Чтение 44–й страницы книги ~Время игры~

Может быть, нам сразу лучше отправиться не в Германию, а куда там - в
Бомбей, в Калькутту?

- Вот это пусть вас совершенно не беспокоит. Если вам суждено
поправиться, это будет зависеть совсем не от денег. Скажу вам больше - я
намеренно хотел довести до вашего сведения приговор из уст признанного
специалиста, чтобы... - Чтобы что? - перебил его немец, склонный, как и
всякий человек в его положении, поверить в любое чудо.

- Чтобы в очередной раз посрамить чересчур самодовольную "официальную
науку".

И Сашка пустился в пространные рассуждения об оккультизме,
эзотерическом знании, власти духа над материей, тайнах йогов, умеющих
сутками медитировать голыми на морозе и пронзительном ветре Гималаев, о
старцах, замурованных в каменных мешках, где они в течение года без воды
и пищи, исключительно усилием воли полностью омолаживают свой организм и
выходят из заточения двадцатилетними на вид юношами.

- И вот сейчас я хочу провести над вами эксперимент, дорогой Гельмут.

Скажите, вы чувствуете что-нибудь? - Он резко провел по ноге
капитана, от колена вниз, кончиком карманного ножа. На бледной коже
появилась длинная царапина с капельками крови.

- Совершенно ничего.

- Хотя бы пальцами пошевелить можете?

- Конечно, нет. Профессор полчаса со мной занимался, пытаясь
обнаружить хоть какие-то признаки чувствительности. Безуспешно.

- Я так и думал. А сейчас я попробую воздействовать на вас одним
мистическим амулетом. Говорят, что это - священный браслет царя Ашоки.
Закройте глаза и постарайтесь как можно более ярко представить один из
моментов вашей жизни, не важно какой, лишь бы вы его лучше помнили. Тот,
когда вам пришлось идти или бежать босиком по траве, по горячему
песку... Только очень старайтесь, возможно, от этого зависит ваше
будущее.

Шульгин надел на руку фон Мюкке браслет и включил секундомер. За
последний год он научился виртуозно обращаться с инопланетным
устройством, дозируя его действие в нужных пределах.

Сейчас ему требовалось в очередной раз запустить процесс регенерации
нейронов и прервать его в точно рассчитанный момент.

Так он сможет внушить немцу не только надежду на выздоровление, но и
уверенность, что только он, Ричард Мэллони, держит в руках жизнь и
судьбу капитана.

По лицу фон Мюкке, со стиснутыми челюстями и плотно смеженными
веками, было видно, как старательно и с какими усилиями он выполняет
рекомендацию своего целителя.

- Достаточно, - сказал наконец Шульгин и расстегнул браслет.

- Мне кажется, я сделал все, что мог. Вспомнил 1901 год, Шварцвальд,
последнее лето перед морским училищем. И что же дальше?

Шульгин вновь взял нож и вонзил острие в икроножную мышцу. Капитан
вскрикнул. Отдернуть ногу у него не получилось, но она заметно
вздрогнула.

- Чудо! Это чудо, Ричард! Боль была совершенно натуральная. А ведь
только что... Так я вправду могу поправиться? Если да, я не знаю... Фон
Мюкке задохнулся от избытка чувств.

- Надеюсь, что все будет хорошо. Не сразу, конечно, но мои надежды
стали определеннее. Это был самый ответственный момент. Если бы не
удалось, то все... Благодарите царя Ашоку.

- Да я теперь готов уверовать во что угодно. Стану, если нужно,
правоверным индуистом... - Выпейте лучше еще пару глотков этого
выдержанного виски и усните. Вы потратили очень много сил, нужно их
восстановить. А вечером я дам вам еще одно лекарство. Не менее
чудодейственное.

Глава 11

К концу этого сумрачного и холодного, унылого дня, готового уже
перейти в ранние сумерки, выставленное Славским по все правилам боевое
охранение на чердаке главного корпуса дачи заметило три движущихся по
приморскому шоссе со стороны города автомобиля.

Разболтанный, сильно дымящий грузовой "Ганомаг", брошенный, похоже,
за ненадобностью еще немцами в 1918 году, и легковые открытые "Рено". В
бинокль было видно, что они заполнены вооруженными людьми с различимыми
на плечах шинелей погонами.

Часовой поднял тревогу.

Конечно, можно было с большой долей вероятности предположить, что это
следует по назначению всего лишь очередная смена караула на дальнобойные
береговые батареи Люстдорфа, но сторож дачи, человек бывалый,
забеспокоился не на шутку.

- На батареях - моряки, они в черном ходят, а это - армейцы. Не по
вашу ли душу? Давайте-ка, господа хорошие, сюда ходите, а я сам гостей
встречу, если что. - Сторож торопливо отпер дощатую дверь в углу
коридорчика, указал рукой:

- Там в углу лючина подвала, а за бочками - лаз в катакомбы.
Прячьтесь и ждите.

Если обойдется - я позову. Если нет - сидите, пока не уедут. Только
далеко, упаси вас бог, не ходите... За оставшиеся две-три минуты
Славский успел отдать команду своим людям по возможности свести дело
миром, выдавая себя за беженцев, прибившихся на пустующую дачу
пересидеть осень-зиму.

Шульгин же в это время стремительно натянул на фон Мюкке штаны,
свитер и куртку, пару одеял и две свои походные сумки сунул в руки
Славского и велел ему бежать в указанное место.

Немца он понес на руках уже тогда, когда с улицы громкий жестяной
голос в мегафон предлагал всем скрывающимся на даче приготовиться к
проверке документов, выходить к воротам по одному, имея при себе оные, а
оружие заранее сложить на веранде.

В случае малейшего сопротивления комендантская служба одесского
гарнизона стреляет без дополнительного предупреждения.

Протолкнув капитана в начало тесного, едва полтора на метр, лаза в
углу подвала, Шульгин метнулся обратно. На такую удачу он даже не
рассчитывал.

Пока он добрался до прихожей, у ворот громыхнул первый выстрел.

У помощников Славского нервы не выдержали, или контрразведчики первые
пошли на обострение, разбираться было некогда.

Выстрелы гремели уже не переставая. Под кроватью у Шульгина была
спрятана еще одна сумка, с "большим комплектом выживания". Под матрасом
- автомат.

Он дернул последовавшего за ним Славского, пытающегося что-то
рассмотреть в приоткрытую дверь, за рукав.

- Бежим, спасаться надо, иначе всем конец!

Славский было попробовал упереться, не совсем понимая, что лучше -
последовать ли паническому призыву британца или поддержать своих людей.

А с улицы надрывался мегафон:

- Я - начальник центральной полицейской части! Немедленно прекратить
стрельбу, иначе отдам приказ на полное уничтожение! Со мной целый взвод.
Все бандиты будут убиты на месте. Бросайте оружие и сдавайтесь. Три
минуты на размышление!

- Вы идиот, Славский? Черт с вашими людьми! Этих трех минут нам и
хватит, бежим!

При должном напоре и хорошо аффектированной энергетике панические
настроения можно передать почти каждому.

Славский тоже поддался. Накинул железный крюк на петлю входной двери
и устремился за Шульгиным.

Потом они торопливо завалили ящиками и пустыми бочками изнутри дверь
чулана.

Вспомнив какой-то приключенческий фильм с подобной коллизией, Сашка
пропустил в люк погреба Славского, нагреб на крышку всякого подручного
мусора и, придерживая ее одной рукой, протиснулся в оставленную щель.
Так, чтобы при беглом осмотре в темноте или при свете ручных фонарей
показалось, что никакого люка вообще нет или, в крайнем случае, он давно
не открывался.

А окно из второй комнаты флигеля в сад он распахнул еще раньше. То
есть вломившиеся в домик контрразведчики скорее всего решат, что
запершиеся изнутри люди успели бежать именно этим путем и давно уже
пробираются под обрывом вдоль пляжа или просто уплыли на лодке.

Тут Шульгин даже слегка заигрался в стремлении к абсолютной
убедительности и правдоподобности.

Его ведь на самом деле совсем не интересовало, что подумают посланные
полковником Максиным опера.

Но так он привык - если делать дело - чтобы комар носа не подточил.

Больше всего его раздражали приблизительные, надуманные сюжеты
американских, да и многих отечественных боевиков, где непрерывно хочется
плеваться от непрофессиональных, а то и просто глупых действий
персонажей.

- Бегом, бегом, быстрее, - торопил он Славского, - надо отойти в
глубь пещеры хоть метров на сто, тогда нас найдут не сразу или вообще не
найдут.

Неизвестно, бывал ли Славский вообще в одесских катакомбах, или
слышал о них что-нибудь.

Пожалуй, если да, Шульгину не удалась бы его провокация.

Предоставив ротмистру нести непослушное, полупарализованное тело
немца, сам он спешил впереди, с двумя тяжеленными сумками, словно
набитыми двухпудовыми гирями, через плечо, болтающимся на ремне
автоматом и сильным электрофонарем в вытянутой руке.