дивизион легких, почти игрушечных бронеавтомобилей, бессмысленные
остатки конницы и "тристасороковка" лейтенанта Аршакуни.
верить в себя, в свою интуицию, в свою волю и здравый смысл, а если
разум и вера начинали иссякать, он, не колеблясь, черпал их в
исступленном доверии тех множеств, что вот уже свыше десяти лет шли за
ним по трудным, далеко не всегда осиянным звездами удачи дорогам его
борьбы. И сейчас он не хотел - да что там, попросту не мог! - смириться
с несуразной мыслью, что вот он - тот Порог, переступить который не под
силу человеческой воле, будь даже она умножена на десятки и сотни тысяч
неистовых стремлений к победе любой ценой...
армию именно в тот миг, когда решалось все, если не больше. Пропасть!
Подумать только, всего лишь пропасть, неумная прихоть бессловесной
природы (при чем тут Хото-Арджанг?!), лежала под ногами и самим
присутствием своим ломала все планы, крушила все предначертания, сводила
на нет все созданное долгими годами изнурительных сражений и
непосильного труда!
салабоном, драя полы гальюна, Андрей мечтал о подвигах. Полновесных и
громогласных. Таких, чтобы все окружающие, по крайней мере посвященные в
тайну его профессии, даже наглые старшины, да что там - даже противники
(а что, среди них, по слухам, немало вполне приличных ребят!)
уважительно хмыкали, услыхав фамилию Аршакуни.
развеялись.
славные старые времена. Не исключено. Увы, теперь война - всего лишь
пародия на жизнь, рутинная повседневная пахота, не предполагающая
особого героизма. "Боевая операция есть взаимодействие суммы тактически
автономных единиц, гармонично образующих единое стратегическое целое" -
это, увы, аксиома, а с классикой не принято спорить, и мало что зависит
всерьез от одной-единственной единицы живой силы, пусть даже сидящей за
пультом сверхтяжелого танка.
Сумей "тристасороковка" каким-то чудом перенестись на противоположный
край провала, ворота Барал-Гура были бы вскрыты. Даже самая мощная
имперская артиллерия не смогла бы помешать лейтенанту Аршакуни, исполняя
свой долг, вдоль и поперек раскромсать укрепрайон и проложить дорогу к
воротам столицы отборным миньтау, закаленным в боях гвардейским дивизиям
друга Джугая.
быть, даже сверх того, но летать она не могла. А самолеты, как, впрочем,
и геликоптеры, даже легчайшие, в дархайских туманах были практически
бесполезными, слишком легко бьющимися игрушками.
за его спиной и не сомневались ни в чем, терпеливо ожидая приказа,
точного и беспрекословного, как всегда. В отличие от Вождя, борцы твердо
знали: невозможного нет. Светоносно озаривший поля многолетних сражений,
закаленный в пламени Кай-Лаонской победы, полководческий гений Любимого
и Родного не может не указать единственно верный путь...
попросту не дано!" - подумал он и несколько расслабился. И миг спустя,
словно отвечая на невысказанное, из глубины строя, раздвинув первую
шеренгу борцов, к краю пропасти вышел морщинистый согбенный старец в
истрепанной рясе нищенствующего монаха...
трепещущее сияние мерцало вокруг бритой досиня головы.
глазами посмотрел вниз, в залитую туманом, курящуюся глубину, перевел
взгляд на Любимого и Родного и проговорил совсем не старческим,
неожиданно сильным голосом:
когда вера, обретя плоть и кровь, снимет заклятие с пропасти!
долго еще не умирали в звонком безветрии гор да несколько мгновений
спустя где-то далеко внизу зашуршали осыпающиеся камни.
в пустоту один за другим, как стояли - шеренгами, повзводно, поротно,
кай за каем и дао за дао, вместе с десятниками, сотниками, вместе с
гордыми птицами токон на багровых древках. Они исчезали, и ни один из
уходящих не дрогнул, не замедлил шага. Лишь автоматы оставались там, где
только что стояли люди - оружие нужно беречь, оно еще пригодится
сыновьям. И еще, не сговариваясь, остались на месте командиры, начиная с
кайченгов, потому что они, обученные руководить и вдохновлять, сознавали
свою ценность: ведь недаром же еще девять лет назад, выступая на втором
слете младших десятников, Любимый и Родной четко указал: "Без командиров
не решается ни одна задача".
сама, не оглядываясь на Вождя, даже не спрашивая его мнения. Но каждый
из тех, кто проходил мимо Юх Джугая, успевал посмотреть ему в глаза с
любовью и восторгом. И что в сравнении с этими прощальными взглядами
была своенравная дура История! Ведь даже все видавшие горные вершины
изумленно замерли и на миг раздвинули туманную кисею, потрясенные
невиданным зрелищем.
ответить на все последние непроизнесенные слова - видимо, у него
получалось это, и борцы, исчезая за кромкой обрыва, улыбались...
когда в абсолютной тишине А Ладжок почти угрожающе произнес:
спиной, вопреки всему, стоит таученг Нол Сарджо, потому что именно он
сказал бы сейчас именно эти слова. Но Тигра-с-Горы, конечно же, не было
здесь и не могло быть. И тогда, порывисто шагнув к пареньку, сказавшему
слова Нола, Любимый и Родной обнял его за худенькие плечи и замер. Он не
сказал ничего, но юный даоченг ощутил биение жаркого сердца Вождя,
словно передающего ему частицу своей вдохновенной страсти, и осознал
вдруг, ясно и неотвратимо, что отныне Любимый и Родной не просто верит
ему как одному из борцов - но доверяет безгранично, как доверял тем
самым первым своим ученикам, из которых почти никто не дожил до этих
дней.
глаза Андрею, и взгляд его полыхал темным огнем, - нет больше преград
перед Армией Свободы. Впереди Барал-Гур. Промедление смерти подобно.
мощь Хото-Арджанга, сила его заклятий не смогла устоять против веры и
воли людей, и жертвенность человека превозмогла колдовство древних
заклятий...
всякой суеты, деловито и обстоятельно выбирая места, кто вверх лицом,
кто вниз. Время от времени то один, то другой из лежащих в верхнем слое
чуть приподнимался и сдавленно выкрикивал:
натужно покряхтывал и шевелился. Веко Любимого и Родного судорожно
дернулось.
и превратит в бесформенное месиво этих кряхтящих, копошащихся,
устраивающихся поудобнее людей, и едва сдержал тошноту. Стало жутко. Он
попытался что-то сказать, но Вождь уже не слушал, он шел к людям - туда,
к краю бывшего обрыва.
равных, он обернулся в последний раз.
слушай мой приказ: ты войдешь в Барал-Гур на броне. Исполняй!
воздух. Негнущимися пальцами достал из кобуры пистолет и, уперев ствол в
поясницу остолбеневшему Андрею, прошипел:
холодным потом, Андрей почти упал на ставшее вдруг невыносимо жестким
сиденье и, не открывая глаз, врубил двигатель.
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Контровский Владимир
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Круз Андрей