Владислав Крапивин.

ГОЛУБЯТНЯ В ОРЕХОВЕ

OCR by Ksu Datch

ЧЕРНЫЕ ЗЕРКАЛА КРИСТАЛЛА

Предисловие

Так лови свое слово, чтобы разом начать все дела, Как положено, все еще раз положить на лопатки, Чтобы девочка-Время из сказок косу заплела, Чтобы Время-мальчишка пугал и стрелял из рогатки.

Александр Башлачев

Все началось с рассказа. Маленького рассказа, опубликованного в январском номере журнала "Пионер" за 1970 год. Назывался он "Далекие горнисты" и рассказывал о сне... Чудесном сне о возвращении в детство, о светлой радости обретения друга, о щемящей печали расставания. О двух мальчиках - горнисте Валерке и его младшем брате, невесть какими завихрениями пространства и времени занесенных в современный провинциальный городок и так рвущихся обратно. Туда, где бой, где напали враги и надо трубить тревогу...

Тогда еще мало кто мог подумать, что этот небольшой рассказик положит начало огромному фантастическому циклу о Великом Кристалле. Да и, пожалуй, всей фантастике Крапивина. Многие могут возразить: маленькая повесть "Я иду встречать брата" была опубликована на восемь лет раньше "Далеких горнистов" - вот оно начало! Что ж, может быть, так оно и есть. Но "Я иду встречать брата" явно была пробой пера молодого автора и ни сюжетно, ни стилистически почти не отличалась от множества подобных произведений советских фантастов того времени, после спутника и полета Гагарина очень любивших писать о героических завоевателях космоса. А "Далеких горнистов" можно смело заносить в анналы отечественной фантастики, как один из лучших рассказов семидесятых годов. А еще этот рассказ значим для нас тем, что спустя семь лет появились его продолжения.

Честно говоря, уже сам факт наличия продолжений несколько нивелирует то ощущение пронзительной и светлой тоски, что оставляла открытая концовка рассказа. Но повести "В ночь большого прилива" и "Вечный жемчуг" также можно считать знаковыми для всей дальнейшей фантастики Крапивина. Во-первых, появляется взрослый герой, заявивший: "Мне всегда было и будет двенадцать", и такого героя можно встретить на страницах большинства произведений цикла. Во-вторых, декларируется один из базовых постулатов фантастики Крапивина: любые законы мироздания бессильны перед настоящей дружбой! И веревочка, связывающая планеты и пространства, в том или ином виде встречается почти в каждой книге. Это ли не предтеча идеи Великого Кристалла?

Здесь необходимо сделать небольшое отступление. В собственно цикл "В глубине Великого Кристалла" (иногда еще его называют циклом о Командорах) входит семь повестей:

"Выстрел с монитора", "Гуси-гуси, га-га-га... ", "Застава на Якорном поле", "Крик петуха", "Белый шарик Матроса Вильсона", "Сказки о рыбаках и рыбках", "Лоцман" и примыкающая к циклу повесть "Кораблики, или "Помоги мне в пути... "

Также частично пересекаются с циклом две написанные ранее трилогии: "В ночь большого прилива" и "Голубятня на желтой поляне". Плюс, по мнению автора, еще две повести можно поселить в пространстве Великого Кристалла: "Я иду встречать брата" и "Оранжевый портрет с крапинками". В них Кристалл еще не упоминается, однако по духу они весьма близки к базовому циклу.

Однако "события нарастали и время ускоряло бег". Время приближения Кристалла.

В 1983 году журнал "Уральский следопыт" печатает повесть "Голубятня на желтой поляне" (впоследствии - "Голубятня в Орехове"). Сюжет ее, как неоднократно заявлял автор в различных интервью, тоже родился из сна. Сна о мальчике, неожиданно возникшем в закрытом пространстве рубки звездолета. "Был, видимо, июнь" - так начинается повесть, и солнечное "июньское" настроение не покидает читателя на протяжении всего действия. Полосы солнечного света, бьющие через люк космического корабля, поляна, желтая от одуванчиков, старый парк около цирка, ребятишки, беззаботно резвящиеся у фонтана, - все это создает такой мощный заряд положительных эмоций, что дальнейшие события, порой грустные и трагические, воспринимаются сквозь призму ощущения радости лета. Даже печальные главы о желтой тоске проникнуты ощущением уверенности, что летом не может случиться ничего плохого. Хотя эмоциональная встряска читателю обеспечена еще не раз... Приключения скадермена Ярослава Родина и его юных друзей на планете под названием Планета постоянно держат в напряжении, заставляя сопереживать героям повести.

Надо заметить, что в "Голубятне... " появляется еще один персонаж, то или иное перевоплощение которого можно будет встретить во многих следующих романах цикла о Кристалле. Это одинокий мальчик, обладающий трансцендентными способностями. Потом будет придумано общее название таким детям - койво. А пока мы встречаем мальчика Игнатика, способного в поисках родственной души проникнуть на космический корабль, находящийся в субпространстве, и играючи творящего многие другие чудеса. Впрочем, верой в то, что почти любой ребенок способен творить чудеса, пронизаны почти все сказочные и фантастические повести Крапивина. Впрочем, и реалистические тоже...

"Праздник лета в Старогорске" поначалу планировался как совершенно самостоятельная повесть. Действие в ней происходит на Земле за много лет до событий, происходящих в первой части. История журналиста Глеба Вяткина, невероятным образом переместившегося в параллельный мир, доброго бесхозного робота Еремы и троих мальчишек, создавших миниатюрную галактику-искорку, казалось бы, никакого отношения не имеет к приключениям Яра и его друзей. Но появляются гипсовые манекены и злобные клоуны, очень напоминающие "Тех, кто велят", олицетворявших мировое зло в первой части трилогии. И это не единственная связь...

Главный герой "Праздника... ", Гелька Травушкин, от чьего лица ведется повествование, пожалуй, самый нетипичный герой Крапивина. Ершистый, неустроенный, вечно обижающийся, закомплексованный ребенок мало напоминает сложившийся в литературоведении стереотип "крапивинского мальчика". И это лишний раз опровергает заявления некоторых литературных критиков, что у Крапивина есть всего один герой, переходящий из книги в книгу под разными именами. Читая повесть, постоянно ощущаешь некое чувство обреченности и какого-то необъяснимого беспокойства за судьбу главного героя. И трагическая развязка трилогии не будет такой уж неожиданной... А пока... Пока на старом вагоне можно укатить в другое пространство, а рельсы сходятся, если идти по ним с другом...

Завершает трилогию повесть "Мальчик и ящерка", в которой сводятся воедино все незаконченные линии предыдущих частей. Стоит отметить, что принцип построения трилогии (две независимые части плюс третья, их связывающая), по-видимому, позаимствован у Жюля Верна - вспомните, как сходятся в "Таинственном острове" пути капитана Немо и героев "Детей капитана Гранта"... "Мальчик и ящерка", пожалуй, одна из самых трагичных вещей Крапивина. Кроме того, в ней окончательно сформировался нравственный императив относительно отношения к врагу. Если в предыдущих повестях цикла "главный враг, олицетворение зла" погибал, в общем, случайно, то ключевой момент "Мальчика... ", определивший позицию автора во многих последующих произведениях, - момент молчаливого согласия Яра на убийство Магистра. Враг должен быть уничтожен! Во имя добра. Точки расставлены, цели и средства определены. При всем гуманизме произведений Крапивина, образ Врага в них в дальнейшем показывается в максимально черном цвете. Возможно, чтобы героям проще было сделать окончательный выбор. Усталому Канцлеру и симпатично-дружелюбному Магистру ой как далеко до Полоза, Мухобоя или даже Лобмана.

Печальная развязка повести несколько сглаживается оптимистическим финалом. И шеренга барабанщиков, собравшихся из разных произведений, подводит итог размышлениям о месте фантастики в творчестве Крапивина и ее связи с реалистической прозой автора.

В одном из интервью Владислав Петрович среди самых любимых персонажей своих книг назвал Альку из "Голубятни на желтой поляне" и Фаддейку из повести "Оранжевый портрет с крапинками". Действительно, нельзя не симпатизировать рыжему выдумщику Фаддейке, способному силой мысли перемещаться на Марс... В повести поднимается еще одна, традиционная для Крапивина тема - ребенок и война. Постулат "Дети не воюют с детьми" и вытекающее из него убеждение, что только ребенок может остановить войну, находят веские доказательства в "Оранжевом портрете... ". Школьник неожиданно становится предводителем марсианского народа иттов и останавливает пусть и ведущуюся по рыцарским законам, но все равно кровопролитную и ненужную войну. И пусть сама ситуация совершенно фантастична, но, сопереживая герою повести, мы и сами становимся чуть-чуть добрее... Может быть, эта капля доброты когда-нибудь окажется той самой каплей, что переполнит чашу и убедит будущего генерала, сегодня мальчишкой прочитавшего эту книжку, что не все проблемы можно решить бомбами и ракетами...

Надо сказать, что важнейшей особенностью прозы Крапивина становится ее эмоциональная составляющая. Крапивин относится к тем редким авторам, которые могут воздействовать на читателя уже непосредственно текстом. Настроение может быть задано буквально несколькими фразами, парой образов или ассоциаций, песней или стихами, вставленными в текст. В фантастических произведениях автора воздействие усиливается красивыми символами - Река, Пустой Город, Станция Мост, Сходящиеся рельсы, Колокола в пустыне и т. д. И еще Кристалл...

Настала пора поговорить о восьмикнижии, связанном идеями Кристалла и Командорства. Что такое Кристалл? На страницах книг цикла это объясняется неоднократно. Как, впрочем, и кто такие Командоры. Вопросам топологии миров Кристалла и теории Командорства посвящена не одна статья (и даже дипломная работа), поэтому не будем вдаваться в подробности. Стоит, однако, заметить, что именно эти понятия объединяют столь разные повести, вошедшие в цикл. И еще их объединяют два персонажа: мальчик Юкки, бродящий по Дороге, идущей сквозь пространства с грани на грань Великого Кристалла, и Яшка - то разумный кристаллик, то мальчик, то звезда, мозаика его жизни полностью складывается только по прочтении всех повестей цикла, объединяя их тем самым в единое целое.

Начинается цикл повестью "Выстрел с монитора". Написанная в стиле "роман в романе", так впоследствии неоднократно использованном Крапивиным ("Острова и капитаны", "Лужайки, где пляшут скворечники"), повесть, действие которой происходит в разных временах и пространствах, становится своеобразным прологом всего сериала.

Психологическая антиутопия "Гуси-гуси, га-га-га... " - одно из самых серьезных и нетипичных произведений Крапивина. Корнелий Глас, служащий с мещанскими наклонностями, оказавшийся волей обстоятельств на берегу Стикса, в ожидании лодки Харона совершенно преображается. Социальная система "машинной демократии", казавшаяся такой незыблемой и единственно верной, пытается подмять под себя бывшего рекламщика. Счастливо избежавший неминуемой смерти, Корнелий становится совершенно другим человеком - бунтарем, разрушителем устоев, воспитателем. Блистательно прописанная ломка психики обывателя перед лицом смерти, религиозная тема, пожалуй, впервые появившаяся на страницах книг Крапивина, жесткий и динамичный сюжет ставят "Гусей... " на одну полку с самыми знаменитыми антиутопиями нашей фантастики.

Особым образом продолжает тему антиутопии утопия "Застава на Якорном поле". Гигантский мегаполис, благоустроенное и гуманное общество. Но основной мотив "Заставы... " - никакое общество не спасет человека, если он одинок и ему плохо. Даже если он обладает невероятными способностями. Чувством одиночества ребенка, потерявшего родителей в огромном благополучном городе, пронизаны страницы повести. Ну а о том, что мальчик не погиб, бросившись навстречу поезду, и что счастливый исход - не предсмертное видение, мы узнаем две части спустя.

В "Крике петуха" Крапивин возвращается в город Роттерберг к событиям "Гусей... ". Несмотря на то, что это почти прямое продолжение рассказа о приключениях Корнелия Гласа и юного Цезаря Лота, в "Крике петуха" пересекаются пути и героев остальных частей. Именно поэтому повесть можно считать центральной, "интегральной" частью всего цикла.

Городок конца сороковых годов, очень напоминающий Тюмень, где прошло детство Крапивина, уже давно стал одним из любимых героев писателя. Автор регулярно обращается к теме детства в послевоенное время, реалии которого он знает не понаслышке. Зачастую в это время переносится действие сказочных и фантастических произведений. Такой повестью и стал "Белый шарик Матроса Вильсона". Рассказ о дружбе советского пионера со звездой кажется невероятным на фоне жесткой реальности послевоенного времени. Ну а мораль - лучше быть земным мальчишкой рядом с другом, чем звездой, но в одиночестве, - подводит итог многочисленным доказательствам, приводящимся Крапивиным в его книгах и доказывающим, что ничего нет сильнее дружбы на этом свете.

Самое странное и необычное произведение цикла - "Лоцман". Сам автор в одном из интервью утверждает, что планировал ограничить цикл пятью повестями, однако "потом неожиданно как-то, подспудно, откуда-то изнутри пошла повесть "Лоцман"... А потом уже туда встряла предпоследней неожиданно... повесть "Сказки о рыбаках и рыбках". Герой "Лоцмана" писатель Игорь Петрович Решилов - фигура наиболее близкая автору среди многочисленных взрослых персонажей его небиографических произведений. Повесть о путешествии умирающего писателя и его юном проводнике поднимает огромные этико-философские пласты, особенно в частях, посвященных ненаписанному апокрифу о детстве Христа.

Две последние части цикла, как уже говорилось, "пришли сами собой" и стоят несколько особняком. И если в сумрачных "Сказках о рыбаках и рыбках" мы еще встречаемся со знакомыми персонажами и реалиями миров Кристалла, то в "Корабликах", самой, наверное, надрывной повести Крапивина, многочисленные игры с пространством и временем существенно отходят на второй план по сравнению с чувствами и "приключениями духа" главных действующих лиц. Психология взаимоотношений человека с самим собой, материализовавшимся из детства, противостояние невесть откуда взявшемуся темному alter ego Полозу создают невероятно эмоциональное давление на психику читателя. Финальное перемещение во времени в сороковые годы подводит некую итоговую черту под всем циклом о перемещениях в параллельные пространства через грани Великого Кристалла.

Наступает время Безлюдных Пространств...

Дмитрий Байкалов

Вступление

ОДИН И ЧЕТЫРЕ

Был, видимо, июнь. У цирка цвели кусты желтой акации. Алька, не вставая со скамьи, дотянулся до ветки, сорвал похожий на ушастого зверька цветок, сунул в рот. Сладко зажмурился.

Тик посмотрел на Альку и сделал то же самое.

- Травоядные, - сказала Данка.

Тогда и Чита, не отрываясь от книги, добыл себе цветочек.

Яр вспомнил, отчетливо вспомнил, как всасывается в язык сладковатый, с травянистым запахом лета сок. Виновато посмотрел на Данку и тоже потянулся к ветке. Данка сделала вид, что не заметила.

Яр осторожно раскусил корешок цветка, тихонько засмеялся и закрыл глаза. Он отчетливо услышал голос мамы: "Яська, опять ты жуешь эту зелень! Ты превратишься в верблюда".

"Еще немного, и я вспомню мамино лицо", - подумал Яр.

В сквере было шумно. До утреннего представления оставалось минут сорок, в цирк пока никто не спешил. Мальчишки и девчонки играли в прятки и догонялки. Кто-то смеялся, кто-то кричал: "Это не по правилам, пускай теперь Сашка ищет!" Щелкали пистонные пистолеты. Перебивали и путали друг друга считалки.

Вот знакомая:

На золотом крыльце сидели Царь, царевич, король, королевич...

Вот незнакомая:

Раз-два! Три-четыре! Синий слон живет в квартире! На слоне лежит доска, Раз-два-три - Тебе искать!

Яр вспомнил, как он, зажмурившись и прижавшись лбом к забору, торопил приятелей: "Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать! Кто не спрятался - я не виноват!" Та-та-та-та! - разлетался топот подошв. Разбегутся, притаятся. И тихо во дворе, как на пустой планете...

Не надо про планеты.

Надо сидеть и радоваться подарку судьбы. Лету. Вот этим голосам и смеху...

Кто-то радуется, а кто-то не очень. Вон курчавый пацаненок в клетчатом костюмчике поссорился с мальчишками. Они кричат:

- Не видишь, что ли, нас уже четверо!

- Ну и что? Никто же не узнает! - обиженно доказывает он.

- Ненормальный какой-то! Иди один, а то получишь!

Ребята убежали, а курчавый мальчишка надулся и так сердито сунул в кармашки кулаки, что весь его желто-синий костюмчик смялся и скособочился.

Яр пожалел мальчишку, как самого себя. Когда он был маленький, его, случалось, тоже не брали в компанию...

Алька забрался на спинку скамьи, балансировал на ней и рвал с куста цветки покрупнее.

- Сядь, - сказала Данка. - Свалишься и весь извозишься.

- Щас... - Алька прыгнул, зацепил Читу. - Ой...

- Обормот, - вздохнул Чита. И снова взялся за чтение.

- Правильно, обормот, - сказала Данка. - А ты, Вадик, тоже. Хотя бы сегодня обошелся без книжки... Такое дело, а ты...

- Я все понимаю. Одно другому не мешает.

- Что тебе говорила учительница? - поддел Читу Алька. - "Если бы ты, Вадик, глотал учебники как глотаешь книжки, ты учился бы на одни четверки".

Чита перелистнул страницу.

- А почему не на пятерки? - спросил Яр.

Чита поднял голову и снял очки. Данка округлила глаза. Тик... в его карих глазах - Яр увидел ясно - метнулись непонятные тревога и радость. Алька подскочил и свалился в траву.

- Вот это да! Вот сказать бы ей: "Поставьте мне пять!"

- Ребята, вы не смейтесь, - растерянно сказал Яр. - Конечно, я могу что-то напутать... Вот когда мы учились...

Алька от смеха перекатился с травы на песок дорожки. Данка подняла его и бесцеремонно шлепнула:

- Ну что за чучело!

Из какого-то незаметного кармашка выдернула платочек, стала смахивать сухой песок с белой Алькиной рубашки - еще недавно чистой и отглаженной. А заодно - с волос, шеи, щек и ушей. Алька, чуть косолапя, перебирал исцарапанными ногами, фыркал, отворачивался и все время хихикал.

Потом успокоились, опять расселись на скамейке. После споров и смеха выпадают иногда такие тихие минутки. Данка, укоризненно вздыхая, сворачивала платок. Алька помусоленным пальцем стирал с колена прилипшие песчинки и заглядывал в книжку Читы. Тик молчаливо приткнулся к Яру. Яр обнял его за плечо, откинулся на спинку скамьи и разглядывал здание цирка.

Это был старый деревянный цирк. Поразительно знакомый. Над парадным входом поднимались на дыбы громадные фанерные кони - черные с красными седлами. В стороне от них белозубо улыбалась фокусница София Марчес с пунцовой розой в смоляных волосах. И держала на ладони лилипута (София и лилипут тоже были фанерные).

Яр вспомнил, как он, восьмилетний, с замиранием ждал на представлении, когда же София вытащит из какой-нибудь вазы или коробки крошечного лилипутика и вот так поставит на ладонь. Но этого ни разу не случилось. Лилипуты, выступавшие в аттракционе Марчес, были не такие уж маленькие - ростом вот с этого "клетчатого" мальчика, который все еще стоял с кулаками в тесных кармашках.

Мальчик будто ощутил взгляд Яра, сердито обернулся, растопырил локти и зашагал через кусты к дальнему дощатому забору.

- А что за забором? - спросил Яр у Данки. - Городской сад?

Она кивнула. Алька вскочил:

- Конечно сад! Мы там в пиратов играем! Там по вечерам гулянья, а днем почти никого... Только там в гущине крапивы много.

Яр осторожно сказал:

- Мне кажется, там должен быть фонтан. Два мальчика с луком...

- Да, - быстро отозвался Тик. - Хочешь посмотреть? Это близко, там в заборе дыра...

Фонтан стоял посреди поляны, окруженной старыми березами. Это был круглый каменный бассейн. Посреди бассейна торчала сложенная из булыжников горка, а на ней темнели фигурки двух бронзовых мальчишек. Один, вытянувшись в струнку, поднял согнутый лук с нацеленной в зенит стрелой. Другой сидел у его ног и держал запасные стрелы. Оба смотрели вверх.

"Сколько лет они в этом саду... - подумал Яр. - Вечные ровесники всех мальчишек, которые здесь играли и будут играть... А там в последний раз их не было. И сада не было, и цирка..."

Фонтан работал в четверть силы. Из тонкой трубки-стрелы выбивалась небольшая струйка, и вода стекала по мальчишечьим рукам и плечам (на плечах лежали зеленые полоски медной окиси). На внутренней стороне бассейна выплевывали водяные жгутики озорные детские рожицы, тоже отлитые из бронзы. В бассейне вода слегка рябила, но сквозь нее хорошо различалось бетонное дно. Яр заметил дрожащий блеск нескольких белых и желтых монеток.

- Ура, - деловито сказал Алька, - будет нам мороженое.

Дрыгнув ногами, он скинул растоптанные сандалеты и соскользнул с края бассейна в воду. Тик хотел пойти за ним, но Данка не пустила:

- Если будет мокрый, то пускай хотя бы один... И вообще это неприлично - мелочь в воде собирать.

- Дана, не обрастай предрассудками, как классная дама, - возразил Чита. - Все собирают.

- И вовсе я не буду мокрый, - сказал Алька. Вода была ему чуть выше колен. - Ух и теплая...

Он стал бродить вокруг каменной горки. Иногда нагибался и, макая подвернутый выше локтя рукавчик, доставал добычу.

- Вон еще денежка! - командовал Тик.

- И вон! - показывал снятыми очками Чита.

Яр тоже не зевал:

- Алька, смотри! Рядом с ногой!

Даже Данка сперва увлеклась. Но скоро сказала:

- Хватит уже. В цирк опоздаем.

- Там еще много осталось, - с сожалением отозвался Алька. Но пошел к барьеру.

- Сюда каждый вечер монетки бросают, - объяснила Данка Яру, - потому что этот фонтан все любят. Он все нашествия пережил.

"Какие нашествия?" - хотел спросить Яр. Но тут приблизился Алька, пришлось его вытаскивать на сушу.

- Много? - спросил Тик.

Алька разжал кулачок. На ладони лежала кучка мокрых монеток - серебристых и медных. Яр взял одну желтую. Размером она была в точности как знакомые по давнему детству пятаки. И тоже рубчики по краям. Но изображение оказалось незнакомым: четырехугольная звезда, похожая на розу ветров. Яр перевернул монету. И поморщился от неожиданности: на другой стороне была цифра "4". В подтверждение ее по кругу шла надпись:

Четыре копейки. Размен. знак.

Яр с непонятной досадой положил "обманный пятак" в Алькину ладошку. Потом рассердился на себя: расстраиваться из-за такой мелочи, как незнакомая монетка, просто глупо. После всего, что случилось!

Он поймал тревожный взгляд Тика: "Что-то не так?"

"Все в порядке", - улыбнулся Яр.

И Тик улыбнулся. Чуть виновато.

Они пошли к лазейке, ведущей в сквер, к цирку. Алька, гордый добычей, топал впереди. Яру показалось, что Алькина походка стала чуть больше "кавалерийской", чем раньше. И тут же Данка сказала:

- Ты почему хромаешь?

- Да так...

- Алька!

- Ну, там, кажется, стекло было...

- Вечно с тобой истории. - Данка опять достала платочек. - Дай сюда ногу, балда... Вот засоришь да схватишь какую-нибудь заразу...

- Ой, уже схватил... Р-р-р! У меня бешенство! - Алька запрыгал на одной ноге.

- Дурь у тебя... - Данка разорвала платок на ленты. Общими силами замотали порезанную Алькину ступню (он хихикал от щекотки). - Обувайся, радость ненаглядная. Да ступай осторожнее.

- "Осторожнее, осторожнее"... Нога, что ли, отвалится?

- Не ворчи и слушайся старших, - усмехнулся Чита.

- Это Дарья-то старшая? Ой-ой-ой! Вот это да!

- Тогда меня слушайся, - сказал Яр. - Я-то уж точно старше. Даже и не сосчитать, во сколько раз.

Не оглядываясь, Алька проговорил с ехидцей:

- Ну и что? Зато ты не настоящий, а придуманный.

- Алька! - со звоном сказал Тик.

Все остановились. Чита растерянно надел очки.

- Алька, ты что?.. - сказала Данка.

Алька быстро глянул на всех, отвернулся и засопел.

Тяжелая неловкость навалилась на всю компанию. Яр коротко вздохнул. Обижаться было глупо. Но все же на миг ему стало жаль себя. Так же, как жаль было курчавого мальчишку, которого недавно прогнали четверо приятелей...

Судя по всему, назревала ссора. Может быть, даже со слезами. В такой, казалось бы, дружной компании!

Чтобы все сделать шуткой, Яр крякнул, как рассерженный Дед Мороз, и пробасил:

- Тут где-то растет крапива, про которую ты говорил. Я вот сорву, а там посмотрим, придуманный я или нет.

Это прозвучало ненатурально и глупо. Данка отвела от Яра глаза и сказала Альке:

- Бессовестный. Извиняйся сейчас же.

Алька порозовел, опустил пшеничные ресницы. Сказал сипловато, но все же с чуть заметной игривой ноткой:

- Простите, пожалуйста, я исправлюсь.

- Бессовестный, - опять сказала Данка.

- Мы не опоздаем? - чересчур озабоченно спросил Тик.

Яр взглянул на часы:

- Двадцать минут до звонка. Пошли! Мы ведь хотели еще мороженого купить.

- В цирке за мороженым сейчас очередища, - возразила Данка. - А здесь, в саду, недалеко киоск есть. Вы идите и подождите меня у скамейки, я сбегаю. Алька, дай деньги.

Насупленный Алька вытряс из кармана монетки.

Тик переглянулся с Данкой.

- Я с тобой сбегаю! Тебе не унести столько порций. Сразу... пять...

- Я с вами, - сумрачно сказал Алька.

- Ты хромой.

Данка и Тик умчались. Алька секунду подумал и кинулся за ними...

Яр и Чита сели в сквере на прежнее место. Чита сию же минуту уткнулся в книгу. Яра это даже слегка разозлило. Но он постарался прогнать досаду и неясную тревогу. Вдохнул в себя лето и стал смотреть, как втягивается в цирковые двери пестрая ребячья толпа.

Яра легонько тронули за плечо. Сзади стоял хмурый Алька. Он шагнул назад и поманил Яра за собой.

Они быстро отошли.

- Что, Алька? - с испугом спросил Яр.

Это был какой-то другой Алька. Без всякой смешинки в серо-зеленых своих глазах, будто похудевший и подросший.