Александр Петрович КАЗАНЦЕВ

КЛОКОЧУЩАЯ ПУСТОТА

(ГИГАНТЫ)

Три научно-фантастических романа-гипотезы

(для среднего и старшего школьного возраста)

Художник Ю. Г. Макаров

Книга вторая

КОЛОКОЛ СОЛНЦА

Научно-фантастический роман-гипотеза

в трех частях с прологом и эпилогом

об уме, шпаге, философии и коварстве

________________________________________________________________

ОГЛАВЛЕНИЕ:

ПРОЛОГ

Часть первая. ТЯЖЕЛОЕ НАСЛЕДИЕ

Глава первая. "ВЛАДЕТЕЛЬНЫЙ СЕНЬОР"

Глава вторая. ОБИЖЕННЫЙ ПРИРОДОЙ

Глава третья. ПЛАМЯ ГНЕВА

Глава четвертая. РАНА ПЕДАНТА

Глава пятая. ЭКЗЕКУТОР

Глава шестая. БОРЬБА БЕЗ ОРУЖИЯ

ПОСЛЕСЛОВИЕ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Часть вторая. ДВЕ ЖИЗНИ

Глава первая. КОШМАРЫ УЗНИКА

Глава вторая. ОТЕЦ ГОРОДА СОЛНЦА

Глава третья. СКАНДАЛИСТ

Глава четвертая. КОНФУЗ

Глава пятая. ЗНАНИЕ СИЛОЙ

Глава шестая. ЧЕСТЬ И КОВАРСТВО

Глава седьмая. КОСТЕР У НЕЛЬСКОЙ БАШНИ

ПОСЛЕСЛОВИЕ КО ВТОРОЙ ЧАСТИ

Часть третья. КОЛОКОЛ СОЛНЦА

Глава первая. УДАЧИ НЕУДАЧНИКА

Глава вторая. ЗАКЛАДНАЯ ЗАПИСКА

Глава третья. ДВА ГРОБА

Глава четвертая. БОГ ТОТ, ПОКРОВИТЕЛЬ НАУК

Глава пятая. ГАСКОНЦЫ

Глава шестая. ШЛЯПА КОРОЛЯ

ЭПИЛОГ

________________________________________________________________

Человек должен верить, что непонятное

можно понять, иначе он не стал бы

размышлять об этом.

В. Гї"їтїе

_____________________________________________________

ПРОЛОГ

Мир - добродетель цивилизации,

война - ее преступление.

В. Гїюїгїо

Летом 1958 года мне привелось посетить Париж почти двадцать лет
спустя, после того как перед войной я проезжал через него по пути в
Нью-Йорк на Всемирную выставку "Мир будущего". Я был тогда ошеломлен
красавцем городом, утопавшим в цветущих каштанах, где каждый камень
мостовой казался мне страницей истории.

Теперь советские туристы совершали круиз вокруг Европы на теплоходе
"Победа", и я возглавлял одну из групп своих спутников. В их числе был
известный поэт и мой друг Владимир Лифшиц и переводчица французских
романов Евгения Калашникова, которой мы обязаны "свободным плаванием" по
улицам Парижа.

Впрочем, мне повезло еще и в том, что нашим добровольным гидом
оказался парижанин Виталий Гальберштадт, которому я позвонил по телефону,
известный шахматный композитор. Мы с ним ежегодно встречались на шахматных
конгрессах (незадолго до того я был избран вице-президентом Постоянной
комиссии по шахматной композиции ФИДЕ).

Виталий всегда выручал меня там, на заседаниях, значительно лучше
владея русским языком, чем я немецким, бывшим в ходу между композиторами.

Гальберштадт и знакомил нас с достопримечательностями Парижа, начав с
кладбища Пер-Лашез, со Стеной коммунаров, перед которой мы молча стояли с
обнаженными головами, смотря на немые, но столь многоречивые выщербленные
камни старинной кладки.

И конечно, Лувр!

Еще в первое посещение его меня потрясла Венера Милосская, с
тысячелетними отметинами на мраморе, в гордом одиночестве она красовалась
в отделанном черным бархатом зале.

Казалось, что рядом с этим шедевром ничему нет места!

Но, увы, после войны Венеру Милосскую почему-то потеснили, и
очарование исключительности потускнело.

А вот потускневшие краски "Джоконды" Леонардо да Винчи, на которую
тогда еще не было совершено покушение похитителей и которую старательно
срисовывал бородатый художник с гривой волнистых волос, - эти потускневшие
краски выглядели значительнее и благороднее свежих на копии.

Эйфелева башня, этот дерзостный всплеск в небо ажурного металла,
несмотря на протесты в прошлом веке парижской элиты, включая даже Ги де
Мопассана, ныне служит символом Парижа.

Ее высь всегда тянет к себе туристов, и мы, чтобы увидеть Париж с
высоты птичьего полета, поднимались туда в открытом лифте.

Потом я поднимался в лифте и выше, на 102-й этаж
Эмпайр-Стейтс-Билдинг, но там, окруженный тесными стенками кабины, я
ничего не ощущал, кроме уходящего из-под ног пола при спуске, а здесь,
когда стоишь у невысоких перил и видишь уходящую вниз землю с домами,
превращающимися в домики, захватывает дух, и невольно вспоминаются детские
сны с волшебным полетом.

Не прошли мы мимо и Нотр-Дам де Пари (собора Парижской богоматери),
где монашка проворно взяла с нас плату за право ощутить над собой мрачные,
словно уходящие в темное небо своды собора, опиравшиеся на исполинские
четырехгранные колонны.

Знаменитым местом Парижа был тогда еще существовавший Центральный
рынок, "чрево Парижа", куда мы пришли на рассвете, чтобы застать
заполнение его всей привозимой туда в несметном количестве снедью.

Казалось, ничто не может сравниться с тем шумом, гамом темпераментных
французов, грохотом грузовиков, толкотней и ароматом свежих овощей,
фруктов, расхваливаемых с завидным убеждением продавцами и продавщицами,
да и прочей крестьянской продукцией, которую уже спозаранок раскупали
заботливые парижанки с цветастыми сумками, быть может утратившие было
тонкий стан, но никак не парижский стиль.

Вместе с Лифшицем и Калашниковой я побывал в редакции газеты
"Юманите", которая незадолго до того печатала мой роман "Пылающий остров":
изо дня в день, фельетонами, как говорят об "отрывках с продолжением" во
Франции, по традиции, заложенной еще Дюма-отцом.

Издатель газеты товарищ Фажон сказал, что с автором "Пылающего
острова" и его друзьями хотели бы встретиться некоторые французы,
участники Сопротивления, в их числе писатели и издатели.

Свидание было назначено по французскому обычаю в ресторане.

Я надеялся на Женю Калашникову как на переводчицу.

Но когда мы появились в назначенном месте, обходя выставленные на
тротуар столики и направляясь в глубь помещения, нам навстречу (русских
туристов узнают неведомым образом на расстоянии!) поднялся невысокого
роста француз с улыбающимся лицом и на превосходном русском языке
пригласил нас сесть за занятый им столик, отрекомендовавшись Жаком Бержье,
родом из Одессы.

Я знал этого писателя и редактора по его смелым статьям о самых
острых вопросах науки, где он не боялся защищать порой экстравагантные