понял и испугался.
спасает заблудившихся в горах, - все одинаково нужны нам, и жизнь многое
бы утратила, не будь хоть одного из них. Но помни, что жизнь человека
имеет смысл только тогда, когда она кому-то приносит пользу. Великие
замыслы и деяния приносят пользу всем: чужим и своим, близким и далеким,
как, например, мост, построенный инженером, стихи, сочиненные поэтом. А
маленькое, собственное, каждодневное - весенние прогулки, наслаждение от
красивых пейзажей или даже сны - мы делим с теми, кто нам дорог. Но лишь и
то и другое, вместе взятое, определяют в полной мере человека и его
назначение. Мир существует для тебя постольку, поскольку ты существуешь
для него, и все, что ты делаешь, - слышишь ли, все! - должно иметь смысл и
цель не в тебе, а вне тебя. Не каждому это удается одинаково легко. Тебе
легко не будет, но именно потому ты и станешь таким. И ты уже им
становишься, ибо хочешь быть, как металл, звенящий от удара, - верно,
Роберт?
думаю, что закончить обучение ты должен, так как знаний, не приносящих
пользу, не бывает, а позже, когда получишь диплом, ты должен уйти в горы и
поискать себя.
вокруг города, слегка опьяненный солнцем, летом и этим разговором, я
понял, что Горелов напомнил мне дедушку. Как тот был образцом для меня в
детстве, так Горелов стал моей совестью в юности. Я послушался его совета
и не жалею об этом. Правда, по окончании института я не сразу пошел в
горы. После годичного обучения в Центральной службе погоды я стал пилотом,
испытывающим новые модели самолетов, и не раз случалось мне приземляться
на аэродроме моего отца.
альпинистском клубе и за его стенами благодаря экспедициям, в которых я
принимал участие. Однажды в каком-то учреждении, когда мне нужно было
ответить на вопрос о профессии, я по рассеянности ответил "альпинист", а
не "летчик". Хотя я тотчас же поправился, но правдой было и то и другое,
так как теперь я немного уже знаю себя и знаю, что меня одинаково
привлекают и неисхоженные горы и самолеты, на которых никто еще не
поднимался в воздух. Когда мне было двадцать пять лет, я участвовал в
экспедиции на "Крышу мира" - северную часть Памира. Годом позже я был
среди тех, кто брал третью по высоте вершину в мире - Канченджонгу. Во
время этой экспедиции трагически погиб один из моих товарищей, а у меня
обнаружилось расширение сердечной мышцы, так что полгода мне пришлось
провести на юге в санатории. Я вернулся к летной службе в то время, когда
стало известно, что экспедиции на Венеру нужен пилот для разведочного
самолета. Я вызвался, и из нескольких тысяч кандидатов выбрали меня.
на экране внутреннего телевизора белый диск удаляющейся Земли. У меня
такое ощущение, словно закончилась одна жизнь и начинается другая. В такую
минуту хочется провести жирную черту подо всем, что до сих пор было
сделано в жизни. Я знаю, что многого сделать не смогу, так как способности
мои слишком ничтожны. Вот почему я никогда не пытался заниматься наукой. Я
знаю, что мне далеко до таких людей, как Чандрасекар, Арсеньев или Лао
Цзу, с которыми мне придется делить и хорошее и плохое.
быть может, слишком опрометчиво, быть может, со слишком горячим сердцем,
но всегда с усердием, на какое только способен. Я всегда старался верить в
людей, а если сердился на кого-нибудь, то чаще всего на самого себя за то,
что не умею быть таким, как Ганнибал Смит.
красивых и возвышенных слов, чтобы выразить свои чувства. И я сказал ей,
что в моем представлении любовь - это не полет и не небо, где я часто
бываю, а что-то прочное, как земля, в которую можно вбивать сваи, на
которой можно возводить стены и строить дома.
NAVIGARE NECESSE EST
больше тысячи гектаров, сохранившийся в бывшей пустыне Гоби. Меня привез
туда самолет, которым управлял мой товарищ-летчик из Центральной службы
погоды. Он всю дорогу молчал, - отчасти потому, что плохие атмосферные
условия требовали большого внимания, а отчасти потому, что он тоже хотел
получить место в экспедиции, но ему не удалось.
высоты шести тысяч метров увидел лежавшую на песке серебряную ракету.
Самолет, привезший меня; должен был тотчас же улететь обратно. Я протянул
летчику руку несколько неуверенно. Мы еще слишком мало были знакомы, чтобы
сделаться друзьями, но к этому шло, и теперь я боялся, что мой товарищ не
сумеет преодолеть обиду: ему был всего двадцать один год. Я был уже на
крыле, когда он поднялся с места и потянулся ко мне. В этот момент мне
стало ясно, что все хорошо. Мы поцеловались, и я понял, что он богаче меня
какой-то суровой красотой. Когда машина исчезла, я двинулся к ракете. У
меня было тяжело на сердце. Людей, с которыми мне придется лететь, я почти
не знал. Солтыка когда-то встречал в Главном управлении летной школы, но с
учеными встретился впервые несколько месяцев назад в Ленинграде, на
предварительной технической подготовке. Я заковылял по глубокому песку к
небольшой группе людей, стоявшей у стенки "Космократора"; когда меня
отделяло от них всего шагов сто, я подумал, что со стороны моя робость
могла бы показаться смешной, - я чувствовал что-то вроде трепета, но не
перед полетом на Венеру, а перед незнакомыми людьми, которые должны были
стать моими спутниками в трудном и опасном полете. Вполне меня поймет
только тот, кому приходилось с кем-нибудь вдвоем попадать в такие
обстоятельства, при которых, как говорится, человека подвергают испытаниям
на сжатие и растяжение: например, в трудном восхождении, когда приходится
то страховать товарища, то самому страховаться. Слова "полагаться на
другого, как на самого себя" получают свое подлинное значение только
здесь, на конце соединительной веревки.
присутствовал, так как выполнял формальности, связанные с моим отчислением
из летного состава. Сейчас на этом уцелевшем кусочке пустыни, среди
песков, под бледным небом, стояло всего десятка два людей: родственники
отлетающих, президент Академии наук и несколько ее членов. Меня никто не
провожал: мать умерла два года тому назад, отец не мог выехать из
Пятигорска, - и меня охватило чувство одиночества. Но в это мгновение
послышался шум самолета. Машина, на которой я прилетел, снижалась. Над
самой ракетой летчик послал мне последнее воздушное приветствие, покачав
крыльями. Я стоял, всматриваясь в исчезающий самолет, когда ко мне подошел
Арсеньев. Он подал мне руку, а потом вдруг притянул к себе.
ответить ему только улыбкой.
атмосферу, нам предстояло взлететь с огромной скоростью. Выбор пал на этот
безжизненный клочок земли, так как вырывавшиеся из ракеты атомные газы
могли бы вызвать опасные опустошения.
корабля, чтобы в последний раз проверить мой разведочный самолет. Вскоре,
однако, меня оторвали от этого занятия: около ракеты, на песчаном холме,
состоялось прощание. Не было произнесено никаких речей, только несколько
скупых слов. Мы подняли бокалы с золотистым южным вином, а потом уже с
входной платформы смотрели, как гусеничные машины увозят остающихся на
Земле за пределы взлетной площадки. Мы вошли внутрь. Перед тем как закрыли
шлюз, я обернулся еще раз: и хотя пустынный пейзаж был чужим для меня, я
вдруг почувствовал, что крепко с ним связан, и что-то стиснуло мне горло.
Пустыня была сейчас совершенно безлюдна, но я знал, что в нескольких
километрах за горизонтом расставлены широким кругом радарные станции,
чтобы захватить корабль в пучки своих волн и сопровождать его всю дорогу.
откинутые кресла, привязались поясами, и началось то, чего я терпеть не
могу: ожидание. Стрелка указателя толчками отмечала четверти секунды.
Наконец Солтык, лежавший у самого "Предиктора", сжав руками рукоятки, на
мгновение обернулся к нам. Он улыбался. Это была его минута, - минута, о
которой он мечтал! Стрелки на указателях доползли до своих мест. Солтык
нажал красную кнопку, все лампочки на панелях зажглись - и началось!..
кислородно-водородные ракеты. Корабль, тяжело зарываясь в песок,
поднимаясь и опадая, как громадный плуг, толкаемый взрывами, неровно и
неуклюже сдвинулся с места. Потом взрывы участились. Мы почувствовали
страшные толчки, удары о грунт, подскакивания и падения: нас бросало во
все стороны, хотя мы и были привязаны эластичными поясами.
каждой секундой тело мое становилось все тяжелее. Я не спускал глаз с
круглого экрана, стоявшего передо мной, и видел как бы узкий блестящий
кантик - бок ракеты, внизу мчащиеся пески - все это мигало и дрожало, как
листки мятого целлофана. Это были слои воздуха, сгущавшиеся перед кораблем
во время его движения, - зрелище, знакомое мне по полетам на наивысшей
скорости.
мягкого кресла, наливая незримым свинцом суставы, вдавливаясь в каждый
мускул и нерв, так что дыхание стало с шумом вырываться из груди, словно
Андреев Николай
Корнев Павел
Сапковский Анджей
Посняков Андрей
Каменистый Артем
Шилова Юлия