энергия передатчиков. Засекреченность Проекта казалась преступной перед
лицом такой грандиозной картины. Перед нами предстало не просто открытие
(или даже горы открытий) - нам раскрывали глаза на мир. До сих пор мы были
слепыми щенками. А во мраке Галактики сиял разум, который не пытался
навязать нам свое присутствие, напротив, всячески скрывал его от
непосвященных.
моде. Их создатели метались между двумя полюсами: между пессимизмом
(дескать. Молчание Вселенной - ее естественное состояние) и бездумным
оптимизмом (дескать, космические известия передаются четко, по складам,
словно цивилизации, рассыпанные вокруг звезд, беседуют на манер
дошкольников). Разрушен еще один миф, думал я, и еще одна истина взошла
над нами; и, как обычно при встрече с истиной, мы оказались не на высоте.
отдельные фразы, вырванные из философского трактата, но целое он охватить
не способен. Мы были в сходном положении. Ребенка могут заворожить
какие-то фразы; так и мы дивились крохотной частичке того, что
расшифровали. Я так долго корпел над Посланием, так часто возобновлял
попытки его разгадать, что на свой лад сжился с ним и не однажды,
чувствуя, что оно высится надо мной, как гора, смутно различал великолепие
его конструкции - математическое восприятие сменялось эстетическим, а
может, сливалось с ним.
вступает в сцепление с другими, предыдущими и последующими. Из этого
взаимопроникновения, наслаивания и нарастающей фокусировки значений и
возникает произведение, то есть запечатленная во времени мысль. В случае
звездного сигнала следовало говорить уже не столько о значении, сколько о
назначении его элементов-"псевдофраз". Этого назначения я не мог
постигнуть, но Послание, несомненно, обладало той внутренней, чисто
математической гармонией, которую в величественном соборе может уловить
даже тот, кто не понимает его назначения, не знает ни законов статики, ни
архитектурных канонов, ни стилей, воплощенных в формы собора. Именно так я
смотрел на Послание - и поражался. Этот текст был необычен уже тем, что не
имел никаких "чисто локальных" признаков. Замковый камень, вынутый из
арки, из-под тяжести, которую он предназначен нести, становится просто
камнем, - вот пример нелокальности в архитектуре. Синтез Лягушачьей Икры
стал возможен как раз потому, что мы выдернули из сигнала отдельные
"кирпичики" и произвольно наделили их атомными и стереохимическими
"значениями".
взамен руководства по разделке китов и вытапливанию китового жира. Можно и
так поступать - бойня китов "вписана" в "Моби Дика", и, хотя смысл ее там
диаметрально противоположен, этим можно и пренебречь - разрезать текст на
кусочки и перетасовать их. Неужели сигнал, несмотря на всю мудрость
Отправителей, был настолько беззащитен? Вскоре мне было суждено убедиться,
что дело, пожалуй, обстоит еще хуже; мои опасения получили новую пищу, -
вот почему я не отрекаюсь от этих сентиментальных раздумий.
точно слова в фразах, но различное соседство порождало небольшие различия
в расположении импульсов, а это не было учтено нашей "двоичной"
информационной гипотезой. Нетерпеливые эмпирики, которые как-никак могли
ссылаться на сокровища, замкнутые в их "серебряных подземельях", упорно
твердили, что это искажения, вызванные многопарсековым странствием
нейтринных потоков, результат десинхронизации (впрочем, ничтожной для
подобных масштабов), размазывания сигнала. Я решил это проверить.
Потребовал вновь провести регистрацию сигнала или хотя бы его значительной
части и тщательно сопоставил полученный текст с теми же фрагментами пяти
независимых записей, сделанных ранее.
подлинность чьей-то подписи и применяя все более сильные лупы, мы в конце
концов видим, как чудовищно увеличенные полоски - чернильные контуры букв
- распадаются на элементы, разбросанные по обособленным, толстым, как
конопляный канат, волокнам целлюлозы, и невозможно установить, где та
граница увеличения, после которой в формах письма перестает ощущаться
влияние пишущего, его "характер", а начинается область действия
статистических законов, микроскопических подрагиваний руки, пера,
неравномерности отекания чернил, - законов, над которыми пишущий уже
совершенно не властен. Цели можно достичь, сравнивая ряд подписей - именно
ряд, а не две подписи; только тогда обнаружатся их устойчивые черты, не
подверженные ежесекундным флуктуациям.
"десинхронизация" сигнала существует только в воображении моих оппонентов.
Точность повторения соответствовала пределу разрешающей силы нашей
аппаратуры. А так как вряд ли Отправитель рассчитывал на аппаратуру именно
с такой калибровкой, стабильность сигнала, несомненно, превосходила наши
исследовательские средства.
Господним" либо "вопиющим в пустыне", и под конец сентября я работал,
окруженный все возрастающим отчуждением. Бывали минуты, особенно по ночам,
когда между моим внесловесным мышлением и Посланием возникало такое
родство, словно я постиг его почти целиком; замирая, словно перед
бесплотным прыжком, я уже ощущал близость другого берега, но на последнее
усилие меня не хватало.
легче признать, что дело тут было не во мне, что задача превышала силы
каждого человека. А между тем я считал - и продолжаю считать, - что ее
невозможно одолеть коллективной атакой; взять барьер должен был кто-то
один, отбросив заученные навыки мышления, - кто-то один или никто. Такое
признание собственного бессилия выглядит жалко - и эгоистично, быть может.
Словно бы я ищу оправданий. Но если где и надо отбросить самолюбие,
амбицию, забыть про бесенка в сердце, который молит об успехе, - так
именно в этом случае. Ощущение изоляции, отчуждения угнетало тогда меня.
Удивительнее всего, что мое поражение, при всей его очевидности, оставило
в моей памяти какой-то возвышенный след, и те часы, те недели - сегодня,
когда я о них вспоминаю, - мне дороги. Не думал, что со мною случится
такое.
12
говорится вообще) о моем более "конструктивном" вкладе в Проект. Во
избежание возможных недоразумений предпочитают умалчивать о моем участии в
"оппозиции конспираторов", которая, как я прочитал однажды, могла стать
"величайшим преступлением", и не моя заслуга, что этого удалось избежать.
Итак, перехожу к описанию своего преступления.
ночью в пустыне термометр уже опускался ниже нуля. В дневные часы я не
выходил наружу, а по вечерам, пока еще не становилось по-настоящему
холодно, отправлялся на короткие прогулки, стараясь не терять из виду
здания-башни поселка: меня предупредили, что в пустыне, среди высоких дюн
легко заблудиться. И однажды какой-то инженер действительно заблудился, но
около полуночи вернулся в поселок, отыскав направление по зареву
электрических огней. Я раньше не знал пустыни; она была совсем не похожа
на то, что я представлял себе по книгам и фильмам, - абсолютно
однообразная и поразительно многоликая. Особенно зачаровывало меня зрелище
движущихся дюн, этих огромных медлительных волн; их строгая великолепная
геометрия воплощала в себе совершенство решений, которые принимает Природа
в мертвых своих владениях - там, куда не вторгается цепкая, назойливая, а
временами яростная стихия биосферы.
выяснилось, не случайно. Протеро, потомок старинного корну эльского рода,
даже во втором поколении был англичанином больше, чем кто-либо из знакомых
мне американцев.
одним столом с беспокойным Раппопортом и рекламно-элегантным Ини, Протеро
выделялся именно тем, что ничем особенным не выделялся. Воплощенная
усредненность: обыкновенное, несколько землистое, по-английски длинное
лицо, глубоко посаженные глаза, тяжелый подбородок, вечная трубка в зубах,
бесстрастный голос, ненапускное спокойствие, никакой подчеркнутой
жестикуляции - только так, одними отрицаниями я мог бы его описать. И при
всем том - первоклассный ум.
человеческое совершенство, а людей, лишенных всяких чудачеств, заскоков,
странностей, хотя бы намека на какую-то манию, на какой-то собственный
пунктик, подозреваю в неискренности (каждый ведь судит по себе) - или в
бесцветности. Конечно, многое зависит от того, с какой стороны узнаешь
человека. Если сначала знакомишься с кем-то по его научным работам (крайне
абстрактным в моем ремесле), то есть с предельно одухотворенной стороны,
то столкновение с грубой телесностью вместо платоновской чистой идеи
оказывается для тебя потрясением.
ковыряет в ухе, лучше или хуже управляя сложной машиной своего тела
(которое, давая духу пристанище, так часто духу мешает), неизменно
доставляло мне какое-то иконоборческое, приправленное злорадным сарказмом
удовлетворение.
тяготевший к солипсизму, и вдруг спустило колесо. Прервав рассуждение о
феерии иллюзий, какой является всякое бытие, он совершенно обыкновенно,
Орлов Алекс
Пехов Алексей
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Каргалов Вадим