— Через два месяца.

— Будешь еще раз пытаться?

Он смотрел в сторону.

— Не знаю, — пробурчал.

— Будешь, по глазам вижу. Книгито хоть есть?

— Нет.

— А как же ты готовился к экзаменам?

— Не готовился. Думал, что то, что в школе проходили, поможет.

— Но это же нереально. Любые экзамены требуют подготовки.

— У нас только взятка решает все или знакомые, если есть.

— Не верю. Даже чтобы дать взятку, надо хоть какойто минимум сдать. Да и можно все же попытаться пройти самому, хоть пять процентов ведь они пропускают не по блату?

Он неопределенно пожал плечами.

— А ты точно хочешь стать медбратом, не программистом, не учителем, не кем другим?

— Нет, медбратом. Мне нравится.

— Хочешь, помогу тебе подготовиться к экзаменам? Мы купим учебники, и ты каждый день будешь штудировать их и спрашивать меня, если что непонятно. А я буду спрашивать тебя. Мне здесь целый месяц торчать, так что времени много. Тем более, ты не с нуля начнешь. Что успеем, то успеем. А вдруг пройдешь?

Он смущенно улыбнулся.

— Ты только узнай, какие нужны книги.

— Там французский, биология и математика.

— Узнай у тех, кто прошел, по каким книгам надо заниматься. Я дам тебе денег, и ты начнешь готовиться.

Приятно ощущать себя матерью Терезой, что ни говори. За небольшие деньги и немного свободного времени я могла дать этому мальчишке будущее. Я даже готова была пробыть здесь чуть дольше, если потребуется. Скорее всего, конкретная помощь Эссе принесет мне гораздо больше морального удовлетворения, чем написание отчета по проекту.

Правда, Ади както странно отреагировала, когда я сообщила ей об этом. Не порадовалась за него, а только нахмурилась:

— Осторожнее с ним. Он еще ребенок. Глупый ребенок.

Это было правдой. Все же Эсса был несовершеннолетним, то есть работать он на меня не мог. Хотя до восемнадцати ему, согласно документам, которые я все же однажды проверила, оставалось какихто несколько месяцев, он все еще считался ребенком. С другой стороны, получалось, что я просто его приютила на время, и он мне помогает. Здоровый парень, отчего бы не помочь? Не девчонка же малолетняя. Я начинала ассимилироваться с Африкой, принимать их нормы. Я не стремилась к этому, все получалось само собой: там, где мне было легче закрыть глаза на какойто аспект, я закрывала. Детский труд в Африке — дело обычное и привычное и стоит сущие гроши. Но я не эксплуатировала Эссу, я ему всего лишь помогала. Так я успокаивала себя.* * *

Както я услышала, как Эсса разговаривает по телефону на непривычном для моего слуха языке. Обычно он общался либо на английском, либо на языке джола. Я не знала джола, но ритм и некоторые слова уже казались узнаваемыми, и когда язык резко отличался, я могла распознать на слух.

— С кем ты разговаривал? — спросила я.

— С матерью.

— С твоей приемной матерью?

— Нет, с родной.

— Ты с ней общаешься?

Эсса удивленно взглянул на меня.

— Конечно. Я часто ей звоню, иногда езжу туда.

— А почему на другом языке?

— Это фула, моя мама из племени фула, мы с ней иногда на этом языке разговариваем, хотя она и на джола тоже умеет.

В его голосе звучало даже подобие гордости.

— Ты бы хотел с ней жить?

Эсса сделал удивленное лицо:

— Нет. Зачем?

— Она же твоя мама.

— Я ее и так вижу, когда захочу.

— Но это сейчас. А в детстве? Тебе хотелось вернуться? К ней, обратно в свою деревню? Хотелось?

— Давно, совсем когда маленький был, хотелось, наверное. Я уже не помню.

— Ты скучал по ней?

— Не помню.

— Странно. Мне кажется, это такая травма, когда ребенка отрывают от матери.

Эсса вновь пожал плечами. Он не делал из этого трагедии.

— Ладно, если захочешь поговорить об этом, я всегда рада выслушать.

Мне почемуто казалось, что, если он пропустит через себя эту ситуацию, решит все внутренние вопросы и проблемы, ему станет гораздо легче жить. Но с чего у меня взялась такая уверенность, что ему нужно все это, я сказать не могла. Скорее всего, стереотипы срабатывали.

— Мне надо в парикмахерскую, а то челка глаза закрывает уже. Я пойду в салон при отеле «Солнечная река», я уже договорилась с мастером, тебе не надо в ту сторону?

— Нет, но могу зайти на рынок пока, там недалеко. У вас закончились фрукты.

— Отлично, поехали.

Эссе было интересно зайти в салон красоты отеля. Я видела, как ему хочется туда зайти, но он стеснялся. Я попросила его проводить меня, чтобы знать, где искать, если что. Он проводил меня до самого кресла, оглядывался, принюхивался. И хотя салон был не ахти какого уровня, на Эссу произвело впечатление даже такое скромное убранство. Мне было очень забавно за ним наблюдать.

— Эсса, не плутай допоздна. Ты телефон взял?

Он смутился, кивнул и быстрым шагом вышел из комнаты.

Парикмахер, мулат низкого роста с лицом древнего оракула, звался Сантьяго, он приехал из ГвинеиБисау, и его английский сильно смахивал на португальский, разве что с английскими словами. Сантьяго много жестикулировал, много говорил и рассуждал так, словно находился гдето на стыке белой и черной культур. Он выделялся среди местных — витиеватые выражения, чрезмерная учтивость и совершенно нетипичная для местных галантность постоянно заставляли задуматься о том, где он все это перенял.

— Мадам желает покороче или подлиннее?

— Укоротите немного челку и концы, не слишком сильно, просто освежите.

— Понятно.

Он принялся закалывать пряди волос и, как бы между прочим, обронил:

— Ваш друг очень милый парень.

— Эсса? Тот, что был здесь?

Сантьяго кивнул.

— Да.

Я посмотрела на его отражение в зеркале, и чтото подсказало мне, что я должна добавить объяснений.

— Это сын моего сотрудника. Я помогаю ему подготовиться к экзаменам.

Сантьяго вновь кивнул.

— Не сочтите за наглость, не хотелось бы вмешиваться, непрошеные советы, знаете ли, всегда не к месту…

Он обошел меня с другой стороны.

— Но лучше бы вы так прилюдно парня не опекали. Он для вас мальчик, а для остальных мужчина, нехорошо это…

— Я его не опекаю.

— Ну… не обижайтесь, я чисто из симпатии… Я же вижу, вы ему только добра желаете. Но со стороны выглядит, что опекаете. А он ведь уже мужчина. Про него скажут, что он при мамочке, а это худшее оскорбление среди приличных мужчин.

— Повашему, забота — это унизительно? Если я просто беспокоюсь за человека, это неприлично? Странные у вас приличия в мужском обществе.

— Я понимаю, что для вас это кажется странным. Но таковы уж наши мужчины.

— Вы имеете в виду африканцев?

— Здешних африканцев, да, мадам. Они ведь подругому воспитаны, иначе, чемвашимальчики.

— Но Эсса еще подросток, и я не вижу ничего плохого, что беспокоюсь, взял ли он телефон. Вашим бы мужчинам, наоборот, хорошо бы научиться ценить заботу.

Сантьяго сравнял длину волос с обоих боков, прищурился:

— Согласен с вами во всем, мадам. Но… Просто вы подругому оцениваете самостоятельность и независимость, мадам. Но я ведь не об этом. Я о вашем друге, об этом мальчике.

— Вот именно. Эсса мне не сын и не муж. Он мой друг. Так что не совсем понимаю, почему я должна сдерживать свою заботу.

— Он неправильно вас поймет, его неправильно поймут другие. Вы уедете, а он останется.

— И скажет мне спасибо за то, что я отнеслась к нему почеловечески, а не как все.

— Дайто бог, дайто бог, — промурлыкал Сантьяго. — Привязанность к матери губительна для мужчины, считают здесь.

— А я не пытаюсь заменить мать.

— Конечно, мадам, конечно. Наверное, я неправильно понял. Как вам — не длинно? Может, еще укоротить?

— Нет.

Очевидно, что он не согласен со мной и лишь из вежливости закрыл тему. Но меня злило то, что он превратно понял наши отношения. Неужели и другие тоже так думают? Неужели Эссу и правда оскорбляет моя забота? Это же глупость несусветная! Я настолько глупа и слепа? Не хотелось бы в это верить. И Эсса в жизни не признается, если чтото подобное крутится в его голове. Нет, все же с Эссой надо поговорить. А то мы оба окажемся в идиотском положении.

Сантьяго закончил укладку волос. Мы больше не возвращались к разговору об Эссе, но настроение мое все равно было испорчено на весь день. Впервые я так резко ощутила, что мое невинное желание помочь Эссе другие могут воспринять негативно. Когда он пришел вечером и как ни в чем не бывало стал раскладывать фрукты с рынка, я с трудом подбирала слова, чтобы начать разговор. Эсса не замечал, что я исподтишка смотрю на него. Он имел удивительную способность реагировать, если к нему обращались, и совершенно не обращать внимания на окружающих, когда происходящее его не касалось. Он словно погружался в себя, в свои мысли, не замечая, что рядом есть ктото еще. Иногда меня это раздражало, иногда радовало, потому что его компания не мешала мне даже тогда, когда у меня не было желания с ним общаться.

— Эсса, ты был на рынке?

— Да.

Он сидел на корточках и раскладывал по корзинам апельсины, папайю и ананасы. На одном из ананасов он заметил бурое пятно, недовольно прищелкнул языком, раздосадованный, что не заметил его, когда покупал.

— Эсса, если тебе чтото не нравится, ты мне скажи прямо, хорошо?

Он удивленно и испуганно взглянул на меня:

— Я чтото не так сделал?

— Да нет, не ты. Просто мне кажется, некоторые люди считают, что я слишком опекаю тебя, может быть, думают, что я чтото не так делаю. Тебе о таком не говорили?

Он покачал головой:

— Нет. Почему вы так говорите?

Мне показалось, что он не очень уверенно ответил.

— Потому что… Ну не знаю. Мне просто сказали, что тебя может смутить моя забота. Я не права?

Он вновь покачал головой. Подождал, скажу ли я чтото еще, но я молчала, и он вернулся к фруктам, стал протирать апельсины влажной тряпкой. Я так и не поняла, понял ли он, что я хотела сказать, и если понял, насколько искренен он.