Чтение 18–й страницы книги ~В зените~

тебя некем.

- И сколько времени нужно вам на изучение?

- Надо записать формулы молекул, координаты и точное строение клеток.
Итого, около трехсот триллионов знаков по двоичной системе. Если записывать
по тысяче знаков в секунду, за триста миллиардов секунд, можно управиться.

- Триста миллиардов секунд? - заорал я. - Десять тысяч лет? Да я не проживу
столько.

- Откуда тебе известно, сколько ты проживешь? По какой формуле ты
высчитываешь будущее?

- Откуда? Оттуда! Я человек и знаю, сколько живут люди. Я уже старею, у
меня виски седые. Непонятно, головы с антеннами? Я разрушаюсь, я
разваливаюсь, я порчусь. Я испорчусь окончательно лет через двадцать, если
не раньше.

- Мы предохраним тебя от порчи, - заявил В самонадеянно. - Соберем лучших
биологов и решим, как сделать тебе капитальный ремонт.

Вот чего не было на планете аксиомопоклонников - волокиты. Уже через три
часа в пустующем бассейне состоялся консилиум В-машин разных
специальностей. Приползли даже гиганты девятинулевые, но эти не смогли
втиснуться в шлюз, им пришлось оставить громоздкие мозги снаружи, а на
совещание прислать только глаза и уши, кабелем соединенные с телом.

Мой друг В с восемью нулями изложил историю болезни примерно в таких
выражениях:

- Перед нами примитивный первобытный органогенный механизм, имеющий
мелкоклеточное строение. Автоматический ремонт идет у него в масштабе
отдельных клеточек, и нет никакой возможности разобрать агрегат и заменить
испорченные блоки. По утверждению самого объекта индикатором общего
состояния механизма служит цвет бесполезных нитей, находящихся у него
снаружи на верхнем кожухе. Нити эти белеют, когда весь механизм начинает
разлаживаться. Задача состоит в том, чтобы провести капитальный ремонт
агрегата, не разбирая его на части даже для осмотра.

Минутное замешательство. Глаза девятинулевых осматривают меня со всех
сторон, и, конечно, кабели перекручиваются, завязываются узлами.
Восьминулевки почтительно распутывают начальство.

Первым взял слово девятинулевик Ва - биоатмосферик.

- Рассматриваемый несовершенный агрегат, - заявил он, - находится в
постоянном взаимодействии с внешней средой и целиком зависит от нее. Причем
важнее всего для агрегата газообразный кислород, который всасывается через
отверстия головного блока каждые три-четыре секунды. Между тем кислород -
активный окислитель горючего, при обильной подаче кислорода горение идет
быстрее. Если мы хотим, чтобы агрегат сгорел не за двадцать, а за двадцать
тысяч лет, нужно уменьшить концентрацию кислорода в тысячу раз, и жизненный
процесс замедлится в нужной пропорции.

- Среда - ерунда! - рявкнул другой девятинулевик, Вр-биопрограммист. - У
агрегата есть программа, закодированная на фосфорнокислых цепях с
отростками. Там все записано: цвет головных нитей, форма носа, рост, длина
ног, и, несомненно, отмечен срок жизни. Надо разыскать эту летальную запись
и заменить ее во всех клетках.

Вс-биохимик высказал свое мнение:

- Агрегату нужен не только кислород, требуются также питательные материалы
и катализаторы. Все они доставляются в клеточки по эластичным трубочкам
разного диаметра. С годами эти трубочки покрываются накипью из плохо
растворимых солей кальция. Я рекомендую промыть их крепкой соляной
кислотой.

Вк-биокибернетик:

- Для таких сложных систем, как изучаемый агрегат, решающее значение имеет
блок управления. Указанный блок - агрегат называет его мозгом -
периодически отключается часов на восемь, в это время вся система находится
в неподвижном и бездеятельном состоянии. Замечено, что период
бездеятельности относится к периоду деятельности как один к двум. Чтобы
продлить существование агрегата в тысячу раз, нужно увеличить это отношение
в тысячу раз, то есть каждый день пробуждать агрегат на три минуты,
остальное время держать его в состоянии так называемого сна.

В-биототалист (я бы перевел как психолог):

- Замечено было, что агрегат функционирует наилучшим образом в состоянии
интересной деятельности. Получив интересующее его задание на составление
алгоритма рассуждения, несмотря на неисправность, он провел ночь без так
называемого сна и наутро чувствовал себя превосходно. Поэтому я предлагаю
подобрать увлекательные задачи на каждую ночь, и агрегату некогда будет
думать о порче.

Рецепты явно противоречили друг другу, и мои целители сцепились в яростном
споре. Девятинулевики опять завязались узлами, яростно бодая друг друга. Я
смотрел на всю эту свалку равнодушно. Мне как-то было безразлично: умереть
ли от удушья, от соляной кислоты, от переутомления или от снотворных.

- Я сложное существо, - пробовал я убеждать своих докторов.

И тут, объединившись, спорщики накинулись на меня:

- Как ты смеешь возражать девятинулевым? Ты же не биолог!

День спустя от своего постоянного куратора В я узнал, что, не сговорившись
между собой, машины приняли решение проводить на мне опыты поочередно, в
алфавитном порядке. Первым оказался Ва, ему предоставили возможность
удушить меня в бескислородной атмосфере. Положение стало безнадежным, и я
решил, другого выхода не видя, добиться встречи с Аксиомой. Какой ни на
есть, самовлюбленный маньяк, а все же живое существо. Должен понимать, что
мне дышать надо хотя бы. И я объявил голодовку. Объяснил при этом
чугуннолобым, они могли и не понять, что такое голодовка, что я прекращаю
подачу материала для саморемонта и буду растворять сам себя, клеточка за
клеточкой. И предложил им взвесить меня для убедительности. Цифрам они
верили.

Только первые сутки голодовки не доставили мне больших мучений. Что-то я
вспоминал, что-то записывал. К обеденному времени затревожился аппетит, но
я перетерпел, а вместо ужина лег спать пораньше. Но наутро я проснулся с
голодной резью в желудке, ничего не мог уже записывать.

Воображение рисовало мне накрытые столы, витрины, прилавки, рестораны и
закусочные во всех подробностях. Никогда не представлял, что в памяти моей
хранится столько гастрономических образов. Мысленно я. накрывал стол со
всей тщательностью опытного официанта, я расставлял торчком салфетки,
острые и настороженные, как уши овчарки, я резал тонкими ломтиками
глазчатый сыр и нежно-прозрачную ветчину, выравнивал в блюдечке янтарные
зерна красной икры. И, презрев деликатесы, зубами рвал с халы хрустящую
корку, обсыпанную, маком. Потом накрывал к обеду, раскладывал, резал... И
для ужина расставлял салфетки, рвал хлеб, набивая рот... Нестерпимо!

Дня три терзали меня эти видения. Затем желудок отвык от пищи, мозг
смирился с поражением, перестал будоражить меня. Пришли безразличие и вялая
покорность: "Проиграл так проиграл. Когда-нибудь надо же помирать".

На пятый день чугунные лбы наконец разобрались, чем мне грозит голодовка.
Весы убедили их: исчезновение килограммов - арифметика. Они доложили по
начальству и объявили тут же, что Аксиомы дающий согласен видеть меня.

И вот на плоском темени друга моего В, держась за его уши-антенны, я качу
во дворец бога вычислительных машин. Малиновое солнца Эа устилает мой путь
кумачом, смородиновые капли взлетают из каждой лужи. Слева остается
завод-колыбель со взводами ног а взводами рук, приветствующих меня,
высокого гостя Кибернетии. Мы огибаем ограду и устремляемся к приземистому
зданию с множеством дверей, совсем непохожему на дворец, скорее
напоминающему станционный пакгауз. Ко всем дверям его движутся машины:
прыткие семинулевки, солидные восьминулевые, уже обремененные грузом
знаний, и еле тащатся почтеннейшие девяти- и десятинулевства, волоча блоки
со старческой своей памятью на прицепных платформах.

Смысл этого паломничества открылся мне в вестибюле дворца. Оказывается,
машины приходили с отчетом; они сдавали добытые знания. В стенах имелись
розетки, машины втыкали в них вилки, видимо предоставляя свои блоки для
списывания, что-то гудело, стрекотало, и над розеткой появлялась цифра с