Чтение 39–й страницы книги ~Год лемминга~

- Кстати, а кто у тебя в хоромине убирает? Я пришла - чисто.

- Честно? Понятия не имею.

- Врешь, - сказала она с удовольствием.

- Кто, я? - возмутился Малахов. - Ладно, вру. - Он улыбнулся. - А
если скажу, что сам, ты поверишь?

- Нет, конечно.

- Почему?

- Ты по телефону сболтнул, что неделю тут не был, а где пыль?
Складывать два и два в первом классе учат.

- Ну ладно, есть такая Анна Ильинична, она на чистоте помешана.
Говорит, что функционеры, кроме грязи, ничего не производят и норовят
жить как свиньи. Ее сына в Школу не приняли, так что у нее на нас зуб.

- А ты что же?

- А я слушаю и не перебиваю. Приятно послушать вечерком, когда
мозги уже не работают.

- Плюс смычка с населением?

Малахов почувствовал раздражение. Только таких разговоров не
хватало ему сегодня на десерт. Незабвенная Юлия, ушедшая со скандалом
жена, сказала однажды, что он умеет быть либо джентельменом, либо
зверем, третьего состояния ему не дано, - и он подозревал, что это
правда. Зверь в нем еще не проснулся, но уже скалил клыки.

- Слушай, я тебя обидел чем-то?

- Ты что, не понимаешь? Для женщины быть обиженной мужчиной -
естественное состояние. Не станет у вас комплекса вины - что с вами
сделаешь?

- А с нами надо что-то делать? - спросил Малахов. Ольга не
ответила, и он подумал о том, что женщина, какой бы умной она ни была,
не должна умничать при мужчине. Если умничает - значит или не
слишком-то умна, или ей на все наплевать. О том, какое "или"
соответствует Ольге, размышлять сейчас не хотелось.

Мельтешня лыжных палок давно исчезла с экрана - был там выпуск
новостей, канадский корреспондент передавал материал из Ванкувера о
противостоянии белых, цветных и разбавленных, затем сюжет сменили и
известный обозреватель Матвей Кулуаров сказал несколько суровых слов о
парламентариях, затеявших тягомотные дебаты вокруг нового
законопроекта об обуздании преступности. Приводились жутковатые цифры
роста оной за последние месяцы, и Малахов удовлетворенно отметил, что
свое слово Нетленный пока держит. За все время работы над "Надеждой" в
печать просочилась одна-единственная статейка о всплеске суицида,
вдобавок тиснутая в бульварной газетенке, - статейка поганая, но вроде
бы оставшаяся незамеченной. То ли не уследил Нетленный за своим
хозяйством, то ли пропустил сознательно - поди разберись. Сама по себе
статейка ничто, не прошла даже в информсеть, но - лиха беда начало.
Как всегда, пресса готова лизать задницу тому, кто платит и не бьет...
пока лижут. Ох, не нужно бы сейчас привлекать внимание к Службам, с
беспокойством подумал Малахов, опасно это...

О том, как Мощам удается контролировать потоки информации по
компьютерным каналам, оставалось только гадать. Сетевые
информтехнологии - поистине чудище обло, озорно, стозевно и гавкай...
то есть лаяй... Ну да мы, санитары, люди скромные, спиртом согретые,
карболкой умытые, в чужие профессиональные секреты носа не суем...
если, конечно, не уверены, что его не прищемят дверью.

- Как Новый год прошел? - спросил Малахов.

- Неплохо. Жаль, тебя не было.

- Я бы вам всю компанию испортил. Подарок мой получила?

- Угу. Прелесть. Скажи, хоть Рождество-то мы с тобой вместе
встретим? Только честно.

- Честно? Вряд ли.

- Малахов, ты нахал. И чего я с тобой связалась? Сколько раз мы
виделись за месяц? Три? Иной раз волком завыть хочется, то есть
волчицей, конечно, а тебя нет.

- Повыли бы вдвоем?

- Язва ты, Малахов... В прошлый раз много от тебя толку было?
Явился пьян - ноги бантиком... Думаешь, если я русская женщина, то все
стерплю?

- Подожди два года.

- О! А что будет через два года?

- Стану консультантом. Спокойная работа, непыльная. И никакой
ответственности. Подождешь?

- Там посмотрим.

За окном послышался мяв - еле слышный, но Бомжу хватило и этого.
Кота словно сдуло с колен леди Белсом - прижатые уши, шерсть дыбом,
толстый хвостище стучит по полу перед дверью. Рррразорву!

- Ша, Бомж! Место!

- Мя!

- Господи, зверь, ну почему ты не собака!..

- Уа-аа-ау!..

- Придется выпустить, - вздохнул Малахов. - Иначе он нам жить не
даст. Гладиатор с помойки.

Едва открылась щелка, кот вылетел наружу торпедой, шарахнувшись по
пути башкой о дверной косяк. Против ожидания, Ольга не воспротивилась
- наверное, в самом деле считала, что мужчина должен быть бойцом, а
дело женщин - рукоплескать с трибун и ублажать победителей. Против
такой постановки дела Малахов в принципе не возражал, хотя немедленно
подумал, что ему-то, функционеру Малахову, до победы еще ох как
далеко... Кручкович? Ну что Кручкович Э Ха? Завтра выяснится, что он
такое. Более чем вероятно - очередной тупиковый коридор. Чист аки
агнец, с Филиным не связан и ни о каком факторе Т знать не знает.

И - словно кот мог помешать вопросу - Ольга теперь привстала с
тахты и смотрела так, что он понял: надо ответить. Хоть что-нибудь.

- Спецы работают, - сказал он. - Я за этим делом слежу, можешь не
сомневаться. Следствие по высшему классу. Как что прояснится - я
сразу...

- Значит, ничего? - Она помедлила, не отрывая взгляда от его лица.
- Хоть что-нибудь сказать можешь?

Малахов развел руками.

- Мотивов не нашли, а ты знаешь, как раскрываются
немотивированные... Знаешь? Кстати, если ты меня обхаживаешь ради
следствия, то зря - я и так сделаю, раз обещал...

- Дурак! - перебила она со злобой, и он увидел, какова в ярости
леди Белсом. - Козел! Честный какой: "раз обещал"... Я тебя
спрашивала, что ты будешь делать, если я под тебя не полезу? Ты мне
условия ставил? Господи, ну почему вы все такие козлы!..

- Прости, - сказал он. В горле стоял комок. - Прости, я виноват.
Понимаешь, показалось почему-то... Так, наваждение.

И надо было врать ей об этом ее давно мертвом Андрее, потому что
иначе было нельзя. Надо было молчать о том, о чем, может быть, уже
завтра - упаси бог - будет кричать весь мир...

Он дотянулся до бара, плеснул, выпил. Один.

- Ты хочешь?

- Хочу.

Он наполнил второй бокал. За дверью неистово орали коты - исполняли
ритуал перед схваткой.

- Поют...

- Что? - не понял он.

- Звери поют боевую песнь. А мы так петь разучились. Мы врагам
улыбаемся. Отводим душу на близких, спиваемся, нюхаем дурь, из окон
прыгаем...

Она отстранила бокал, когда он попытался чокнуться.

- Давай так.

- Ты сердишься? - спросил Малахов.

- Нет. На тебя нельзя сердиться. Тебя надо или очень сильно любить,
или очень сильно ненавидеть. И по-другому не выходит, и тебе вредно.

- А ты?

На этот раз она не ответила в раздражении: "А я - насадка для...",
как он боялся и чего он не хотел; она просто промолчала. И это было
славно.

Коньяк, вкуса которого он с первого захода не почувствовал,
плеснулся в жилах теплой волной. Сейчас все будет хорошо, подумал он.
Все у нас будет хорошо. Потому что я на самом деле по ней соскучился.
Может быть, если "демоний" не возразит, удастся оставить Ольгу на всю
ночь...

"Демоний" возразил, и одновременно дзинькнул дверной звонок.
Проклиная все на свете, Малахов поплелся к двери. Хорошо, если всего
лишь охрана. Хотя нет, эти, усомнись они в чем-либо, сперва
воспользовались бы телефоном... Он успел еще подумать, что надо бы на
ближайшие час-два отключить всю связь, кроме "шухерной" линии, - если
сейчас обойдется, конечно. Неожиданные звонки в дверь редко не чреваты
каким-нибудь ЧП.

На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоял Виталька.

Нашел время, подумал Малахов кисло.

- Ну проходи, не стой столбом. Дует.

- Пустишь, пап?

Странный вопрос Малахов пропустил мимо ушей занятый скачущими
мыслями совсем иного свойства. Во-первых, ни с того ни с сего
появилось и не отпускало ощущение пустоты, будто чего-то не хватало и
что-то вдруг пошло не так, как следует, - нет, не то, что явился
Виталька, а что-то с этим связанное, но другое. Во-вторых,
предчувствие испорченного вечера вырастало в уверенность: все-таки
взрослый сын и любовница в одной кубатуре - это лишнее. Не дурак же