водитель, видя, что ей не выстоять, успел надеть скафандр. Потому-то ему и
пришлось прибегнуть к аварийному управлению: сначала он скинул электронную
кожу. Его Диглатор не нес на себе излучателя, и он совершил единственно
разумный поступок. Взял инструменты и вполз в машинное отделение;
убедившись, что гидравлику не исправить, так как лопнуло слишком много
маслопроводов и утечка оказалась слишком велика, отключил трансмиссии от
реактора и включил его на почти полную мощность. Большеход он все равно
считал погибшим, и жар ядерного реактора, хотя и пережег движители машины
- или, скорее, именно потому, что разогрел их докрасна, - проходил сквозь
бронированное туловище и растапливал завал. Так образовалась эта пещера с
остекленевшими стенами, сам вид которых свидетельствовал о температуре,
исходившей от остова. Ангус проверил свои предположения, поднеся к спине
корпуса счетчики Гейгера. Они мгновенно защелкали. Реактор на быстрых
нейтронах расплавился от внутреннего жара и, наверное, уже остывал, но
внешний панцирь был горячим и радиоактивным. Значит, водитель покинул
машину через разбитое стекло, бросив бесполезные инструменты, и пошел в
лес. Ангус пытался разглядеть следы на разлитом масле и, не найдя их,
прошел вокруг металлического трупа, высматривая в стенах сверкающей пещеры
отверстия, сквозь которые бы мог пролезть человек. Таких нигде не было.
Ангус не мог рассчитать, сколько времени могло пройти с момента аварии.
Два человека пропали в лесу трое суток назад. Пиркс - на двадцать-тридцать
часов позже. Малая разница во времени не позволяла определить, обнаружил
он машину одного из операторов Грааля или же Пиркса. Живой, закованный в
железо, он стоял над мертвым железным ломом и с холодной рассудительностью
раздумывал, что предпринять. Где-то в этом расплавленном пузыре
обязательно был пролом, которым воспользовался водитель и который после
его ухода успел затянуться. Фарфоровый шрам должен быть довольно тонким.
Из Диглатора его не разглядеть. Остановив машину, он поспешно переоделся в
скафандр, сбежал по гулким ступеням к люку на бедре, спустился по лесенке
на стопу и спрыгнул на скользкий грунт. Пещера, выплавленная в завале,
теперь казалась ему намного большей, или - вернее - сам он как бы внезапно
уменьшился. Он обошел ее крутом - почти шестьсот шагов. Прижимался шлемом
к прозрачным местам, простукивал их - к сожалению, их было много, - а
когда молотком, прихваченным из рубки, стал стучать по углублению между
твердыми, как дуб, стволами, стенка треснула, подобно стеклу, и на него
сейчас же посыпалось с потолка пещеры. Сначала ссыпалась струйка мелких
обломков, потом раздался треск, и сорвалась целая туча мелких кусков и
стеклянной пыли. Тогда он понял, что все напрасно. Следов потерпевшего
аварию не найти, а сам он тоже в хорошей ловушке. Пролом, сквозь который
он вошел внутрь растопленного завала, затягивался белыми сосульками, они
уже затвердевали, как соляные столпы, но соль эта была не земная - они
разветвлялись на стволы толщиною в руку. Ничего нельзя было сделать. Более
того, не оставалось времени на раздумье, поскольку своды оседали и почти
касались купола излучателя на плечах большехода и тот словно превращался в
Атланта, держащего на себе всю тяжесть застывших наверху выбросов гейзера.
Он не помнил, как вновь оказался в кабине, уже чуть-чуть наклонившейся
вместе с туловищем, которое сгибалось миллиметр за миллиметром, не помнил,
как натянул электронный костюм. Еще мгновение он думал, не включить ли
излучатель. Но теперь в любом его действии таился непредсказуемый риск:
подтаявший свод мог поддаться, а мог и рухнуть; он прошел несколько шагов,
отыскал место рядом с черным остовом, откуда можно было взять разбег, и на
полной мощности таранил замерзший вход - не затем, чтобы позорно бежать,
но чтобы выбраться из стеклянистой могилы. А дальше будет видно.
стальных кулаков, черные трещины звездами разбежались вверх и в стороны, и
тут же раздался гром. Все случилось слишком быстро, он ничего не успел
понять. Он ощутил удар сверху, настолько мощный, что ограждающий его
гигант издал единственный басовый стон, зашатался, пролетел в пролом, как
лист бумаги, и рухнул наземь под лавиной обломков и крошки так неожиданно,
что, несмотря на амортизацию подвески, внутренности комом подступили
Парвису к горлу. При всем этом последний этап падения происходил
невероятно медленно: глыбы на дороге, по которой он пришел, приближались,
отчетливо видные сквозь стекло, как будто не он падал, а снежная гладь,
обстреливаемая градом обломков, вставала перед ним на дыбы; с многоэтажной
высоты он приближался к этой белизне, окутанной облаками пыли, пока сквозь
все шпангоуты туловища, защитные пластины панциря, сквозь вой двигателей
до него не долетел последний грохочущий удар. Он лежал ослепленный. Стекло
не лопнуло, а врезалось в завал, тяжесть которого он ощущал на себе, на
спине Диктатора; двигатели выли уже не под ним, а за ним - на холостом
ходу, поскольку из-за перегрузки автоматически отключились муфты
сцепления. На черном, как сажа, фоне окна рдели все указатели. Постепенно
они поблекли, стали зеленоватыми, но те, что были слева, гасли один за
другим, как остывающие угольки. Левая сторона машины была парализована:
движения левой руки и ноги Ангуса не давали никакого эффекта. Светился
лишь контур другой, симметричной половины большехода. Судорожно вдохнув
воздух, он ощутил запах горячего масла: так и есть. Можно ли хотя бы
ползти в наполовину парализованном Диглаторе? Он попробовал. Турбины
послушно запели в унисон, но предупредительные сигналы блеснули пурпуром.
Обвал швырнул машину бакбортом вперед, и тот принял на себя всю тяжесть
удара. Глубоко дыша, двигаясь очень медленно, он вслепую включил
внутреннее освещение, потом - аварийный интроскоп большехода, показывающий
состояние конечностей и всего туловища, за исключением двигателей.
Обрисованное холодными линиями изображение появилось сразу. Стальные ноги
сцепились, вернее, переплелись; левый коленный сустав лопнул. Левая ступня
зашла за правую, но и той он не мог пошевельнуть. Там, очевидно, сцепились
выступающие элементы конструкции, а остальное довершило давление обвала.
Раздражающий запах перегретой жидкости из гидравлики жег ноздри. Еще раз
он попробовал сдвинуться с места, переключив сеть маслопроводов на другой,
куда менее мощный аварийный контур. Тщетно. Что-то теплое, склизкое мягко
обтекало его ступни, голени, бедра - лежа на стекле, он в белом свете
лампочки над головой увидел втекающее в кабину масло. Оставался
единственный выход. Он расстегнул молнию, вылез из электронной оболочки,
голый, присев на корточки, открыл стенной шкаф, очутившийся теперь на
потолке, и охнул, когда на него вывалился скафандр, ударив в грудь
кислородными баллонами, а за скафандром в лужу масла упал белый шар шлема.
Без колебаний, голый, в спокойном искусственном свете, он влез в скафандр,
вытер основание шлема, потому что и оно уже было в масле, надел его,
застегнулся и на четвереньках полез через колодец, теперь горизонтальный,
к люку на бедре.
сколько времени он провел потом в кабине, в какую минуту снял шлем и, лежа
на залитом маслом стекле, поднял руку к красному огоньку, чтобы разбить
пластиковый колпачок и изо всех сил вогнать в глубь будущего кнопку
верификатора. Никто не может знать и того, что он думал и чувствовал,
готовясь к ледяной смерти.
СОВЕТ
прикрыв ноги пушистым пледом, рассматривал пачку запрессованных в пластик
гистограмм. Хотя день был в разгаре, в комнате стоял полумрак. Его
усиливал темный, словно закопченный, потолок, на котором перекрещивались
грубые, с каплями смолы балки. Пол был дощатый, стены - из толстых бревен.
В окнах виднелись поросшие лесом склоны Ловца Туч, а вдали - массив
Кракаталька и отвесный обрыв самой высокой вершины, похожей на буйвола с
обломанным рогом, которую индейцы столетия назад назвали Камнем, Взятым в
Небо. Над серой от валунов долиной поднимались отлогие склоны, в тени
поблескивавшие льдом. За северным перевалом виднелись синеющие равнины.
Там, вдали, поднималась в небо тонкая струйка дыма - знак действующего
вулкана. Доктор Герберт сравнивал снимки, делая на некоторых пометки. До
него не долетало ни малейшего шороха. Пламя свечей стояло неподвижно в
прохладном воздухе. Их свет карикатурно вытягивал очертания мебели,
вытесанной на древнеиндейский манер. Огромное кресло в виде человеческой
челюсти отбрасывало на потолок чудовищную тень ощеренных подлокотников,
заканчивающихся торчащими клыками. Над камином скалились безглазые
деревянные маски, а ножкой столика, стоявшего неподалеку от Герберта,
служила свернувшаяся змея, голова которой лежала на ковре, поблескивая
глазами. В них красноватым светом переливались полудрагоценные камни.
Комната мгновенно преобразилась, превратившись в просторную столовую.
Посредине стоял стол без скатерти. На темной поверхности сияло серебро и
нефритовая зелень приборов. В открытую дверь вкатилась коляска, какими
обычно пользуются паралитики. В ней покоился толстый человек с мясистым
лицом и маленьким носом, тонущим в щеках. Толстяк был одет в просторную
кожаную куртку. Он вежливо поклонился Герберту, сидевшему за столом. Тут
же появилась худая как палка дама, черные ее волосы разделяла надвое седая
прядь. Напротив Герберта уселся невысокий господин с апоплексическим
лицом. Когда слуга в вишневой ливрее подавал первое, вошел опоздавший -
седой мужчина с раздвоенным подбородком. Остановившись между буфетами, у
массивного облицованного камнем камина, он согрел над огнем руки, прежде
чем сесть на место, указанное парализованным хозяином.
ответил опоздавший, подвинув свое кресло к столу.
прошел в молчании. Когда слуга налил последнюю чашечку кофе, аромат
которого смешивался со сладковатым запахом сигар, вновь прозвучал голос
худой женщины:
Пехов Алексей
Маккефри Энн
Лукьяненко Сергей
Куликов Роман
Круз Андрей
Шилова Юлия