может, уж очень я виолу свою завиолил, оттого она и виляет? Моя вина! А
другие бормочут: Возможно, как знать, проверим весь зал, все углы и все
эркеры, может, мыши завелись, может, их-то и боится интуитивно подсознание
наше? И начинаем искать сквозняки, вентилюфты, затыкаем всякую щель, и
мышей тоже ищем, с лупами, на четвереньках, и наконец сыскали трех
тараканов, одного паука, шесть блох да вшей пару дюжин; ободренные этой
находкой, протокол составляем и давай искать дальше, теперь уже с
фонариками электрическими, под эстрадой и во всех закутках, но замечаю,
никто не придвигается к Шкафу ближе, как на шесть шагов, я тоже на
корточках лазаю, углы обнюхиваю и словно бы ненароком направляю толкучку,
себя вместе с прочими к Шкафу подпихиваю, а там словно бы электрошок,
дальше ни на вершок, все единым трясом назад, как черт от ладана,
приборматывая: Ага, стена. Известное дело, стена, самая что ни на есть
стеночная, в такой, окромя кирпича да песка, штукатурки да извести, нечему
быть! А когда я попробовал, приналегши, подтолкнуть их, кто-то, чую, меня
отпихивает, а кто-то и в зад укусил. И вот уже откатились мы на более
спокойное место. Да еще при откате кто-то всадил мне в глаз палец. Стал я
смекать, что они, превосходно все замечая, не замечают вообще ничего, видя
все ясно, ничего не видят, и, весьма удивленный такими порядками, удалился
на четвереньках.
много будет тут музыки, а скрибка рыдает "ах траляля", да и как не рыдать,
коль в любую минуту тебя может зев поглотить зловонный? Мы
пианюсенько-пианиссимо, и глаза уже застилает туман, а тут смрадный дых
"пых-пых" за спиной, ноздри над нами сопят - что Оно, в музыку
внюхивается, по варварской натуре своей и общей неудобопонятливости? или
как? И что с того, что звучны инструменты, ежели Гориллище нас дегустирует
да пробует на зубок? а Гармонарх является в ложу и говорит: Ну, хорошо.
Мелодия, в целом, вполне мелодична, и довольно-таки гармонична гармония,
но духа в ней еще не хватает. Без Веры Играют, наперебой, нет тут ни ладу
ни складу, Не Убеждает ваша игра! И к тому же какая-то дрожь поросячья.
Это что за озноб трясучий в музыке вашей засел, изнутри симфонию портит? А
ну-ка, вытребовать мне Искусных, а прочих вон со двора, и вообще, живей у
меня - гитарить, здрунить, скрибеть, мандолинить, тромбонить, но в такт и
в тон, а не то Гармонарх осерчает! Набрался я тогда смелости и в перерыве
между Анданте и Аллегро Виваче говорю Басисту, что рядом сидел, и крупный
его инструмент обоих нас загораживал: Послушайте, Ваша Честь. А он мне:
Что? Я: Зрите ли нечто в том углу, близ Гармонаршей Ложи? Он - ни звука.
Я: Ужели Углана не примечаете? Не может такого быть! Видится мне Гориллище
вылитое! Ведь это от него на нас смрадом разит! Вот и опять икает! А тот -
ни звука, но вижу: словно бы расплывается фигура его перед моими глазами.
Я говорю: Ведь вы, ваша честь, ни бельмом, ни двойной катарактой не
покалечены, и имей вы даже застарелые мозолины на глазах, довольно было бы
потянуть носом и собственному нюху довериться, чтоб зловонье почуять. Ведь
над нами не купола тень, но Носа Гориллиева, а это не столб, но клык, и
всех нас оно пожрет одного за другим! Тот - ни звука, только перед моими
глазами весь расплывается, и вижу, что это Дрожь его одолела. Страшливость
трясет его и колотит горячечно, однако он отвечает: По чести, вы играли
изрядно, однако когда я дохожу до Трели-мели-дири-будидам, вы должны не
Дуда-дадапам, но Бум-дум-бадам! Однако, слыша эти его слова, одновременно
слышу я и другие: Бога ради, молчите, сударь! И если одно говорит он
устами, то другое словно бы низом, примерно от пояса, и вижу, что это он,
значит, брюховещает! А теперь, молвит он верхом, хватит лясы точить, пора
за работу...
брюховещание процветает, а я-то думал, что это урчанье-бурчанье со страху!
Стал я все ниже и ниже вслушиваться, и на уровне живота слышимость много
лучше. И говорят животы: Ох, долюшка-доля, была б наша воля! Эх, давно бы
все по кустам разбежались от этой Гармонии! И шепчут животы: Онучи
Збасителевы черти похитили, пусть себе портки обмочит, не сыграть нам, как
он хочет. А также: Тише, тише, ваша честь, Кто-то Страшный ходит здесь,
фигли-мигли-шмогли-швах, только хрупнешь на зубах. И судачат промеж собой
животы: Что за чудная игра идет здесь на нервах наших! А один живот
говорит, авось мы ему приедимся, или, может, со временем перейдет Оно на
вегетарианство, мол, время смягчает нравы, но прочие животы тотчас же на
него разбурчались. И одновременно восклицают верхами: Что ж, недурно,
почти что дивно сегодня, только бы поскорее до Га.Сф., только бы
поскорее... пусть смычковые от темпа не отстают! Или плохо нам тут,
ламца-дрица?! И вижу еще, что у всех какие-то занятия на стороне, один на
гребенке премило дудит, другой на травяном стебельке комплименты
насвистывает, тромбон собирает марки и слезы оными утирает, кто вышивает
монограммы, кто языки изучает, как вдруг шлеп-шлеп, и идет Гориллище,
страх смертный, но Оно только травку, гребенку, марки забрало и в шкафу
Хруп и Ням-Ням. При оказии тромбон получил тычка, примочкой свинцовой и
творогом глаз подбитый обкладывает, и вольно же было ему, говорят животы,
об онучах этих мычать, лучше б за место свое покрепче держался, чем
животом хорохориться! Тише, тише... И впрямь так тихо шепчут, что не знаю,
чье это брюхо вещает, валторнист продает таблетки от нервов и головной
боли. Басист ловит моль, что завелась в барабане, треугольник учит, как
чесаться между лопаток и ниже, тогда-де мурашки не столь докучают, иные
друг на друга доносят, мол, в нотах фа, а он фа-диез, капельмейстер
требует чистоты лейтмотива, бемоль, дуралей, "бе-е-емоль", или партитуры
не видишь? - подымается пыль, это смычковые перелягались из-за бутылки для
играния частным образом, на стороне; мелодия замирает, как писк мышиный, а
может, и вправду мыши, иначе откуда здесь пикий диск, то бишь дикий писк?
О да: фальшь сплошь, так и идет, от скуки до дрожи и от скулежного хныка
до тряса, с утра инструменты драим тряпицами, канифоль в ход, замшей
барабан до полного блеска, и вот прибегает лакейчик и Роговатому записку
сует, а тот: Ага, говорит, вызван я на Министерский Совет в связи с
Главнейшим Руководящим Мотивом, поскольку нечисто играете; репетиции
откладываю до вечера! фагот, который как раз ему конверт подавал - уж
такой тут обычай, - как будто раздумал: прячет конверт в карман и спешит
обратно. И новый пришел дирижер, востроглазый такой, без очков, и при нем
дознались комиссии, что тромбон припрятывал звук подобротнее и не
расходовал по надлежащей статье, за что и был переведен в Ложу и назначен
Вице-Министром Считанья Ворон, у арфиста же выявили сухорукость, и
оказалось к тому же, что нот он не знает, а потому перебросили его на
фортепьяно, чтоб не слишком переживал. Снова явилось Гориллище на
инспекцию, я смешался и как бабахну фортиссимо, не по барабану, а по
мозоли мизиночной, о Боже, Боже, рябь в глазах, ноги врозь, пятки вкось, а
все оттого, что слышу Шлеп-Шлеп, Хруп, Ням, зыркаю глазом - нет уже, нету
флейтиста! И слопало Оно его посредине Гала-Концерта, пред Гармонаршим
Величеством, в алмазном сиянии люстристом, и Августейший Збаситель не в
пижаме, но в Горностае сидел, как же так, себе думаю, прямо на глазах
Гармонарших смеет нас уплетать, ну, теперь-то уж быть не может, чтобы не
заголосили они, чтобы хором не завопили, может, падут на колени, может,
кинутся вроссыпь, может, всем скопом на Чудище, но чтобы совсем ничего -
никогда не поверю. Но то-то и есть, что ничего! С этого все и пошло,
потому что так приуныл я, что больше по коленкам и по мозолям своим лупил,
нежели по барабану, и от такого битья начала во мне закипать великая
злость, чувствую, еще одна капля, и не стерплю с таким капельмейстером,
право слово, все одно пропадать, разрази меня ржа, мало того, что жизнь
веду без надежды и милосердия, так еще и без музыки, ну какая же музыка с
Гориллищем над душой. Струны бы перерезать этим смычковым, и динамиту в
трубы, в валторны пороха и фитилей, да где там, пилим до самого вечера.
присевши на корточки, ищется у всех на глазах, в бездонной морде своей
ковыряет пальчищами, и если сморкнется, так сморкота дождем на нас, и
темень, как в майский ливень, а коли кашлянет, так словно гром громыхает,
оркестр перекрывая в форте, а те все играют. Скрипка стенает, изнемогает
валторна, тромбоны дудли-дудли на бадудли, ан прямо передо мною лапища
волосатая Цап, и нету Басиста, хоть и берегся он, и стерегся, так что же
это за музыка, ежели все мы - Миска с Закусками? а Гармонарх в ложе сидит,
веерами обмахиваемый, венками венчаемый, глубоко почитаемый, и говорит он
сквозь зубы: Не та еще музыка, что должна быть. Нет еще Веры, Правды,
Надежды, Любви, нет Гармоничной Темы Истории! Выше, смелее, вперед, почему
Капель-Мейстер так мерзко размахивает, хотя Без Очков он и Востроглаз?!
Быстрее! Лучше, резвее, ибо Гармонарх недоволен, маловеры проклятые! Как
смеете вы сомневаться в Га.Сф.?! А? Или, может, поглубже копнем? Что?
Пусть всякий смело, напрямик, без боязни и без Опаски откроется Нам, ибо
Мы Всемилостивейшее Величество, Веры и Доверия Августейший Сосуд, пусть же
встанет и сбрешет собака этакая, этакой сын, с какою он целью Совершенство
подтачивает да подкапывает? Мы ему ничего на это, мы его
уговорчиками-ликерчиками, мы ему добром растолкуем, где раки зимуют!
Тишина, как в могиле, замерли все, только Гориллище вдруг ХАБДЗИХ И
ХАБАБДЗИХДЗИХДЗИХ!!! Зал задрожал, и стон испустили колонны мраморные, и
эхо в моем барабане отозвалось, и даже упала щепотка известки на
Высочайшую главу Гармонарха Збасителя, и пылью припорошило царственный
лоб. Но король словно бы ничего не заметил. Не слышал, не шевельнулся
даже. Игрецы вколенились коленками в грудь при громовом громыханье этого
Чиха, а король хоть бы что. И думаю я: О, страшная это, похоже, афера! Не
может Сам Гармонарх Угланского не видеть Гориллища, однако ж не видит. Не
мог он на собственном царственном лбу не почувствовать Извести
Штукатурной, однако ничего ровным счетом не чувствует. Так что ж это
значит? Кто хозяин, кто слуга? Неужто Гориллище - Клыкастый Капельмейстер
Збасителя? и на закуску его оставляет, приберегает на сладкое? Или же оба
тайным альянсом связаны против нас? Ничего не пойму, одно только знаю:
дать бы Драпа, да поскорее, но как?
нами прохаживается. Скука, что ли, его одолела? Открывают совещание, и
Маркеев Олег
Фазиль Искандер
Никитин Юрий
Корнев Павел
Орлов Алекс
Сертаков Виталий