АЛЕКСЕЙ КОРЕПАНОВ.

СТАНЦИЯ СОЛЯРИС

Украина, г. Кировоград

Но я твердо верил в то, что не прошло время жестоких чудес.

С. Лем. Солярис.

День догорал. Очередной день, обычное звено в той цепочке, что тянется,
начиная с Рождества, через зиму, весну, лето и осень - и заканчивается тем
же Рождеством, возвращаясь к своему началу, как извечная змея, поглощающая
собственный хвост, - но, в отличие от бездумного круговорота, унося с
собой целый год нашей жизни. Еще один год.

Впрочем, день здесь был вовсе ни при чем. Просто неважное было у меня
настроение. Вероятно, сказывалась усталость... даже нет - ощущение
безысходности. День за днем, месяц за месяцем, год за годом биться над
решением проблемы квадратуры круга. Ежедневно, с утра до вечера, пытаться
доказать теорему Ферма. Пробовать определить точное значение
заколдованного числа "пи"...

Найти хоть одну точку соприкосновения, отыскать хоть какую-то зацепку,
уловить хоть что-то обнадеживающее в бесконечном потоке собранных за
десятки лет сведений об остающемся непостижимым океане Соляриса.

Временами я просто ненавидел свою работу. Сотни сотен тысяч фактических
данных, просто неизмеримое количество видеозаписей, многолетняя
деятельность людей, считающих себя специалистами в области соляристики - и
я был в их числе! - и совершеннейшее, абсолютнейшее бессилие создать хоть
что-то, способное - пусть даже в самом первом приближении - объяснить
явления, не влезающие в рамки обычных земных стандартов.

Вообще никуда не влезающие.

Космологический институт. Институт планетологии. Институт соляристики.
Множество людей, посвятивших свои жизни исследованию океана Соляриса, и ни
на шаг не приблизившихся к постижению истины, которая, скорее всего, была
просто непостижимой.

Да, я был одним из них.

Впрочем, все это пустое. Так, обычные стенания наедине с самим собой.

Просто я немного устал после трудовой недели, не принесшей - как и все
предыдущие недели, месяцы и годы - ничего нового, кроме, разве что,
очередного информационного пакета со Станции с данными наблюдений за
явлениями, которых мы не в силах объяснить. Ни одного намека на просвет -
мы бились головой в глухую стену тупика, и не было там никакого выхода.

Я действительно немного устал...

Я окончательно понял это, когда споткнулся о край небольшой выбоины в
бледно-розовом покрытии тротуара.

Хватит, сказал я себе. День кончился, и кончилась рабочая неделя, и
пора хоть на время забыть о своей лаборатории и вообще обо всем, связанном
с соляристикой. Пусть соляристика немного отдохнет от меня, а я от нее. И
в конце-то концов, что он мне, этот жидкий темный гигант, живущий своей
непонятной жизнью где-то там, за пустынными безднами, за скоплениями
космической пыли, бесконечно далеко от Земли?.. Он - там, в мире двух
своих солнц, красного и голубого, ну а я-то здесь, под нашим единственным
и довольно-таки привлекательным светилом. И вовсе не обязательно сейчас
думать о нем, а нужно думать о том, как завтра утром мы с Хари загрузим
свои пожитки в ульдер и на все выходные махнем куда-нибудь подальше - на
Атлантическое побережье или и вообще в Австралию, - чтобы вдоволь
наплаваться и наныряться, и от души поразвлечься вэйвингом в теплом земном
океане, совершенно не похожем, слава Всевышнему, на тот, иной океан.

Вот так, Крис, сказал я себе. А теперь выпей чего-нибудь прохладного и
стартуй в свой Четвертый Пригород... "В наш Четвертый Пригород, -
поправился я. - В наш".

Оглядевшись, я, срезая угол, прямо через обрамляющие широкий газон
кусты зашагал к террасе шаровидного прозрачного ресторанчика, мыльным
пузырем прилепившегося к голубой стене ближайшего здания, прямо под
висячим садом.

Кресло услужливо раскрылось передо мной, как большой цветок, я удобно
устроился в нем и принялся за в меру холодный кисловатый шипучий висс.
Бокал скользил в пальцах, как чудом уцелевшая после зимы сосулька, напиток
приятно пощипывал язык, и душноватый летний вечер постепенно утрачивал
легкий налет уныния и безнадежности и превращался в нормальный вечер
большого города - с пестрым многолюдьем на тротуарах, движущихся дорожках
и у входов в ведущие на нижние уровни туннели, с бесконечными вереницами
стремительных глидеров, черными каплями снующих по проспекту, с детворой,
резвящейся у фонтанов, и непременными старушками, сидящими в
креслах-качалках на лужайках под большими вращающимися
зонтами-вентиляторами, вновь, как и в годы моего детства, неожиданно
вошедшими в моду этим летом. Солнце уже скрылось за домами, но продолжало
мириадами бликов отражаться от стен одиноких небоскребов - реликтов
каменного века, - тонкими иглами вонзающихся в чуть потускневшее небо. Но
эти солнечные брызги играли там, в вышине, а здесь, внизу, у подножий
белых и голубых зданий, все начинало приобретать мягкий оттенок,
расслабляющий и умиротворяющий, как и кисловатый холодный висс.

После второго бокала я, кажется, вновь пришел в состояние гармонии с
собой и окружающим и, больше уже не спотыкаясь на разноцветном покрытии
тротуаров, направился к посадочной площадке ульдеров, окруженной
деревьями, под ветвями которых тоже сновала вездесущая ребятня и деловито
бродили совершающие вечерний моцион ухоженные псы с лоснящейся шерстью.

Ульдер бесшумно и плавно взмыл в вечереющее небо и устремился вдогонку
за красным шаром солнца, не успевшим погрузиться за гряду далеких холмов.
Замелькали внизу городские кварталы - десятки зданий, подобных игрушкам,
расставленным каким-то прошагавшим здесь великаном, явившимся некогда с
другой стороны небес; потом их сменили сады, широкой полосой отделяющие
город от пригородов. И глядя сквозь прозрачное днище ульдера на
раскинувшееся подо мной зеленое море, я невольно представил другую
поверхность - какой она видится из окна Станции или с вертолета:
черно-бурые холмы ленивых волн и хлопья слизистой пены кровавого цвета во
впадинах между этими уходящими за горизонт холмами...

Последний информационный пакет, полученный со Станции, был вполне
обычным и не содержал ничего нового. И приборы самой Станции, и приборы
орбитального автоматического сателлоида Луна-247 - настоящего космического
долгожителя, выведенного на орбиту еще до экспедиции Шеннона, -
зафиксировали появление двух симметриад в море Гексалла, причем обе они
возникли на месте быстренников. Был еще довольно мощный выброс
позвоночника в атмосферу у Северного полюса - его зарегистрировала
аппаратура сателлоида; Станция находилась слишком далеко оттуда. И это
только за первый час отчетного периода. Всего же за отчетный период было
отмечено около пяти тысяч возникших форм и почти столько же - исчезнувших.
Как обычно...

Самой большой бедой было то, что информация эта, по сути, не несла в
себе никакой информации. Это была простая регистрация фактов, не более.
Совершенно непонятных нам фактов. С таким же успехом (точнее, так же
безуспешно) какой-нибудь муравей мог наблюдать за полетом над его
муравейником наших ульдеров, не в силах понять, ни что они такое, ни зачем
и почему появляются в небе, ни куда они летят. Впрочем, ульдеры, в отличие
от соляристических форм, хотя бы имели какие-то постоянные маршруты...

Ульдер, словно уловив, что я подумал о нем, отозвался тем, что
немедленно ринулся вниз, на посадку, приближаясь к садам и уютным домам
Четвертого Пригорода. А я вдруг поймал себя на том, что за время полета ни
разу не вспомнил о Хари, ждущей меня в нашем доме с живой изгородью и
скамейкой в саду.

Я чувствовал себя свиньей, и поэтому, быстро шагая от посадочной
площадки по тропинке, петлящей среди кустов и деревьев, усиленно думал о
Хари. Только о Хари.

В отличие от меня, Хари не была так загружена своей основной работой:

две-три экскурсии в неделю по залам городского музея истории быта, где
она числилась младшим специалистом, участие в составлении каталогов и
описей, иногда - короткие отлучки на места проведения раскопок,