Чтение 20–й страницы книги ~Меч Скелоса~

и метить каждого ребенка маленьким клинообразным шрамом на лбу - над левым
углом правого глаза у мальчиков и над правым углом левого глаза - у девочек.
Но, несмотря на это, когда они вернулись в свою общину в оазисе, они
вели с собой восемнадцать лошадей. На двух сидели Конан и Испарана. Две
принадлежали раньше Сариду и Хассеку. Две были вьючными лошадьми Конана и
Хассека. Остальные двенадцать некогда были скакунами одетых в зеленое
бандитов, которых шанки называли иоггитами, по имени их бога. Одно животное
во время стычки было ранено. Его убили и оставили для крылатых или
четвероногих падальщиков. Шанки ни за что не стали бы ездить верхом на
лошадях, или носить их шкуры, или есть их мясо.
Солнце стояло низко, и небо было прочерчено кровавыми, топазовыми и
перламутровыми полосами, когда воины на верблюдах и их гости достигли
безымянной общины это был дом шанки. Здесь высоко вздымались пальмы, и
листья свисали с их верхушек, словно руки, раскачивающиеся над шатрами и
небольшими круглыми кладовыми. Здесь мужчины носили белые туники с длинными
рукавами поверх свободных шаровар или штанов желтого, или оранжевого, или
красного, или сочного коричневого цвета, для достижения которого необходима
была верблюжья моча их женщины ходили в ярко-алом, и только юбки закрывали
их тело и ноги. Замужние женщины закрывали голову так, что ни одного ее
участка не было видно.
Хотя гостям сказали, что шанки живут в этом оазисе "сотни лет",
единственными постройками были кладовые - зернохранилища из глины и навоза.
Шанки жили в шатрах, как их предки-кочевники, и сохраняли все атрибуты и
обычаи воинственного народа. Здесь жило меньше пятисот человек - оазис был
домом, и население строго контролировалось, - и ими управлял человек,
которого называли ханом.
Не кто иной, как Хаджимен, сын Ахимен-хана, возглавил атаку на старых
врагов шанки, джазихим, называемых также иоггитами. Ахимену не было еще и
четырех десятков лет его сыну и наследнику было двадцать и четыре, и его
старшая сестра жила в гареме Великого Хана в Аграпуре - она была даром
Ахимена. Шанки жили внутри границ Империи Турана, но не принадлежали ей.
Поскольку они патрулировали пустыню поблизости и время от времени
соглашались охранять караваны, король-император из Аграпура в Туране
позволял им оставаться здесь, не отбывая воинскую повинность и не платя
налоги Турану.
Когда Ахимен и его сын сняли белые верхние одежды, которые они
надевали, только выезжая за пределы своей общины, Конан увидел, что на них
были свободные желтые кафтаны поверх алых рубах и очень длинные свободные
белые шаровары. На груди у каждого к кафтану была приколота черная
пятиконечная звезда.
Жена Хаджимена, безликая, облаченная во все алое, увешанная и
украшенная опалами, гранатами и серебром, увела Испарану, чтобы позаботиться
о ее туалете. Ахимен пригласил Конана в свой шатер. У вождя шанки были
потрясающие усы: они были смазаны жиром и маслом для блеска и закручены
вверх толстыми жгутами, изгибавшимися дугой на его щеках и доходившими почти
до нижних век. Знак шанки над его глазом был странно изогнут двумя
вертикальными морщинами, прорезанными песком и ветром. Сорок лет в пустыне
сделали его лицо лицом шестидесяти летнего. В его единственное кольцо был
вставлен большой гранат, а на его груди на шнурке из сплетенного верблюжьего
волоса висел опал в форме полусферы.
- Конан из Киммерии, добро пожаловать к шайки. Мы разместим твоих
лошадей.
- Что делают шанки с захваченными лошадьми, Ахимен-хан?
- Шанки меняют их в Замбуле, - как нельзя более учтиво ответил тот, -
на хороших верблюдов и те немногие вещи, в которых шанки нуждаются.
Замбулиицы с радостью берут лошадей, а также опалы, из которых мои люди
вырезают фигурки верблюдов и звезды или раскалывают и полируют их, придавая
им форму идеальных полусфер.
- Я заметил у шанки много опалов, - сказал Конан, - и все они
прекрасны. Вы настоящие художники. Шанки сегодня захватили восемь лошадей, а
я - пять.
Ахимен склонил голову. Люди с почтением уступали им дорогу на пути к
шатру вождя и изумленно смотрели на человека со странными глазами,
возвышавшегося над их ханом, потому что киммериец был почти гигантом, а
шанки не были высокими. Конан так и не узнал, откуда это племя появилось
здесь.
- Мы уважаем право Конана потребовать себе всех этих лошадей. Однако я
выслушал своего сына и признаю, что восемь лошадей причитаются нам, а пять
принадлежат Конану по праву сражения и захвата. Одну из наших мы убили. Эй,
наполни чашу этого человека! - ибо Конану подали большую чашу, сделанную
шанки из глины и обожженного песка, через какое-то мгновение после того, как
он соскочил с лошади.
Пока молодой воин, которому была оказана такая честь, наполнял чашу,
Конан сказал:
- Я прошу хана шанки отобрать трех из пяти лошадей для себя, ибо без
его людей я и моя женщина умерли бы сегодня.
Они вошли в шатер, который стоял в центре общины и был не крупнее, чем
все остальные. Воин-шанки - на вид ему, как подумал Конан, было лет
двенадцать, - не пошел за ними. Внутри были низкие столы, явно сделанные не
шанки, и коврики, явно сделанные ими они были из верблюжьей кожи или
курчавого верблюжьего волоса, и некоторые были выкрашены в красный или
коричневый цвет, рецепт получения которого шанки держали в тайне.
При словах своего гостя Ахимен вновь склонил голову.
- Конан чересчур щедр, - как с лошадьми, так и со словами. Однако мне
кажется, что могучий воин, на которого напали шестеро и который убил
пятерых, не нуждался в нашей помощи!
Конан наклонил голову, что, как он чувствовал, было правильным среди
этих свирепых воинов пустыни, восседающих на верблюдах, воинов, которые были
такими учтивыми в пределах своей общины и которые не использовали прямой
формы обращения. Он не стал ничего отрицать. Вождь шанки знал так же хорошо,
как и киммериец, что его слова были преувеличением.
- Это были всего лишь иоггиты, - сказал Конан, зная, что сделает этим
приятное человеку, которого он уважал киммериец редко встречал таких людей.
Он заметил, что Ахимен притворно сплюнул.
- Я приму одну лошадь как щедрый дар Конана, - сказал Ахимен.
Киммериец, ободренный этим торгом наоборот, нервно решился сделать
широкий жест и притвориться щедрым до смешного.
- Ахимен-хан вызовет мое неудовольствие, если не примет пять лошадей.
- Возможно, я не вызову неудовольствия своего гостя, если приму трех
лошадей, - вернулся к первоначальному предложению Ахимен-хан, - по его
выбору.
- Это будут три лошади по выбору хана, - ответил Конан. Хотя мечтой его
жизни было стать бога тым, он не мог представить себе, что это произойдет
путем непрерывного приобретения скота или недвижимости.
- Для меня будет честью выбрать двух из пяти лошадей моего гостя.
- Я верю, что выбор хана будет наилучшим, хотя это всего лишь лошади, а
не верблюды.
- Я доволен, - сказал Ахимен-хан.
- Я доволен, - сказал Конан.
- Наполните чашу нашего гостя! - сказал Ахимен.
Поскольку в шатре больше никого не было, он поднял кувшин и сам
наполнил чашу. Конан поклонился. Хан, чей шатер был цвета песка и украшен
двумя связками человеческих ушей - по одной с каждой стороны входа, -
повернулся к перегородке, образованной плотной непрозрачной занавеской алого
цвета, и дважды щелкнул пальцами.
Из-за перегородки вышли две тоненькие девочки, едва достигшие зрелости
и достаточно похожие друг на друга, чтобы быть сестрами. На каждой из них
были огромные, тяжелые бронзовые серьги, которые, без сомнения, со временем
должны были оттянуть мочки их ушей ниже линии челюсти на каждой был
довольно широкий и толстый бронзовый ножной браслет левое предплечье каждой
было обернуто и обвязано сплетенными в косичку полосками верблюжьей кожи,
затянутыми угрожающе туго. Больше ни на одной из них вообще ничего не было,
и когда они упали на колени и низко поклонились, Конан попытался не смотреть
на них во все глаза. Несмотря на их возраст, ему внезапно захотелось
оказаться позади них.
Из-за их спин вышла и прошла между ними молодая женщина. Она казалась
совершенно бесформенной в нескольких красных одеждах, надетых одна на другую
и украшенных серебром и опалами. Один опал торчал из ее левой ноздри,
которая, как понял Конан, была проткнута, а левый рукав ее одежды был плотно
обернут темной кожей. К ее груди была приколота черная пятиконечная звезда.
Губы были выкрашены в черный цвет, глаза обведены - с очевидной
тщательностью - непрерывной угольной чертой, так что зрачки казались
огромными а украшение из слоновой кости, свисавшее спереди ниже ее талии,
было непристойным.
- Моя дочь Зульфи, - сказал Ахимен-хан. Пока Конан рылся в мозгу,
пытаясь отыскать слова, достаточно учтивые для шанки, Зульфи закрыла лицо
руками и очень низко поклонилась. Конан происходил из воинственного племени
и находился сейчас среди таких же воинственных людей, поэтому он чувствовал,
что ему подобает стоять совершенно неподвижно. Если он нанесет этим
оскорбление, то извинится и напомнит своему хозяину, что приехал издалека.
Если это будет недостаточно, думал киммериец, то вечно эффективное решение
проблемы висело у него на бедре.
- Ханская дочь Зульфи - красавица и делает честь его шатру и его
чреслам, - сказал Конан, и эти необычные слова явно понравились и женщине с
губами странного цвета, и ее отцу.
В этот момент появилась еще одна женщина она, казалось, не имела лица
и даже головы под алой вуалью, украшенной золотыми арабесками и свисающей до
пояса, который был сделан из серебряных дисков и опускался ниже ее широкого,
крепкого живота. Диски, как разглядел Конан, были монетами, и он понял, что
эта женщина носит на себе немалый их вес.