Чтение 3–й страницы книги ~Делается открытие~

разделенным на временные полосы. Полоса уплотненного времени для
ожидающих, полоса нормального времени, полоса растянутого для торопящихся.
Для начала же в каждом городе и селе могут быть созданы дома, усадьбы,
даже комнаты для ждущих и неуспевающих.

В сельским домах ожидания крестьяне охотно будут проводить предвесенние
месяцы, когда зерно прошлогоднего урожая съедено, закрома подметены,
хлебушко идет пополам с мякиной, да и того не в достаток. Так хорошо
ужать, уплотнить эти постные месяцы. Перебился недельку, глядь, уже
зелен"... А осенью а страдную пору тот же мужичок запросится в дом
успевания. Ниву-то не упрячешь в дом, жать и стога метать придется в поле,
но выспаться можно за полчаса. И день твой, и ночь твоя для страды.

Догадываюсь, что господа фабриканты первыми заведут дома успевания при
своих цехах. Даже и против 10-часового рабочего дня возражать не будут
больше. Так славно получится: в сутках две полновесных смены и дважды по
два часа для отдыха, растянутых сколь угодно..."

Конечно, читатель XXI века не сможет без улыбки читать эти строки.
Улыбке снисходительная и печальная. Так наивно сочетает Аникеев власть над
законами природы, науку далекого будущего и голодающую деревню, или
двойную эксплуатацию фабричных. Но что он мог сделать - человек двух эпох?
Мысленно он жил с нами, а физически - в царской России, обращался к своим
современникам.

Статья Аникеева кончалась такими словами:

"Это был сон, дорогой читатель, сладкий сон. Проснись. Но если ты очень
захочешь, чтобы сон стал явью, не пожалей усилий. А для начала напиши по
адресу..."

Никто не поверил. Никто не написал.

Что делал Аникеев? Продолжал. Строил этаж за этажом свой воздушный
замок.

Можно поражаться его мужеству. Другой мог бы и опуститься, махнуть
рукой, ныть, жаловаться на судьбу. Но что приятного в нытье? И Аникеев
делал то, что он мог. Мыслил. Мысленно строил темпорологию.

Доказательств нет. Средств на опыты нет. Фактов нет. Аникеев вводит
"допустим". Допустим, фундамент построен. Что дальше?

Соорудив темпокамеру в своей голове, Аникеев внимательно обставлял ее,
продумывая все детали быта в ином времени.

Например, связь с внешним миром. Телефон не годится. В темпокамере
время идет быстрее, допустим, в десять раз. Значит, слов в десять раз
больше и звуки выше, вы тараторите тоненьким голосом, а внешний мир басит,
растягивая слова. Пять секунд на слово, ничего не поймешь. Аникеев
предлагает сочетать телефон с граммофоном. Сначала записывать речь, потом
прокручивать в другом темпе. Для его эпохи это почти изобретение.

Электромагнитные волны изменятся тоже. Мир предстанет в иных красках.
Темпокамера видит внешний мир в инфракрасном освещении, внешний мир
темпокамеру - в ультрафиолетовом. Столько технических проблем и столько
возможностей для наблюдений!

Время ускоряется раз в десять, размеры уменьшаются раз в десять, масса
же убывает пропорционально кубу длины, а мускульная сила - пропорционально
квадрату. Ускоренно-уменьшенные люди будут сравнительно сильнее. Они
смогут прыгать как блохи, смогут даже летать, махая руками. Правда, в
пределах своей темпокамеры.

Время идет быстрее, а сила притяжения все та же, и такое же ускорение
падения. В темпокамере все будет падать очень медленно. Практически там
будет невесомость. О быте в невесомом мире тогда никто не размышлял, кроме
Циолковского.

Аникеева занимают не только технические, но и психологические проблемы.
Он пишет трактат "Семья в многополосном времени". Муж работает в срочной
полосе, он стареет быстрее, чем жена, не успевает вырастить детей. Не
изменится ли институт брака? Далее, проблема демографическая. Для
уменьшенных людей планета наша станет просторнее. Каждая страна как бы
приобретает новые территории. Может быть, таким образом разрешатся,
наконец, бесконечные споры держав из-за границ и колониальных владений?

Аникеев пишет трактат о расширяющейся Земле.

Если же и на Земле места не хватит, то когда-нибудь можно переселиться
в атомы. Как раз в те годы было открыто атомное ядро (1911) и создана
планетарная модель атома (1913). Электроны представлялись в ту пору
крошечными планетками.

Серия статей о колонизации атомов.

Но переселенцы будут жить в ускоренном времени, легко обгонят своих
прародителей. Беспредельная Атомамерика оставит за кормой медлительную
земную Британию.

"Наши атомные правнуки".

Следующий этап размышлений: если атомы пригодны для жизни, возможно,
жизнь есть и там, своя собственная и, конечно, быстротекущая, энергично
развивающаяся, целые эпохи вмещающая в одну секунду. А вдруг эта жизнь
захочет вторгнуться на Землю и явится в наш мир неожиданно, как жестокие
марсиане Уэллса?

Статья "Враждебный микрокосм".

Аникеев считает, что этот страх необоснован. "Туатомоземцам" (так он
называет атомных аборигенов) нет смысла вторгаться в наш сонный мир, где
каждый шаг человека равен миллионам миллиардов их лет. Смешно начинать
войну, нелепо даже в гости ехать, если вернешься в немыслимом будущем. Нет
уж. Если и в атоме тесно, местные жители будут углубляться внутрь, еще
глубже, где время течет еще быстрее.

А что глубже атома? Есть ли предел? Ответ добудет та же темпорология.
Можно представить себе путешествие в глубь материи. Путники все
уменьшаются, время все ускоряется Вот они на уровне насекомых, амеб,
бактерий, молекул, атомов, электронов...

Темы рождают темы. Ветвится тематика размышлений.

Пожалуй, сам Аникеев испробовал жизнь в двухполосном времени. Мысленно
уходил в конец XX века, в XXI век, в XXII и XXIII. И по сей день не все
еще выполнено, что он обдумывал. А сам существовал в уездном городке на
Волге, где плавал в воздухе медовый звон колоколов и нищенки гнусавили на
паперти, а пьяные орали песни у кабака.

Конечно, Аникеева не понимали современники. Ведь он-то строил свой
воздушный замок последовательно, этаж за этажом меблировал... а люди и
фундамента не видели. Не было еще фундамента. И строительной площадки не
было. Места не отвели.

Отчасти Аникеев понимал это. Чувствовал, что сначала нужно старый мир
разрушить до основания, потом уже строить. Но вместе с тем уповал на
какие-то проблески разума у сильных мира сего. С грустью читаешь его
сверхнаивные обращения к императорам, королям и президентам в августе 1914
года. Их он убеждает, что незачем воевать из-за земель, лучше изобрести
уменьшение. Атомов хватит на всех. И даже дешевле обойдется.

Последнее письмо Аникеева датировано октябрем 1916 года.

Мы даже не знаем года смерти пионера темпорологии.

Современники не признали его и не знали о нем. Он слишком вырвался
вперед; в погоне за временем оторвался от своего времени. Извечная судьба
российских изобретателей. Уроженцы экономически отсталой страны, они были
знакомы со всеми достижениями мировой науки, мыслили на самом высоком
уровне и могли уйти далеко вперед, выше всех. Пожалуй, отсутствие
индустрии и толкало их на создание величественных теорий. Была бы
индустрия, застряли бы на задачах первого этажа.

И мы не знаем года смерти пионера темпорологии.

Впрочем, такова естественная судьба всяких пионеров. Самые первые
начинают, как правило, раньше времени. Пионер потому и опережает, что он
выскочил раньше всех. Потребности еще нет, возможностей еще нет, идеи еще
не носятся в воздухе, техника не готова и наука не готова. Мысли можно
готовить. Но мир еще не способен воспринять их.

А когда будет способен, тогда явятся тысячи... тысячи исследователей,
целые отряды.

Самый первый, увы, должен готовиться к непризнанию.

2. ФОРМУЛЫ (ЧЕЗАРЕ ФРАСКАТТИ)

Вода голубизны неправдоподобной, голубее, чем апрельское небо. Только у
берега она грязна и вонюча, там колыхаются дынные корки в радужных
разводах нефти. На горизонте величественный вулкан; груда рассыпчатого
губчатого шлака, пропахшего едким сероводородом. Нарядная набережная из
белого и розового мрамора; за ней переулочки и дворики, увешанные мокрым
бельем. Протяжные песни над морем, визгливая брань торговок на базаре.

Чезаре Фраскатти родился в Неаполе.

Люди, знавшие его лично, вспоминали прежде всего добрые глаза и добрую
улыбку. Фраскатти был добрым человеком, очень доброжелательным, всегда
готов был прийти на помощь кому угодно, даже тем, кто помощи не
заслуживал. Близким эта доброте казалась слабостью. Фраскатти органически
не мог отказать тем, кто просил жалостливо. У него вечно что-нибудь
вымогали пройдохи, жулики, лавочники, пропойцы, нахальные притворщики,
ленивые студенты. Даже не обманывали. Он все видел, но стеснялся в глаза
назвать лжеца лжецом.

Слабость? Но он был неуступчив в вопросах науки, жестко несгибаем в
спорах с учеными мужами и с государственными - с сенаторами,
губернаторами, премьерами и президентами даже. Может быть, потому, что
мужи не выпрашивали, а давили.

Семейные предания рассказывают, что Чезаре с детства был тихим и
спокойным ребенком. Сосредоточенно играл сам с собой, на людях дичился.
Другие мальчишки били его, даже если были вдвое моложе. Однажды на
бульваре у него отняли трехколесный велосипед.

"Да ты бы сдачи дал!", - крикнул отец с возмущением. - "У меня не