кружевной наколке на голове, в белом фартучке, красивая и жизнерадостная
женщина тридцати с лишком лет.
лауреат международного конкурса кулинаров и поваров. Все что хотите!
сновать между кухней и комнатой, неся блюда, тарелки, сковородки,
кастрюли, сотейники и соусницы, супницы и жаровни. Комната наполнилась
ароматом, парами, душистым дымком, стол начинал ломиться от первых,
вторых, третьих, десертных, мясных, рыбных, мучных, сахарных блюд; все это
источало запах, заставляло пускать слюнку и сосать под ложечкой.
ладоши. - Шорпо! Базартма!.. Земниеку брокасти!.. Куйрык-баур!..
Айлазан!.. Угра-оши!.. Сых-кебаб! Люля-кебаб! Казан-кебаб! Чупан-кебаб!..
чайник с красным цветком георгина.
окружающих или просто привычен, как вид из окна.
японскую, китайскую, индийскую кухню, а стол все ломился и ломился, ножки
его изгибались в стиле барокко, но он хоть и потрескивал, но выдерживал
натиск.
что стало происходить.
восхваляли Оленева, окунались в бокалы с шампанским, покрывались
пузырьками и, выскакивая на поверхность, захлебываясь, снова разражались
тирадами и славословиями. Их никто не слушал, все ели и пили, гул голосов,
стук ножей, звяк вилок, звон бокалов сливались в додекафонную симфонию, а
Ванюшка, поминутно меняя формы, играл на всех музыкальных инструментах
кряду, попивал чаек, гонял шестом чаек, то и дело склонялся над ухом
Оленева и подначивал: "Откушай, голубчик, голубца, отведай медведя, откуси
торт сан-суси, рот шампанским ороси..."
воздерживаться от запретной ему пищи, поэтому прихлебывал молоко,
закусывал сухим печеньем и старался не смотреть на великолепный натюрморт,
щедро раскинутый перед ним на столе. Но потом, как-то незаметно,
попробовал и то, и это, помаленьку, по кусочку, все было необыкновенно
вкусно, заманчиво, аппетитно, и Оленев сам не заметил, как начал уплетать
за обе щеки жареное и печеное, вареное и охлажденное...
челюсть, в спину, будто невидимый копьеметатель метко бросал в него свое
не знающее милосердия оружие.
он сдерживался, пытался отбиваться ногами, но его повалили на пол и стали
бить по животу...
шла к нему женщина сквозь боль, смерть и надвигающуюся темноту...
Оленевым, он видел ее глаза, губы, слышал тихие, успокаивающие слова,
обращенные к нему.
взвизгивали тормоза, заносило на поворотах, утробно крича, рассыпала на
мелкие осколки тишину сирена.
Наконец-то я вас нашел.
кроны деревьев, потом вспыхнул яркий свет, и его бережно переложили на
жесткий топчан, пахнущий хлоркой.
уверенно задрал на нем рубаху и прикоснулся к животу. Боль полоснула с
новой силой, Оленев застонал.
пища, жаркое, пряности, сами понимаете...
себя сам, собака ты этакая. Тащите его, ребята, в палату, покапаем
маленько, а потом на стол. Нечего с ним церемониться, пока не загнулся.
в палату реанимации. В ту самую, где он работал, на ту койку, где раньше
лежал Грачев.
делать сам или мне доверишь? Машку-то вызывать?
зови. Если будет операция, дашь наркоз сам. Пусть оперирует Чумаков.
дадим помереть, жди-дожидайся. И не таких видали. Камешек заклинило в
желчном пузыре. Мы его оттуда живо вытащим... Готовься к пыткам, тихуша.
Сейчас узнаешь, каково твоим больным-то приходилось...
вновь начинала раздирать живот, заходил хмурый Чумаков, ощупывал и
осматривал, качал головой.
Юрка, пробьемся. Заштопаю так, что будешь как новенький.
было стыдно лежать в наготе перед ними, но Веселов уже давал распоряжения
анестезистам, кружилась голова, Юра услышал звон весенней, капели в ушах -
биение своего сердца, потолок потемнел, превратился на миг в звездное
небо, потом погас, и пришла темнота.
бронзовой раме, прильнул всем телом к стеклу, оно поддалось, и он шагнул,
и оказался на берегу реки своего далекого детства. Позванивала река на
перекатах, перемывала разноцветную гальку, цветы чистотела глянцево
светились в густой траве, запах мяты и чабреца плыл в нагретом воздухе. Он
словно бы видел себя со стороны и в то же время сознавал, что именно он,
тринадцатилетний Юра, смотрит на все это, детскими пытливыми глазами.
Карманы его штанов оттопыривались, набитые камнями и причудливыми
корешками, мир, окружающий его, был светел и юн. Он шел вдоль берега,
выискивая красивые камешки. В воде они казались удивительно красивыми,
радужными, а высохнув, тускнели и прятали свои краски под мутной пленкой.
В первый миг ему показалось, что это очищенное ядро грецкого ореха, но,
подняв и внимательнее рассмотрев, увидел, что это просто розовый камень,
изборожденный симметричными извилинами. Одна из них, самая глубокая,
делила камень на две равные части.
Окаменелость? Надо покопаться в справочниках.
как голос Буратино из полена. - Сколько можно?
того дня, когда на машине "Скорой помощи" его привезли в больницу и
уложили на операционный стол.
ложноножками ладонь. - Разожми руку, вундеркинд задрипанный!
мягко спланировал на берег, распустив псевдокрылья. Оправившись от
недолгого полета, он приобрел Торжественную форму и изрек менторским
тоном:
полнота времени. Ныне отпускаю.
тупиковый ход. Но я рассчитал правильно. Ты и твои близкие сделали все,
чтобы найти моего братика. Один вопрос: мой ли это брат? Но это уже мои
личные проблемы. Придется искать заново... Но как похож! Близнец, да и
только!
находил. Может быть, его нашла дочь? Жена? Отец? Кто?
все, как собаки, рыскали всюду, а ты шел впереди, обнюхивал все следы
подряд, пробовал на вкус, вспугивал дичь, замирал в стойке, раздувал
ноздри, шевелил ушами, вытягивал хвост, сучил лапами, распахивал глаза и
выращивал, выращивал моего братца... И тут пришел час икс, все
параллельные линии, которыми вы шли, сошлись в одной точке, кулинарное
искусство дочки, пряности жены, диагноз тещи, мел в руках отца и так
далее, без конца. Известняк!
самого дедушку, что жил у Чумакова: строгий черный костюм, белая манишка,
хмурый взгляд из-под седых косматых бровей. В раскрытой ладони он держал
бугристый, белесоватый с розовым оттенком камешек - маленькую копию
Афанасьев Роман
Смит Кордвейнер
Громыко Ольга
Дальский Алекс
Свержин Владимир
Флинт Эрик