Чтение 57–й страницы книги ~Великий Сатанг~

накрылись кладовые с прикидом, железом и, главное, со жратвой. Вторые
сутки там копошатся группки фраеров, перебирая и распихивая по телегам
трофеи.

Утрата конюшен лишь предвещала полный звездец. Потеря хозхорпуса
сделала его явственно ощутимым.

Но самое страшное: к полудню, отыскав заветные места по наводке
ссучившихся в момент лохов из поселка, осаждающие перекрыли водопровод.
Как раз накануне нежданно упавшего на зону зноя...

Теперь разве что шпанюки-шестерки, едва-едва выбившиеся в люди из
лохов, и то не все, а самые тупые, могли питать какую-то надежду. Да еще
пидоры. Но они, мало терявшие при любых вариантах, ни на что и не
обращали особого внимания, а суетились под клиентами в обычном темпе,
словно и не замечая тяжелой тишины, пропитавшей духоту коридоров.

Братва расползлась по нарам, глуша тоску, и то тут, то там время от
времени возникали - пока еще сквозь стиснутые зубы - тихие, шепотливые,
но очень нехорошие базары...

Катили на пахана. И ему было известно об этом.

В три пополудни у первого подъезда протрубил рог: фраера изволили
наконец прислать парламентера.

Спустя несколько минут безоружный фраерок с белым флагом был встречен
у входа и препровожден в башню.

А в четыре пахан объявил сходняк.

Кряжистый и седой, с малоподвижным, почерканным бугристыми шрамами
лицом, прикинутый строго по закону - в единственный на хазе костюм с
галстуком в тон, он сидел под мраморным изваянием Хранительницы,
возвышающейся в межоконном проеме, и медленно оглядывал собравшихся.

И сквозь тяжелый прищур набрякших век наряду с беспокойством сквозила
гордость.

Было чем гордиться? Лучшая кодла зоны, не имеющая равных даже среди
дурных хаз на той стороне залива, сидела именно за этим столом; пахан
расчетливо не жалел дувана, сманивая к себе всякого, чье имя прогремело
на толковищах; умный, он жертвовал долей, приобретая неизмеримо большее.
Недаром паханы ближних хаз, да и не знающие закона блатные Поскота все
опасливее и опасливее косились на венчающую бульвар почерневшую от
давнего огня корону трехбашенной хазы.

Отборные урки сидели здесь - все, как один, невзирая на удушливую
жару, затянутые в кожу, соответственно случаю, все - с массивными цепями
на мощных шеях, почти все - с золотыми же браслетами.

Иным из них не западло было бы и основать собственную хазу: на первый
же свист отозвалось бы немало братвы. Однако же доныне такого не бывало
ни разу, и этим тоже по праву гордился пахан. И хотя облом последних
дней изрядно поколебал веру братвы в паханский фарт, но пока что
авторитеты, все до одного, привычно опускали глаза под пудовой тяжестью
взгляда того, кто возглавлял стол.

А перед ними, спиной к двери, стоял посланец - парень в начале пути,
не более пятнадцати весен от роду, но до краев наполненный силой.
Меховая, из шкуры дикого дворового кота безрукавка чуть прикрывала
широкие плечи, и еще были на нем узкие брюки, некогда именовавшиеся
джинсами. Они были ветхи, но посланец, видимо, гордился ими и не раз уже
обновлял, ставя на прорехи домотканые заплаты.

И был он единственным, не опустившим глаза под изучающим прищуром
пахана.

- Говори! - дозволил пахан.

Посланец расправил плечи и стал словно бы выше ростом.

- Так говорит Старшая Сестра! - начал он, и с каждым словом голос его
делался все звонче. - Люди правды пришли не по ваши жизни. Люди правды
хотят выкупа. Тогда они уйдут.

Братва коротко переглянулась.

И сам пахан чуть приподнял бровь, изумленный.

Выкуп?! Неслыханное дело! Не было такого, чтобы фраера наезжали на
бригадных, потому они и фраера. Ужели мир перевернулся? Но если так, то,
значит, ничего не потеряно и зря погибли кореша на разборке. Выкуп есть
выкуп, и фраера ответят потом...

- Чего не хватает людям квэхва? - доброжелательно улыбнулся пахан. -
Есть у нас прикид - можем поделиться. Найдутся и лишние лохи, способные
пахать...

И вновь братва перекинулась многозначительными взглядами вполприщура.

Умен пахан! Самое ценное, что держит хаза, назвал он, не затягивая
базара, но и самое бесполезное для фраеров. Кому неведомо, что прикид
козырных не носят они, лохов же не держат и не желают держать?

Посланец покачал головой.

- Чего же хотят люди квэхва?..

И посланец назвал цену. А назвав, приготовился умереть, ибо никогда и
никому, произнесшему подобное, ни одна кодла не позволила бы остаться в
живых.

Даже под угрозой собственной гибели.

И он бы умер на месте, глупый юнец, если бы пахан, тяжко грохнув
перстнями о полировку, не заставил скрыться в ножны уже выскочившие на
волю перья.

- Иди. Жди. Ответ будет. - На устах пахана уже не было улыбки.

И когда сявки вывели оборзевшего фраерка, в зале воцарилось нелегкое
молчание. Не сговариваясь, братва скрестила взгляды на мраморном
изваянии, осеняющем кресло пахана. На фигуре клевой телки, округло
стройной, нежной и шелковистой, словно бы и не каменной вовсе, чью
красоту никак не портило даже отсутствие невесть кем и когда отбитых
рук.

На Хранительнице хазы.

Ибо такова и была цена.

Братва молчала.

Молчали козырные, потеющие - все пятеро, как один, - в одинаковых
куртках из скрипучей черной кожи, умостив квадратные подбородки на
тяжелые кулаки.

Молчали подкозырки - дюжина бугаев в куртках из ломкого коричневого
заменителя, невыносимого в носке, но положенного законом на сходняке.

И конечно же, молчали сявки, не имеющие права голоса, но обладающие
привилегией слушать старших и набираться ума, что само по себе возвышало
над обычной шпаной.

Сходняк ждал первого Слова.

И оно не замедлило всколыхнуть вязкую тишь.

И было это Слово:

- Беспредел!

По праву прожитых весен сказал это козырный, занимающий кресло по
левую руку пахана. Иссиня-сед и мутен глазами был он, помнящий еще те
давние годы, когда хазы лишь начинали править закон и на тоскующую
впусте землю первые блатные сгоняли первых лохов, не по делу забывших о
первейшем долге человека - долге на труд и о высшем праве его - праве
иметь над собой господина.

- Беспредел! - повторил старик и заплакал.

И братва оцепенело смотрела, как горько, по-детски рыдает вещий
старец, оплакивая себя, дожившего на исходе честно и славно прожитых лет
до такого позора.

Чудовищный выкуп затребовали фраера. Забрать Хранительницу - вырвать
у хазы душу. Такое бывало раньше, давно, когда не отгремели еще кровавые
войны за передел зоны и братва еще не установила закон. Но те времена
минули, и цена жизни кодлы мудро облеклась в кипы прикида и головы
лохов. Отданное ради мира всегда можно взять, накопив силы для крутой
разборки. Но - Хранительница?! Что в ней фраерам, живущим не по
благородному закону хаз?..

И первым словом, повисшим на устах каждого, было: "Нет!"

Так требовал закон. И еще он указывал отделить кощунственный язык,
осмелившийся высказать такое, вместе с головой, голову же, окутав
шелком, отослать тому, кто прислал гонца.

Но каждый из сидящих здесь помнил о судьбе ближайших соседей,
сидевших в хазе у моста. Там сейчас одни лишь руины, и обнаглевшие лохи
играют на пепелищах отрезанными головами тех, перед кем вчера еще
пресмыкались...

Причина лютости фраеров, доныне загадочная, стала явной. Конечно же,
мостовым тоже предложили такой выкуп; но они не сдали своего мраморного
мужика с пращой, нет, они гордо отказались и поступили с посланцем по
закону; и их выморили жаждой, а потом перестреляли, как петушков, до
последнего шпанюка...

- Жду базара! - обрывая тишину, произнес пахан.

И лица братвы окаменели.

Вякнет ли кто? Последнее слово закон оставляет за тем, кто сидит во
главе стола. Если же слово это - единственное, значит, вера в паханский
фарт жива и решать ему. А коли нет - тогда пусть несогласный качнет
права и перьям решать, кому как стоять на хазе...

- Есть базар!

Конечно же! Козырь вторых этажей ударил перстнем о перстень в знак
желания вякнуть, и на лице пахана не было удивления. Если от кого из
братвы и стоило ждать подляны, так именно от этого, борзого не по летам.
Всем известно, что козырю вторых этажей не в кайф шестерить. Что ж, он в
глухом авторитете, и не только на своих этажах.

Увы, умом он не блистал никогда. Возможно, поэтому и не косил ставить
собственную хазу, хотя пустую башню в округе отыскать нетрудно и кореша
за ним пойдут. Сам знает, что не управится. Проще взять под себя уже
обустроенное...

Не говоря ни слова, пахан скинул на руки подскочившему шестерке
пиджак и галстук и накинул на плечи скрипуче-глянцевую черную куртку.
Непомерного веса цепь мелькнула на груди, в тугих завитках пего-седых