Чтение 76–й страницы книги ~Ур, сын Шама~

неслось из той аллеи. И тут был мощно подхвачен припев:

Через тумбу, тумбу раз,

Через тумбу, тумбу два...

- Фу, как орут! - поморщилась Аня. - Ненормальные прямо. Они из
медицинского.

- Откуда ты знаешь? - удивился Валерий. - По голосам?

- По песням. А теперь что же - Ур улетит обратно на эту планету? Как
ее - Эир?

- Не знаю. Он уехал к родителям в колхоз, сидит там безвылазно, и
никто не знает, что будет дальше.

Рокотала гитара, лихие голоса вели старинную песню к концу:

Но соблазн был велик, и не выдержал старик,

С колокольни своей он спускается.

И всю ночь напролет он и пьет и поет

И еще кое-чем занимается!

Эта озорная песня Казанского университета - не правда ли? - вызывает
представление о развеселой жизни дореволюционного студенчества. Вольно им
было от зари до зари шататься по городу. Вон даже святой Харлампий, патрон
университетской церкви, им позавидовал - слез со своей колокольни и
закутил напропалую. Отсыпались студенты, естественно, днем.
Обязательногото посещения лекций не было. Только расписание вывешивалось -
выбирай что хочешь.

Ах, веселые времена необязательного посещения и ночных шатаний! Ах,
озорные песни и невинные забавы!

Правда, были в жизни старого студенчества свои мелкие неудобства. Ну,
скажем, непременно нужно было в срок вносить плату за обучение. Особо
одаренным юношам, не имеющим средств, разрешалось представлять
"свидетельство о бедности", освобождавшее от платы. И, чтобы получить эту
унизительную бумагу, приходилось долго обивать пороги канцелярии
полицеймейстера.

Перелистайте студенческие дневники Чернышевского за 1848 - 1849 годы
- вы поразитесь, сколько перед двадцатилетним Николаем Гавриловичем
возникало сложных финансовых и бытовых забот, неведомых нынешним
студентам.

Общежитий не было. Студенты снимали комнаты и углы "по средствам". А
чтобы добыть денег, давали уроки на дому гимназистам из богатых семей.
Дашь с утра урок часа на два - беги в университет, хоть одну лекцию успеть
бы послушать. Потом - на другой конец города, еще урок часа на два. Зайти
в кофейню Вольфа, где посетители имели право бесплатно читать газеты,
похлебать наскоро щей, горячего чаю попить. Потом - к товарищу лекции
переписать. Забежать на почту - письмо родителям отправить (почтовых
ящиков еще не было), сходить к немцу в Чернышев переулок - чернил купить и
узнать, что партия распродана, послезавтра надо прийти. А тут приспело
время сдать профессору зачет на дому, да хорошо бы его дома застать, а то
прошлый раз ушел несолоно хлебавши (телефонов-то еще не было). Поздним
вечером у себя в каморке завалиться бы спать, да надо писать очередную
работу. А темы для студенческих работ всякий раз даются новые - что
профессору в голову придет, - так что и переписать не у кого...

Не колесили по старому Петербургу автобусы, трамваи и троллейбусы. Не
мчались под городом поезда метро. Были только извозчики - медленные и
дорогие ("Овес-то нынче почем?"). За перевоз через Неву лодочники брали по
15 копеек.

И все концы студент проделывал на своих на двоих.

Библиотеки, кроме университетской, были только платные, с залогом. 18
сентября 1850 года Чернышевский записывает расход - 10 рублей серебром на
возобновление билета в библиотеке для чтения. А когда ему удалось достать
на считанные дни "Современник" с лермонтовским "Героем нашего времени",
Николай Гаврилович переписал эту вещь для себя. Купить журнал было "не по
средствам".

Часто приходилось ему обдумывать, чем выгоднее писать и на какой
бумаге. То ли чернилами, то ли карандашом. А карандашей в России тогда не
делали, были только заграничные, и стоил такой карандаш 10 копеек серебром
- по ценам того времени столько же, сколько два фунта хлеба.

А так - что ж, жизнь веселая. Хочешь - спать ложись, хочешь - песни
пой...

Конечно, были не только бедные студенты. Были и богатые, их называли
"белоподкладочниками". Чтобы уменьшить приток разночинцев в университеты,
было введено обязательное ношение формы - довольно дорогой, со шпагой на
боку. Бедные студенты заказывали себе форму на неизносимой черной саржевой
подкладке, чтобы хватило на пять лет. А богатые - на белой шелковой.
Им-то, "белоподкладочникам", не надо было бегать по урокам и библиотекам.
Нужные книги и журналы они покупали на деньги родителей, ездили на
родительских лошадях, и времени свободного для развлечений у них, понятно,
было куда больше.

Ладно, хватит о старых временах. Просто к слову пришлось: святой
Харлампий подвигнул к сему отступлению.

При своей близорукости Вера Федоровна очков не носила - полагала, что
они ей не идут. Однако все, что ей было нужно, она видела превосходно.

Вот и сегодня: предприняв большой директорский обход института,
внезапно появляясь в отделах и лабораториях, Вера Федоровна зорко
подмечала недостатки, подлежащие устранению.

В холле второго этажа она увидела совершенно возмутительный
недостаток: у круглого низенького столика, развалившись в креслах и дымя
сигаретами, сидели младший научный сотрудник Горбачевский и незнакомый
юноша в пестром галстуке и многопуговичном пиджаке, какие теперь
закройщики модных ателье называют "фасон свиноматка". Перед ними лежали на
столике два-три развернутых ватмана, покрытых, как принято писать в
производственных романах, сетью затейливо переплетенных линий, а проще
говоря - чертежами двухступенчатого редуктора с косозубыми цилиндрическими
колесами.

Палец Горбачевского блуждал по чертежам, а многопуговичный юнец со
скучающим видом смотрел сквозь заграничные теневые очки сложной
конструкции.

- Деталь девятая, - произнес Горбачевский, - маслоуказатель...

Тут он увидел Веру Федоровну и запнулся. У него напряглись было
мышцы, управляющие подъемом туловища, но в следующий миг Валерий понял,
что все равно попался и теперь вежливым приветствием делу не поможешь. Он
остался сидеть в кресле, только ноги подтянул, а директриса, холодно
глянув, прошествовала через холл в коридор.

В приемной Вера Федоровна справилась у Нины Арефьевой, вернулась ли
из отпуска Селезнева, и, получив ответ, что да, как раз сегодня вышла на
работу, распорядилась вызвать ее.

С улыбкой вошла Нонна в кабинет директрисы. Вера Федоровна,
прищурившись, окинула взглядом ее стройную фигуру в брючном костюме из
кримплена сиреневого тона, с неизменным аляповатым скарабеем, приколотым к
отвороту жакета. Сухо ответив на Ноннино приветствие, приступила к
разносу:

- Ваши подчиненные, моя милая, распустились. Не далее как десять
минут назад ваш хваленый Горбачевский - заметьте, в рабочее время -
принимал посетителя по личному делу. Одного этого достаточно для наложения
взыскания, не так ли?

Нонна открыла было рот, чтобы ответить в том смысле, что она только
что вернулась из отпуска, но Вера Федоровна не дала ей вымолвить ни слова.

- Но еще хуже то, чем занимается Горбачевский, - продолжала она
обличительную речь. - Нетрудно понять, что он сдавал бездельнику-студенту
работу, выполненную за деньги, - листы по начерталке или курсу деталей
машин. С легкой руки вашего Горбачевского этот белоподкладочник
современного типа с юных лет привыкает жить за чужой счет. И я вас
спрашиваю: какой инженер из него получится, к чертовой бабушке?

- Мне нет никакого дела до этого студента, а что касается
Горбачевского...

- Ах, вам нет дела? - Голос Веры Федоровны достиг басовых нот. - Вам
наплевать, что появится еще один неуч и бездельник с инженерным дипломом,
который будет в меру своих сил портачить на производстве, а потом сунется,
чего доброго, в науку, и сердобольные тетеньки вроде вас напишут за него
кандидатскую диссертацию...

Нонна рывком поднялась. Все кипело у нее внутри, но она постаралась
сказать как можно спокойнее:

- Разрешите внести поправку в вопрос о сердобольных тетеньках. Да, я
написала диссертацию за чужого дядю, но - не по своей воле. Против своих
убеждений. Под сильным нажимом непосредственного начальства...

- Поправка принимается, - ворчливо сказала Вера Федоровна, закуривая
сигарету. - Я не устояла против нажима своего начальства, вы не устояли
против моего нажима, а в результате - сквернотища, халтура. Хорошо еще,
что иногда прилетают пришельцы и сбивают таких вот соискателей с
панталыку... Я все это к тому, Нонна, чтобы разозлить вас на халтуру. Не
будем ждать пришельцев. Сколько раз увидим халтуру, столько раз и
накинемся на нее - с шумом, с воплями, по-бабьи, - но только не дадим ей
расцвесть. Нельзя плодить новых Пиреевых.

- Совершенно согласна.

- А раз согласны, то учините вашему Горбачевскому немилосердный
разнос. Административных мер принимать не стану, но предупредите его, что
в следующий раз не будет пощады... Чего вы стоите? Сядьте, разговор не