- Можно же поехать и проверить...
- Да зачем же ездить-то? Смотри... - Во всю стену диспетчерского пункта
засветилась схема путей. Желтая паутина - Внутреннее, Среднее и Большое
Кольцо, ломаные линии частых радиусов. И в этой паутине, как разноцветные
мухи, бьются огоньки станций. С красными буквами названий. - Иди сюда.
Ежики через силу подошел.
- Смотри: вот Площадь Карнавалов, вот Солнечные часы... Где здесь Якорное
поле?
Не было Поля.
- А может, в другом месте? - сказал диспетчер. - Пожалуйста. Набери
название сам.
Светящиеся клавиши пульта плохо были видны сквозь мокро-липкие ресницы.
Ежики проморгался, без всякой надежды набрал по буквам: Я-К-О-Р-Н-О-Е
П-О-Л-Е. Пискнуло в динамике, зажглось на экране: "Извините, такой станции
нет..."
- Но она же совсем новая... - прошептал Ежики.
- Надеюсь, ты не думаешь, что новую станцию могут не подключить к
сигнальной сети?
Именно так он и думал! Но ничего не сказал. Светящаяся схема путей нависала
над ним и словно придвигалась. Будто хотела опутать клейкой паутиной... Она
была лживая, эта схема! Ежики так и хотел крикнуть. Но горло распухло от
подступивших слез. Он закашлялся. Поплыло в глазах. Ежики шагнул назад,
опять сел. Уперся лбом в ладони, локтями в колени. Жалким клочком мотнулся
у плеча полуоторванный рукав.
Ведь именно там, на станции, он порвал майку! На лестнице! Значит, лестница
- есть! Станция - есть! Он поедет сейчас туда опять, увидит, докажет себе и
другим!
Он хотел это яростно бросить диспетчеру, вскинул на него мокрые глаза. Но
диспетчер смотрел мимо Ежики, на дверь. Сказал торопливо:
- Да-да, прошу вас...
Ежики сел пружинисто и прямо. В дверях стоял Кантор.
Оказалось, что на улице уже лиловый вечер. Такой же липкий и душный, как
день. Но под прозрачный колпак автомобиля тут же накачало свежего воздуха.
Даже с запахом сосны. Кантор сказал в микрофонный раструб автоводителя:
- Сектор "Зэт", четвертая линия, на тройном желтом два отрезка налево...
Он всегда точен и спокоен, Кантор...
Поехали... За прозрачным пластиком исказилась, уплыла назад светящаяся
башня "Трамонтаны", по мягким изгибам стекла побежали отблески рекламы.
Ежики вдавился в пухлые подушки заднего сиденья.
Кантор сидел впереди. Видны были крупные покатые плечи, лысина, маленькие
круглые уши и край очков. На тонкой никелевой оправе загорались искорки.
Зачем он носит очки с оптическими стеклами - такую дикую старомодность?
Хочет показать, что весь в заботах и нет у него времени на возню с
контактными линзами или на операцию с гибким хрусталиком?.. И лысина. Не
больше недели надо, чтобы в парикмахерской вырастили человеку шевелюру
любой пышности, а он... Или считает, что такая внешность самая подходящая
для педагога-профессора и ректора?
Кантор, без сомнения, чувствовал взгляд лицеиста Радомира. Но не
оборачивался и молчал. В молчании была деликатная укоризна и в то же время
как бы понимание и уважение странностей своего ученика. "Что делать,
господа, в лицее каждый ученик - тысяча загадок и проблем..."
"Однако долго вы не промолчите, господин ректор, я вас знаю..."
- Право же, Матиуш, такого я не ожидал... - Кантор слегка обернулся.
- А что случилось-то? - сказал Ежики из уютных подушек. - Разве я не имею
права гулять по городу, когда нет занятий?
- Имеете, конечно... Однако ваши приключения, ваш вид...
- А что - вид? Просто забыл капитанку на поле... А потешать прохожих
вицмундиром я все равно не буду! Пацаны вслед орут...
- Ну и речь у вас... Понимаю, это способ самоутверждения. Хорошо, хорошо,
не носите "вицмундир", это ваше дело. Мы живем в свободном обществе... Но
ваше поведение в диспетчерской, ваши фантазии...
Ежики отвернулся и каменно замолчал.
- Понимаю, вы не хотите снисходить до спора... И прекрасно вижу, что вы
искренне верите в это ваше... э... Якорное поле. Но оно же не более чем
результат ваших... так сказать, прогулок. Я от души вам сочувствую,
Матиуш... Но все хорошо в меру...
- Что в меру? Сочувствие? - не сдержал ехидства Ежики.
- Я имею в виду ваши путешествия. Нервы, переутомление - и вот результат...
- Значит, по-вашему, мне все это привиделось...
- Не совсем точный термин, но... Мати, мальчик мой, при ваших способностях,
если их не держать под контролем, и не такое может случиться. Я не
удивлюсь, если вы однажды силою мысли из ничего создадите реальные
предметы... Это шутка, разумеется, но... и не совсем шутка. Вы же знаете,
индекс вашего воображения выше всех известных нормативов... И вам следует
беречь себя, Матиуш, ради всех нас, ради общества, которое...
Речь Кантора стала клейкой, обволакивающей. Как паутина. Ежики тряхнул
головой...
Кантор... По-испански это слово означает "певец". Но у Ежики в сознании оно
складывается из двух других: "ментор" - занудный учитель и "катэр", что
по-немецки означает "кот" (сытый и невозмутимый). Самодовольно-ласковый,
уверенный в себе. Эта уверенность и ласковость просто как наваждение
какое-то, не устоять. Ежики уступает, становится послушным (надо, в конце
концов, порой к кому-то и прислониться, отдохнуть душой). Но потом опять -
хмурая осторожность и скрытая обида.
Если бы не Кантор, черта с два кто-то выцарапал бы Ежики из его дома!
...Дом тогда взяли в настоящую осаду. Набежали, конечно, и просто
любопытные: мальчишка, говорят, заперся наглухо, не пускает взрослых,
видать, натворил что-то. Но прежде всего, были тут дядьки и тетки из
Опекунской комиссии, директорша школы, чины Охраны правопорядка и всякие
другие чины. Уговаривали через мегафоны - то поодиночке, то наперебой.
Ежики не слушал. Скорчился в своей комнате на диване, притиснул к себе
мамину фотографию, и его скручивало от рыданий. Один раз даже показалось,
что сейчас умрет, и он обрадовался. Но наступила только черная усталость,
уже без слез. И тогда он опять услыхал приглушенные силовой защитой
мегафоны.
Вышел в стеклянный холл. Люди в трех шагах от низкой садовой изгороди с
распахнутой калиткой тыкались руками и грудью в невидимую силовую стенку.
Заметили его, опять зашумели, замахали. Кажется, даже угрожающе.
Ежики не боялся. Чем они могли его напугать? Самое страшное, что могло
случиться в жизни, уже случилось: мамы нет... Он долго смотрел на них,
потом сказал:
- Уходите...
Защитное поле работало лишь в одну сторону, наружу. И звуковые волны, и
любой брошенный предмет оно выталкивало из себя с утроенной силой.
Мальчишечий голос резанул столпившихся. И все затихли на минуту. Потом
круглая дама выплыла вперед и почти запела в мегафон, пряча в сладком
голосе раздраженные нотки:
- Милый мальчик! Мы все тебя понимаем и как раз поэтому считаем, что тебе
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Ильин Андрей