Стефан увидел, как, прижав обе ладони к груди, высокий хирург словно
оправдывался перед ней, нервно подергивая плечами; убеждал в чем-то или
просил. Сестра Гонзага стояла, вытянувшись во весь свой огромный рост, не
шевелясь, с лицом, разделенным надвое тенью от оконного переплета, глаза
без ресниц не моргали. Сцена была столь необычной, что запала Стефану в
память. Больше такое не повторялось. Старшую сестру можно было встретить в
коридорах днем и ночью, плывущую - ног из-за множества юбок видно не было
- почти как луна, особенно если смотреть со спины; казалось, ее рогатый
чепец освещает сумрачные галереи.
лекарствах. Как-то, едва расставшись с Секуловским, он искал в шкафчике
дежурки какую-то баночку, и старшая сестра, записывавшая что-то в книгу
назначений, вдруг изрекла:
обращенным заявлением. - Вы это мне, сестра?
но все же спросил, знает ли тот сестру Гонзагу. Но Секуловского
вспомогательный персонал не интересовал. О Каутерсе он выразился
лаконично:
бы забытый, оплетенный лозами, сейчас еще прозрачно безлистными, корпус
кататоников. Стефан наведывался туда редко. Вначале вознамерился было
вычистить эти авгиевы конюшни - мрачные, с подслеповатыми окнами палаты,
словно приплюснутые сизым потолком, в которых неподвижно стояли, лежали и
преклоняли колени больные, - но вскоре забросил эти реформаторское
прожекты.
покрывались нарывами соответственно рисунку их ажурных проволочных лежбищ.
Воздух был насыщен едким смрадом аммиака и испражнений. Этот последний
круг ада, как однажды назвал его Стефан, редко навещали и санитары.
Казалось, какие-то неведомые силы удерживают в живых этих людей с
угасающим сознанием. Внимание Стефана привлекли два паренька; первый,
еврей из маленького местечка, с шаровидной головой, поросшей жесткими
волосами морковного цвета, вечно голый, натягивавший на голову одеяло
всякий раз, как кто-нибудь входил в его отдельную каморку, сидел,
съежившись, на койке. Без конца, дни напролет, он визгливым голосом
повторял какие-то два слова на идише. Когда к нему приближались, повышал
голос до жалобного молитвенного вопля и начинал дрожать. Взгляд его
голубых глаз, казалось, раз и навсегда прилип к железной раме койки.
Второй, блондин с соломенными волосами, ходил по пространству, отделявшему
общую палату от каморки еврея, - от угловой койки до стены и обратно. На
этой восьмишаговой голгофе он всякий раз ударялся с размаха о железную
спинку кровати, но не замечал этого. Повыше бедра чернела вздувшаяся рана.
Заслышав шаги чужака, он вскидывал руки, до того скрещенные на груди, и
закрывал ими лицо, но ходить не переставал. И как-то по-детски начинал
стонать - странно это было слышать из уст мужчины, хотя именно в этот миг
он им и становился. Его тело, освободившееся от власти сознания, жило по
звериным законам - под распахнутой рубашкой лоснилась лепнина мускулатуры,
придающая осанистую монументальность торсу. На лице его, белом, как стена,
о которую он ударялся, с синеватыми белками глаз, застыл то ли вопрос, то
ли просьба.
проверить одно свое предположение: он подозревал, что санитарка Ева
поступает с парнями подло, так как после ее посещении они всегда бывали
крайне возбуждены. Еврея трясло так, что скрежетала проволочная сетка, а
статный блондин чуть не бегом носился по проходу, врезался в спинку
кровати, отскакивал от нее и ударялся о стену.
стекла щупальцами лоз. Стефан замер в коридорчике: Носилевская, стоя возле
койки еврея, неторопливо сдвинула у него с головы одеяло, которое
попытались было водворить на место его толстые красные пальцы, и
движениями необычайно легкими и ласковыми принялась гладить спутавшиеся,
жесткие волосы больного. Повернувшись лицом к окну, она, казалось,
смотрела куда-то вдаль, хотя в четырех шагах от стекла застила свет
кирпичная стена, покрытая замысловатой сетью трещин.
который, прервав свой неустанный поход, стоял, прижавшись к дверному
косяку, и не сводил глаз с темного на фоне окна силуэта женщины. Тшинецкий
хотел было войти в палату, потребовать объяснений, но повернулся и, ступая
как можно тише, пошел прочь.
ADVOCATUS DIABOLI
напоминающими пухлые полумесяцы дугами опоясывал взнесенную на холм
больницу. Все новые цветы распускались каждую ночь, все новые листочки,
которые вчера еще болтались на ветках влажными жгутиками, расправлялись,
словно крылья к полету. Колонны берез, уже не тускло-серебряные, а
слепящие белизной, подступали к самым окнам. На тополях всеми оттенками
светлого меда искрились набухшие солнцем сердечки-листья. Дорога,
петляющая среди холмов, стороной обходила вытянувшийся вверх крест,
который сиротливо чернел на фоне распахнувшихся настежь просторов. Тут и
там песчаные холмы ощетинивались глиной; казалось, кто-то раскидал по этой
радующей глаз картине медовые соты.
доставили на автомобиле из соседнего городка.
последние месяцы. Он был хорошим специалистом, но после прихода немцев,
когда при бомбежке разрушили завод, на котором он работал, устроился
преподавателем на технические курсы. Уравновешенный, флегматичный,
лысеющий, он самозабвенно рыбачил, собирал библиотеку и не ел мяса. Слыл
человеком добрейшей души, который и мухи не обидит. С Нового года напала
на него сонливость. Дошло до того, что он стал задремывать за обедом,
потом, правда, неожиданно пробуждался, словно оцепеневший жучок, которого
внезапно потревожили. Он сделался ленив, не мог заставить себя ходить на
занятия, но вот дома его будто подменили: любой пустяк выводил его из
себя, - правда, он очень быстро и отходил. После каждой такой вспышки
засыпал на несколько часов, а просыпался от резкой боли в висках. Ко всему
прочему он стал как-то чудно шутить: его смешили такие вещи, в которых
никто, кроме него, ничего смешного не находил.
способный своими мозолистыми ручищами утихомирить любое отчаяние, ввел
инженера в кабинет. Полный мужчина с лысиной, обрамленной венчиком
седеющих волос, в вишневом больничном халате, с трудом дошаркал до стула и
плюхнулся на него до того неловко, что даже зубы щелкнули. На вопросы
отвечал только после долгого молчания, повторять их ему приходилось по
нескольку раз и формулировать как можно проще. Увидев стоявший на столе
стетоскоп, инженер негромко захохотал.
обследованию рефлексов. Уложил инженера на клеенчатый диван. Солнце за
окном буйствовало, все никелированные предметы в кабинете превратились в
осколки радуги. Стефан обстукивал молоточком сухожилия, когда в кабинет
вошел Каутерс.
suspectio quoad tumorem [предположительно - опухоль (лат.)]. Пока.
Сделать, скажем, обследование глазного дна. И пункцию. Ну, и это...
так. Объясните ему, коллега. - Он отошел к окну.
пальцами лист, сорванный с прижавшейся к оконной раме ветки. Нюхая свои
длинные узловатые кисти, удовлетворенно заметил:
Абулия. Сейчас посмотрим. - Он вырвал из блокнота листок, начертил на нем
круг и показал Рабевскому. - Что это?
был страдальческий.
учебнике, правда? Убежден, у нас опухоль в лобной части. Разумеется, так
оно и окажется. Пожалуйста, коллега, запишите свои наблюдения поподробнее.
потолок. Он выдыхал шумно; верхняя губа приподнималась, и открывались
желтые крупные зубы.
Каменистый Артем
Каменистый Артем
Афанасьев Роман
Пехов Алексей
Маккарти Кормак
Круз Андрей