Чтение 4–й страницы книги ~Делается открытие~

бы-ыло сда-ачи", - ответил, размазывая слезы, маленький Цезарь.

Ему было пять лет, когда родители повели его смотреть военный парад.
Дело было в 1924 году, в первые месяцы итальянского фашизма со всей его
помпезной театральностью: бантами, аксельбантами, барабанами и факельными
шествиями после облав и погромов. Фраскатти-отец, торговец средней руки,
сочувствовал (на свою голову, как оказалось позже) "защитникам права и
порядка". Не без труда достал билет на парад, привел сына и наследника. Но
когда загремели барабаны и черные колонны двинулись, тряся бантами и
бряцая саблями, маленький Цезарь разревелся. На всю трибуну вопил: "Не
хо-чу, боюсь... Они меня убью-у-ут".

Учился он средне. Учителя тоже пугали его своей напускной строгостью.
Интерес к математике проснулся у него позже - в старших классах. Став
знаменитым, он говорил, что математика привлекла его своей неоспоримостью.
Дважды два всегда четыре. У квадратного уравнения два корня, у кубического
- обязательно три. Это истинная истина, и ее нельзя сжечь на костре,
расстрелять, перекрасить, видимо, в зыбком мире 1930-х годов, когда
диктаторы, выдавая черное за блистательно-белое, похвалялись искусством
лжи, а либералы играли в поддавки с фашистами, добросердечному и
чистосердечному юноше математика представлялась единственным прибежищем,
островком чистой истины. Аникеев ушел в науку от тупого невежества забитых
уездных мещан. Фраскатти ушел в науку от злобного невежестве мещан,
захвативших власть.

Математические способности развиваются рано. В 15 лет Фраскатти примяли
в университет, в 16 у него уже были печатные труды, в 19 он повез новую
теорию а Копенгаген.

Оружием ученых всегда была логика. Ученые свято верили, что разум может
объяснить все. Линия эта достигла высшего развития у последователей
Декарта - картезианцев, пользовалась уважением у просветителей, у Руссо с
его естественным воспитанием, у Робеспьера с культом Верховного Разума.

Но разум, увы, был человеческим здравым смыслом, исторически
ограниченным, основанным на предыдущем опыте. И когда дело дошло до работы
на промышленность, разум начал спотыкаться, обнаруживая свое
несовершенство. Пришлось писать "Критику чистого разума", ниспровергать
самонадеянную Логику. А на опустевший трон был возведен Король Опыт -
высший судья теоретиков.

И Опыт властвовал в течение всего XIX века, пренебрежительно третируя
умозрительные рассуждения болтунов-натурфилософов... пока не получился
конфуз. Опыт стал открывать какие-то странные, непостижимые явления: ни
словами описать, ни на графике нарисовать, разумом не постичь тоже.

Тогда слово взяла математика.

Уравнениями она описывала невнятные результаты опытов. Более того,
математика сама сочиняла уравнения и диктовала пути для проверки. Отныне
опыты скромно подтверждали математические озарения. Открытия начинали
рождаться в расчетах, на кончике пера. Так Максвелл нашел электромагнитные
волны, Планк - кванты, Эйнштейн - атомную энергию, Бор и вся школа Бора -
законы квантовой механики.

Наука XX века чутко прислушивалась к скрипу перьев. Открытия
выуживались из чернильницы. И гениальные юноши, отважные колумбы новейшей
физики, сочинив уравнение красоты неописуемой, спешили в Копенгаген -
Мекку новейшей физики.

Нильс Бор - пророк этой новейшей физики - с интересом выслушивал
бредовые идеи, подкрепленные бредовыми уравнениями, потому что XX век был
веком всесильной Математики. Сами видят": и в нашем повествовании формулам
посвящена вторая глава, а опыт появится только в пятой.

С интересом выслушивал Бор молодого Паули, и молодого Шредингера, и
22-летнего Дирака, и 20-летнего Ландау, и 19-летнего Гейзенберга... и
19-летнего Чезаре Фраскатти, который привез уравнения мнимомира.

Исходная идея его была чрезвычайно проста.

В теории относительности важную роль играет выражение

ш1/(1 - v^2/c^2)

Когда v равняется с, знаменатель превращается в ноль, а все выражение
стремится к бесконечности. Благодаря этому с ростом скорости к
бесконечности стремится масса, а время - тоже к бесконечности, замедляясь
постепенно.

Корень сравнительно сложен и выглядит искусственно. Вот Чезаре и
предложил рассмотреть другие выражения. Может быть, не в нашем мире, а в
иных, или в прошлом, сто миллиардов лет назад, вместо минуса под корнем
стоял плюс:

ш1/(1 + v^2/c^2)

А получится это, если в том мире скорость мнимая и квадрат ее -
величина отрицательная. Тогда с ростом той условной скорости масса не
росла, а уменьшалась бы и время не замедлялось, оно ускорялось бы.

Фраскатти рассмотрел еще несколько "миров". Он заметил также, что в
мире замедленного времени (т.е. нашем) и в его противоположности -
мнимомире время неоднородно, оно плавно изменяется в зависимости от
скорости. Правомерно назвать оба мира - мирами плавнополосного времени.
Ускорение и есть переход с одной полосы на другую. Становится понятной
квадратная секунда, которая так мучает школьников в формулах. Ускорение -
как бы второе измерение времени. Можно говорить о площади времени, вывести
формулы этих площадей. Например, в антимире Фраскатти площадь эта
треугольная.

Фраскатти открыл свой зеркальный мир на кончике пера и не задавался
вопросом, существует ли он на самом деле. Может быть, это некое
Зазеркалье, изнанка атомов, а может быть - абстрактная величина. Ясности
не было, и она казалась необязательной. Ведь Фраскатти был воспитан
новейшей физикой XX века, где уравнения предшествовали реальным фактам,
казались важнее фактов. Главное, есть красивое уравнение. Что-нибудь оно
да означает.

Пока властвовал Король Опыт, отношение было иное. В XIX веке, когда
Лобачевский выступил со своими математическими идеями, его сочли чуть ли
не сумасшедшим, придурковатым по меньшей мере. XIX век уважал только
пробирку, XX был благосклонен к математическим фантазиям. Фраскатти
выступил своевременно. Нет, пожалуй, опоздал года на два-три.

Квантовая Мекка доживала последние дни. Европа готовилась ко второй
мировой войне. Европейское содружество ученых развалилось. Италия накрепко
связалась с Гитлером... и начала вводить, между прочим, гитлеровские
антисемитские законы. Отец-то Чезаре был чистокровным итальянцем, но имел
неосторожность жениться на еврейке.

Чезаре получил телеграмму, что ему не стоит возвращаться в Неаполь.

Годы скитаний. Десятилетия борьбы за кров и хлеб. Дания, Швеция,
Англия, потом Соединенные Штаты. Чужие страны вовсе не торопились на
помощь к эмигрантам. Бедняков не впускали, пробравшихся высылали,
поселившимся не давали работы. Только года через четыре, пробившись к
своему соотечественнику Ферми, Чезаре получил работу по специальности,
видимо, связанную с "проектом Манхэттен" - с атомной бомбой.

Середина жизни Фраскатти не представляет особенного интереса. Биографы
обычно пересказывают ее скороговоркой. Постепенно он стал благополучным
американским профессором (итальянского происхождения), купил в рассрочку
коттедж. Женился на Джульетте Пуччи, американке итальянского
происхождения. В ту пору в Штатах, очень внимательно относились к
происхождению. Существовала иерархия наций, и итальянцы - "даго" -
принадлежали не к элите. Женитьба на соотечественнице избавляла от лишней
грызни в доме. Жена Фраскатти была домовита, умела вкусно готовить, была
сентиментальна, криклива, но уважала мужа и, ничего не понимая в
математике, не мешала ему витать в мире безупречной неоспоримости. Она
родила мужу трех дочерей, вырастила их скромными и домовитыми, уберегла от
соблазнов, от хиппи и хотроддеров, выдала замуж: одну на Аляску, одну - в
Техас, а младшую - даже в Италию. И умерла, выполнив свой долг на Земле,
так и не узнав, что была женой великого ученого. Оставила ему, одинокому,
стареющему, сутуловатому и грустноглазому, одну математику в утешение.

О работах его рассказывать трудно и даже невозможно. Трудно, поскольку
автору никак не удается простыми словами объяснить всю важность
интегрально-дифференциального уравнения с семью переменными, корни
которого никак не удавалось взять, пока Фраскатти не дал удивительно
изящное решение, по красоте сравнимое с лучшими достижениями Эйлера. И
невозможно рассказать, потому что многие из этих уравнений ложились в
папки с грифом "секретно" и "совершенно секретно". Да, Фраскатти работал
по заданиям военного ведомства. Да, он работал на войну. А кто тогда в США
не работал на войну? Даже женщины, корчась в родовых муках, работали на
войну: солдат рожали.

К счастью, атомная война не состоялась. Удалось предотвратить.

Попутно Фраскатти публиковал в математических журналах статьи,
развивающие его любимую тему: варианты физических антимиров. Работы не
вызывали возражений, потому что математически они были безупречны, и еще
потому, что не имели отношения к практике; не задевали интересов ни
единого фабриканта. О трудах Фраскатти знали специалисты, узкий круг
физико-математиков - и тоже относились без интереса, но с должным
почтением. Известно было, что есть такой профессор, продолжающий линию
Лобачевского и Римана, солидный, умеренный, умеренно талантливый, пожилой,
ничего не обещающий. И сам Фраскатти ничего не ждал от будущего, хлопотал
уже о пенсии, написал завещание, имущество распределил между дочерьми.

И тогда пришла слева.

Шумная, блестящая, мишурная, с барабанным боем, принятым в Америке
прошлого века, с портретами на первой полосе, фотографиями дочерей на
пляже, внуков в ванночке, с репортерами, хватающими за рукав, со статьями
о развлечениях Фраскатти, о его игре на гитаре, о пеним неаполитанских