Чтение 26–й страницы книги ~Подземная непогода~

заново. Взять хотя бы главу о вулканах. Когда-то в рукописи стояло: "Нужно
увидеть, что происходит в вулкане и под вулканом во время извержения...
Такова неотложная задача науки". А в гранках окончательная редакция иная:
"На очереди - проблема укрощения и регулирования вулканов. Уже в настоящее
время на сопке Горелой началось строительство электростанции на базе
использования вулканической энергии".

Да, лед тронулся. Строительство началось, несмотря на сопротивление
всяких тартаковых. Такая была война, а теперь все в прошлом. Как суетился
этот Тартаков! Писал клеветнические письма, обвинял Дмитриевского в
семейственности. Но все-таки склочника разоблачили, сняли с работы.
Интересно, где он сейчас?..

А Тартаков в это время стоит на мосту. На одной льдине он увидел
разводы, похожие на букву "Е", и вздохнул, вспомнив о Елене. Все пошло
вкривь и вкось с тех пор, как она уехала на Камчатку. Со зла он ввязался в
неравную борьбу с явно полезным проектом. Его опровергли, надо было
во-время отступить, заявить: "Да, да, я с самого начала верил в идею, но в
проекте были слабости. Теперь они убраны, можно принять за основу
предложение Грибова". А он зачем-то упрямился, искал обходные пути. Ну,
вот и пришлось преподавание оставить, квартиру освободить, дорогие вещи
сдать на хранение знакомым. Сейчас ему предлагают ехать на Камчатку.
Насмешка судьбы! Он будет строить ту электростанцию, против которой
боролся. Но, может быть, он встретит Елену? Все-таки они любили друг
друга...

Тартаков провожает глазами льдину с буквой "Е", пока она не ныряет под
мост. Тогда он отшатывается, бледнея. Ему кажется, что мост плывет, льдины
плывут, почва уходит из-под ног. Все плывет, нет ничего твердого в этом
мире...

А инженеру Кашину ледоход напоминает строительный транспортер - гибкую
ленту, которая подает кирпичи на верхние этажи. Мутно-желтая река тащит за
горизонт громадные белые кирпичи, как будто где-то там, вдалеке,
гиганты-строители выкладывают ледяной дворец. Когда пройдет лед по
камчатским рекам, пора будет приступать к строительству. Интересно, готовы
ли рабочие чертежи?.. И, уже не думая о ледоходе, он пересекает улицу и
входит в здание, на котором написано: "Гипровулкан" - Государственный
институт по проектированию сооружений на вулканах.

...Из окна Гипровулкана, с третьего этажа, смотрит на набережную
Грибов. Он озабочен, хмурится, вздыхает. У Грибова свои заботы. "Все
движется... ничто не стоит на месте", - думает он про себя и досадливо
морщится. Чем он недоволен? Целый институт работает над покорением
вулкана. Сегодня с утра Грибов обошел этаж за этажом. В чертежном бюро он
видел знакомый профиль Горелой сопки, повторенный на кальке десятки раз.
Многоцветные карты, геологические и топографические, схемы дорог, планы
жилых поселков, замысловатые конструкции и сложные детали - вся продукция
учреждения была выставлена на чертежных досках. Грибов осмотрел все и
остался доволен. Работа шла как следует.

Затем по крутой винтовой лестнице он спустился в подвал, в лабораторию.
Здесь пахло кислотой, жженой резиной, озоном и сыростью. Гулкое помещение
со сводчатым потолком тянулось на десятки метров и все было заставлено
странными сооружениями. В одном углу журчала вода, текущая по лоткам, в
другом гудела раскаленная печь, и горячие камешки, которые выскакивали из
ее пасти, звонко щелкали по стальному листу. Далее огромный вентилятор
гнал потоки пыли на бешено крутящееся колесо. Тут же стояли пачки лопастей
различной формы. Были здесь лопасти вырезные, круглые, удлиненные, с
острыми и с закругленными краями.

И здесь работа шла, не требуя вмешательства Грибова. А он был не из тех
начальников, которые успокаиваются, сказав; "Давайте-давайте,
делайте-делайте, старайтесь-старайтесь". Он ушел из лаборатории и сейчас,
стоя в своем кабинете у окна, твердил с горечью: "Да, движется, не стоит
на месте..."

Но вот он обращает внимание на прохожего, который смотрит на ледоход,
подняв плечи, засунув руки в карманы. Его поза выражает недовольство и
даже возмущение.

"Знакомая фигура. Кто бы это мог быть?" - думает Грибов. Он силится
вспомнить, но телефон отвлекает его.

А недовольный человек действительно знаком Грибову. Это летчик, вернее
бывший летчик, Ковалев. Рука его комкает в кармане бумагу, на которой
синим карандашом написано: "Уволить с 1 апреля". Жалобы не помогли. Все
комиссии признали его негодным. Он все еще надеялся, поехал в Москву,
дошел до высшего начальства, но сегодня главный врач сказал ему:

- Ничего не поделаешь, дорогой. Последствия контузии. Левый глаз видит
на двадцать процентов. Нельзя вам летать!

- Да нет, я вижу хорошо! Я волновался на комиссии... - пробовал
возразить Ковалев.

Но врач улыбнулся в ответ:

- Это и плохо, что вы видите хуже, когда волнуетесь. Лечиться надо
всерьез. Да вы не горюйте, вы свое сделали. Можете выйти на пенсию и
отдыхать.

- Рано мне отдыхать! Я моложе вас лет на двадцать. Вы же не
отдыхаете...

Врач развел руками:

- Каждому свое. Есть специальности, связанные с возрастом. Возьмите,
например, спорт. Для бокса, борьбы, спринтерского бега лучший возраст
двадцать пять лет. После тридцати чемпионы сдают красные майки, сходят на
третье, пятое место, потом во второй десяток. Люди находят выход: работают
тренерами, растят учеников, своих спортивных наследников. И в авиации
необязательно летать самому. Поищите место в школе или на аэродроме...

- На аэродроме? Никогда!

Ковалев представил себе зеленое поле, готовые к взлету машины, ревущие
моторы, стремительный разбег... Рванувшись вперед, стальная птица
устремляется в голубой простор. Острые крылья режут плотный воздух,
встречный ветер хлещет ее... а на опустевшем поле стоит унылый человек,
тоскливым взглядом провожая серебряную точку. Нет уж! Чем жить так,
томясь, завидуя, тоскуя и каждый день видя недостижимое, лучше порвать
сразу, не мучить себя. Нет, нет, на аэродром он не пойдет!

Врач проводил Ковалева до дверей, пожал ему руку, похлопал по плечу,
пригласил зайти через несколько месяцев. А Ковалев чувствовал, будто его
вышвырнули на улицу пинком. Дневной свет показался ему тусклым и серым.
Прохожие раздражали его. Спешат? Конечно, они имеют право спешить, у
каждого есть место и дело. Только он один может не торопиться. Начинающий
пенсионер!.. Говорят - заслужил покой. Выбросили, сдали в утиль! Сами
радуются, смотрят на ледоход. А что хорошего? Бестолочь... Бегут по реке
льдины, суетятся, толкаются, торопятся. Куда? Все равно добегут до Коломны
или до Рязани и там растают.

А в памяти назойливо повторялась одна и та же строчка из слышанного
когда-то стихотворения:

"Жить, говорит, будешь. Петь - никогда".

"Ну что ж! - сказал Ковалев сам себе. - Если петь не придется, жить
все-таки нужно".

Он вынул записную книжку, раскрыл ее на страничке, где были записаны
поручения, и поставил галочку возле слов; "Зайти к Грибову в Гипровулкан".

В небольшом кабинете Грибова было тихо, чисто и пустовато. На широком
письменном столе не лежало ни одной папки. В шкафу за стеклом виднелись
пустые полки.

- Здесь нам никто не помешает. Рассказывай, - сказал Грибов.

- Да я, собственно, не для разговоров пришел. Письмо просили передать,
- угрюмо ответил Ковалев.

Грибов положил конверт на стол, собираясь прочесть после, но, взглянув
на почерк, не утерпел и тут же разорвал конверт. На лице его появилась
сдержанная улыбка, потом выражение досады, брови сдвинулись, на лбу
показались морщины.

- Ну зачем она мудрит? - воскликнул Грибов с неудовольствием. - Степа,
у меня просьба; Тася тебя уважает. Скажи ей, довольно откладывать! Я уже
не так молод, мне пошел четвертый десяток. Мы ждали, чтобы Тася кончила
техникум, теперь надо ждать, чтобы она построила электростанцию.

- А почему ты убеждаешь меня? Приедешь на Камчатку, поговори с Тасей
откровенно.

- В том-то и дело, что я не поеду на Камчатку. Я решил уйти из
Гипровулкана.

- Почему? Ты не хочешь довести дело до конца? Ведь замысел твой.

Грибов задумчиво барабанил пальцами по стеклу.

- Замысел мой, и все-таки я ухожу, - твердо сказал он. - Я сам не сразу
понял это. В наши дни всякое дело передается по эстафете. Только художник
задумывает картину и сам же пишет ее. В производстве так не бывает. Я
геолог и был очень нужен, пока шли изыскания, а сейчас работа пошла
строительная. В Гипровулкане инженеры спорят - применять ли шахтный бур
или проходческий комбайн, где строить бетонный завод, откуда везти трубы.
А я сижу рядом с ними и поддакиваю. Конечно, я автор замысла, меня
уважают, со мной считаются, спрашивают мое мнение. Но я молчу. У меня нет
своего мнения о комбайне и бетонных заводах. Теперь меня спрашивают все
реже. Я не обижаюсь. Конечно, я могу изучить инженерное дело. Но если я -
квалифицированный геолог, зачем мне переучиваться на строителя? Прав я или
нет?

- Безусловно, - хрипло ответил Ковалев.

- И вот недавно, - продолжал Грибов, - меня пригласил к себе профессор
Дмитриевский. Ему поручено сейчас большое дело - служба подземной погоды.
Ее задача - предсказывать подземные катастрофы: извержения и
землетрясения. Дело необычное, сложное, нужное и ответственное.
Дмитриевский зовет меня к себе заместителем. Я подумал... и согласился.