Чтение 15–й страницы книги ~Сказки о рыбаках и рыбках~

- Зачем тебе грех на душу брать? Если надо, я и сам за тебя распишусь так, что Главный следователь не придерется...

- Ах, ну да! Ты же мастер... Только имей в виду, для финансовых операций этих бланков недостаточно.

- Обижаешь, начальник, - весело сказал Валентин. - Не вздрагивай, махинаций не будет... - И соврал: - Это для характеристик моих любимчиков. Сгодятся при поступлении в училище.

- Ну, коли так,.. - успокоился Абов. Убрал печать, достал фляжку. - Хочешь? Вид у тебя малость замученный...

- Давай... Хотя нет, я тут с пацаном, не сдал еще одного. Неудобно будет, ежели дохну на него...

- Да это "Арарат"! Не запах, а клумба!

- Ну, давай глоток...

Сопливик терпеливо ждал на гранитных ступеньках. Развлекался с медным кольцом. Рассматривал сквозь него, будто сквозь лупу, травинки...

- Дядь Валь... Ой, Валентин Валерьич, поглядите! - Он в левой руке держал сухой стебелек. Навел на него кольцо. Стебелек позеленел, проклюнулись на нем листочки, зацвела мелким венчиком головка...

Валентин помигал. Не надо было, видимо, делать такой глоток. По жилам циркулировала приятная теплота, голову беззаботно кружило. Чтобы Сопливик не заметил этого состояния, Валентин сказал строго:

- Все это прекрасно. А где труба? Ты ее не потерял?

- Ой... - Сопливик поднял лицо - маленькое, чумазое, с перепуганными глазами. - А вы... разве она не у вас в кармане?

Валентин помолчал, трезвея. Потом сказал:

- Та-ак...

Это была, видно, какая-то постоянная неизбежность - терять трубу то целиком, то по частям. Теперь она осталась на лугу, где проводили Юр-Танку. Он как бросил ее в траву, когда увидел Дику, так она, скорее всего, там и валяется...

- Ну что же! Идем искать... Да ладно, не переживай... - Очень уж виноватый, убитый просто был вид у Сопливика. - Найдем дорогу-то?

- Ага... я помню...

Очень скоро они вышли к телефонной станции, потом к "своему" дому (там по-прежнему была улица-односторонка) и двинулись по пустырям, по кустарникам, по лугу.

Был разгар дня, солнце пекло, но без особого жара, а скорее с упругой и ласковой силой. Томились в этом тепле луговые цветы и травы (большие - Валентину по пояс, а Сопливику до плеч). Сонно жужжала невидимая насекомая братия...

Сопливик шел, нерешительно трогая плечом рукав Валентина. Поглядывал искоса - все еще виноватый. Валентин взял его за руку. Сопливик успокоенно заулыбался.

"Вот так бы идти, идти куда-нибудь, - умиротворенно подумал Валентин. - Без конца. По лету, по солнцу. Ни о чем не тревожась... И пусть Сопливик, то есть Женька, шагает рядом. Маленький, робко и беззаветно преданный и совершенно уже не противный... Интересно, Валечка, привязывался ли к тебе в жизни кто-нибудь так, как этот затюканный людьми и судьбой мальчишка?.. Господи, а дальше-то что? Как мне с ним быть?"

"Ты не знаешь, как?"

"Ох, не знаю..."

"Бланки-то, однако, зачем-то взял у Абова... А теперь опять боишься?"

"Я знаю, чего боюсь... Что не смогу быть счастливым, значит, и другим счастья не дам..."

"Разве ты никогда не был счастливым?"

"После первой встречи с Косиковым - никогда... Были удачи, была радость работы, был "Репейник", где счастливые ребятишки заставляли меня забывать о всех угрызениях. Были награды и признание... Но проклятие всегда висело над головой..."

"Почему проклятие? Ты же никого не предал! Наоборот, даже сумел кое-кому помочь! Лучше разве было бы, если бы ты послал тогда Косикова и Данилыча к..."

"Думаю, что лучше. Честнее".

"Это "честнее" кому принесло бы пользу? Тебе? Другим? А несчастья, которые были бы следствием этой твоей честности, ты взвесил? Да и что бесчестного ты совершил? Война есть война, ты ступил на ее тропу".

"Если бы я ступил, сразу рассчитав этот шаг! Сознательно! Но первым моим толчком был страх!"

"И все же первый шаг оказался верен. А страх не заставил тебя предать никого..."

"Кроме себя... И всю жизнь после этого я стараюсь и в мыслях, и в делах оправдать себя и отскрестись от грязи. А сделать это невозможно... Поневоле начинаешь мечтать: вот если бы Юр-Танка знал заклинание для лунной рыбки..."

"Ну и что?"

"Ну и... опять оказаться в той комнате, где первый раз увидел этих, из Ведомства. Не бормотать, не вздрагивать, а сказать ясно: вы что мне предлагаете, сволочи!.."

"И что тогда? Легче было бы на душе?"

"Да!!"

"Тебе легче. А другим? Тем, кого ты не сумел бы тогда прикрыть от беды?.. И, в конце концов, тогда судьба не привела бы тебя в "Аистенок" и ты не спас бы нынешних ребятишек... И не встретил бы вот этого несчастного Сопливика..."

"Но судьба дала бы другие дела и встречи... Пусть всякие беды и падения, только бы без этой вечной занозы в совести..."

"Это не заноза, а боль... Почему ты не можешь носить ее, как боль от раны, полученной на войне? Войны бывают не только открытые, фронт на фронт. Бывает еще тайная, но необходимая война..."

"Я говорил себе это много раз... Но каждый раз я знаю, что в чем-то все равно вру... Господи, я больше так не могу!.."

Вот тебе и тихая прогулка по солнцу. Надо же так до крови расцарапать себе душу. Как зудящую кожу нестриженными ногтями...

Сопливик ускакал вперед и крикнул из травы:

- Валентин Валерьич, вот она, труба! Тут и лежит!..

ЗАКЛИНАНИЕ

Валентин взял трубу. Она была теплая от солнца. Ласково-жаркий день струил над травами воздух. Травы пахли сильно и не по-здешнему, а словно где-то в южной степи.

Все здесь было как утром: тихо и пусто, будто на безлюдном острове. Угольно чернела арена инопланетного следа. Только часовенка теперь казалась ближе, чем в прошлый раз. Наверно, потому, что солнце стояло иначе - высоко на юге.

Валентин вдруг подумал, что и утром, и сейчас при подходе к этому месту часовенку было не видно. Она как бы вырастала, когда останавливались неподалеку от черного круга...

- Как ты отыскал это место? Сплошная травяная чаща, - сказал Валентин Сопливику.

- Колечко привело. Я его в траву пустил... Вы разве не заметили? - слегка удивился Сопливик.

- Нет... Дай-ка... - Валентин взял кольцо, надел на трубу. Он уже ничему не удивлялся. Просто подумал: "Жаль, винтика нет. Без него может снова потеряться..." Он опять снял кольцо, заметил в узоре земляные крошки, потер о карман, где лежал "бергман"...

Кто-то затеребил его за штанину. Валентин глянул, вздрогнул от неожиданности: рядом стоял в траве косматый пенек с глазками. Дергал Валентина за брюки черной, как у мартышки, ручкой.

- Чука! - обрадовался Сопливик. - Тот самый! Дымовой! - Присел перед ним.

Чука застрекотал что-то. Сопливик беспомощно посмотрел на Валентина. Тот пожал плечами. Тоже сел на корточки.

- Попробуй, приятель, поговорить по-человечески. Ночью у тебя получалось.

Серо-зеленые с красными прожилками чукины глазки стали виноватыми. Он кашлянул и выговорил картавым старческо-лилипутским голоском:

- Это... значит... вот... винтик принес. Уронили вы его на дворе... утром-то... - И на черной ладошке протянул медное зернышко с резьбой...

- Ой... - тихонько обрадовался Сопливик. Опередил Валентина: послюнявил палец, взял им винтик, зажал в кулаке.

- Не потеряй, - сказал ему Валентин. - Спасибо, чука...

- Кха... на здоровьице... А еще одежонка... Ребятенок-то, который улетел, ее бросил, а вы забыли... Вот... - Чука ловко нырнул в травяную чащу, пошелестел и вернулся со свертком: Илюшкины шорты и майка, а сверху - сандалии с затолканными в них красными носочками.

- Ох, растяпы мы... Возьми, Жень. Вернемся - отнесем...

- Вот, значит... - выговорил опять чука. - Хорошо, что я вас услыхал. Как услыхал, что вы тут, сразу... принес, вот...

- А как услыхал-то? - спросил Валентин у этого маленького добродушного чуда. - Мы вроде бы не шумели...

- А колечко... вы потеряли, ну и вот... Непростое оно, колечко-то... Вы его пока не привинчивайте, так пригодится... Да и винтик опять потерять можно... Спрячьте его...

"Заверну в бумажку и уберу в карман", - послушно подумал Валентин. И хотел даже использовать для этого один из нарпросветовских бланков. Но Сопливик весело сказал:

- Вот, есть бумажка! - Он проверял, оказывается, карманы на Илюшкиной одежде и вытащил всякую мелочь: карандашик, пластмассового солдатика, гривенник...

- Зачем ты шаришь, - недовольно сказал Валентин.

Сопливик ответил без обиды:

- Я же ничего себе не взял. Просто смотрю, чтобы не потерялось... А вот это ему и не нужно.

Это был мятый голубок из клетчатого тетрадного листа. Сопливик выдернул у него хвост, завернул в бумажную полоску крошку винтик, затолкал в боковой карман Валентиновой куртки.

- Ой, а почему у вас в кармане сыро?

- Так полагается, - буркнул Валентин. И вмиг ощутил, как кольнула Сопливика обида. Тогда он нагнулся, сказал шепотом: - Жень, это секрет. Про рыбку... Потом объясню...

Сопливик моментально оттаял. Опять сдернул с трубы кольцо, надел его на палец, покрутил. А в трубу стал оглядывать горизонт.

- Везде только трава и трава...

- Дай-ка, - попросил Валентин.

В самом деле - луг тянулся до края земли. А там, на краю, лежали пухлые, желтые от солнца облака... Сопливик вдруг сказал тихонько под боком у Валентина:

- Дядь Валь... А когда я буду в интернате... и когда буду иногда приходить к тебе... ой, к вам... вы будете давать мне посмотреть в трубу?.. - И замер. А Валентин услышал, как нарастает в ушах дневной солнечный звон.

- Да... - выдохнул он. Шевельнул от этого "да" трубой, и в объектив попала часовенка. Близкая, рукой дотянешься.

Вросшая в землю дверь была приоткрыта. За ней - тьма...

- Подождите меня, я взгляну, что там... - сказал Валентин Сопливику и чуке. И зашагал к часовенке, шурша брючинами по траве.

Он не взял с собой Сопливика сразу, потому что боялся: вдруг там только мусор, грязь и нет такого, что может обратить мысли к чему-то хорошему. Но, протиснувшись в дверь, ахнул и подумал: "Может, и впрямь - судьба?"

Нет, здесь не было тьмы. Сквозь развалившуюся крышу солнце входило широко и свободно. Высвечивало стену слева от двери. На стене проступала фреска. Проступала сквозь пыль, пятна, лишаи и, казалось, даже сквозь места, где штукатурка обвалилась, обнажив почерневший камень. Такой живой была кисть давнего неизвестного мастера.

Мастер этот изобразил старика и мальчика. В натуральный рост.

Высокий безбородый старик - седой, со строгим лицом, в длинной одежде - правой рукой опирался на рукоять меча. А левую он высоко, ладонью вверх, держал над головой мальчишки, словно защищал его то ли от дождя, то ли от жгучих лучей. Или от какой-то возможной беды... А мальчик тянулся вверх, вскинув руки и сцепив их пальцами. Тонкий, голый, с отчетливыми птичьими ребрышками, он ничуть не боялся своей беззащитности и хрупкости, потому что знал о незыблемой охранной силе старого воина. Было в мальчике сдержанное веселье и даже лукавство, которое может позволить себе ребенок, когда взрослые любят, а порой и балуют его. И не дают в обиду...

Итак, первая мысль была о судьбе. А еще - радостное сознание, что не ошибся.

Вторая мысль была: "А ведь я уже видел такое..."

Вспомнился старый альбом в библиотеке художественной школы - "Искусство забытых цивилизаций". Там была репродукция: старик и мальчик. Только снимок был сделан не с фрески, а с мозаики. А внизу - малопонятная подпись: "Мозаика в подземном храме-обсерватории, Итта-даг, IX-X вв. (?)".

Что за Итта-даг и как обсерватория может быть подземной - ничего не ясно...

И сейчас было неясно. Кто написал этот образ вот здесь, неподалеку от Свирска? Почему об этом чуде никому не известно?

Впрочем, столько всяких "почему" за последние дни...

Ясно стало только одно: старик - один из Хранителей, о которых говорил Юр-Танка. Может быть, даже Первый Командор...

Нет, не случайно привело их с Женькой в эти места колечко...

Валентин, пятясь, вышел из часовни. Вернулся к Сопливику и чуке. Сопливик ждал с испуганным вопросом в глазах.

Валентин бросил в траву куртку - рядом с Илюшкиной одеждой, взял у Сопливика, положил на куртку трубу.

- Ты спрашивал, буду ли давать тебе ее. Буду... Чука, покарауль наше имущество. Договорились?

Чука утвердительно чирикнул в ответ.

- Пойдем... Хотя нет, лучше вот так. - Валентин легко взял Сопливика на руки. Как малыша. Понес. Тот - и с испугом, и с доверчивостью, без вопросов - прижался к плечу Валентина щекой. От головы Сопливика пахло солнечным пухом.

С притихшим Сопливиком на руках, осторожно, чтобы не оцарапать его о камень, Валентин опять проник в часовенку.

- Женя, смотри.

Сопливик молча смотрел. И все прижимался щекой.

- Здесь много веков подряд был маленький храм, - сказал Валентин. - И сейчас он тоже - есть... Люди здесь молились Хранителям, чтобы те защитили их детей. И они - защищали... И вот, Женька, я тебе на этом месте обещаю: ты всегда будешь со мной... пока хочешь сам. Понял?

- Да... - тепло дохнул ему в плечо Сопливик. - Я... всегда буду хотеть... - И прижался плотнее.

Валентин все смотрел на фреску. Как ни терзало эту роспись время, а старик и мальчик казались живыми. Так выглядят живыми настоящие, не нарисованные, люди, если даже смотришь на них сквозь мутное, в пятнах и трещинах стекло...

Валентин подумал вдруг, что мальчик похож на Илюшку в последний момент перед полетом. Только не было в нем Илюшкиной напряженной тревоги...

Валентин вынес Женьку из часовенки и поставил на ноги. Тот взял его за локоть двумя руками. Прижался опять... Полсотни шагов до места, где ждал чука, оказались теперь длинным путем. Валентин и Женька успели много сказать друг другу.

- А я знал... - прошептал Женька. - Что ты меня возьмешь... к себе. Все ждал, ждал... когда скажешь...

Свободной рукой Валентин взъерошил ему волосы. Женька глянул, задрав острый подбородок.

- Дядь Валь, ты говорил... твою невесту тоже Валентина зовут, да?

- Что значит "тоже"? "Валентина" это ведь не "Валентин". Ну да, похоже...

- "Валентин и Валентина" - такое кино есть, старое...

- Кажется, есть...

- А она... не прогонит меня?

- Нет.

- А если я буду... ну, чего-нибудь не так... не послушаюсь случайно или двойку получу, вы со мной хоть что делайте... Хоть как Мухобой. Я не пикну...

- А вот это не смей и думать, - решительно сказал Валентин. - У человека гордость должна быть. Не поддавайся никому.

- Я же не всякому, а только тебе... и ей... если виноват...

- Все равно.

- Дядь Валь... Я признаться хочу...

"Ну наконец-то", - подумал Валентин. Опять провел рукой по его волосам.

- Давай, Жень. Теперь-то уж можно...

- Ага... Дядь Валь... я... стихи придумал. Про нас с тобой...

Стихи? Сопливик?

Если бы брякнулась Валентину под ноги тарелка с пришельцами, он изумился бы меньше.

Женька остановился. Засопел с тяжким смущением.

- Ну... - выговорил Валентин. - Тогда... расскажи.

Женька помотал опущенной головой. Чумазая щека налилась вишневым соком.

- Не... я стесняюсь...

- Да ладно тебе... Ну, раз уж сам сказал...

- Я лучше... Можно, я напишу?

- На чем?

Женька суетливо вытащил из кармана у пояса карандашик и остатки мятого голубка. Илюшкины. (Заранее припас, что ли?) Сел на корточки, развернул, расправил бумагу на коленке. Беззащитно оглянулся через плечо на Валентина. Тот отступил на шаг. Женька неловко задвигал карандашиком, прокалывая грифелем бумагу и царапая кожу... Он долго писал, старался...

Потом он, не вставая, протянул через плечо свое творение Валентину. И съежился, снова отвернувшись...

Написано было крупно и коряво, сплошными строчками и без всяких запятых. Мучаясь и жалея Женьку, Валентин прочитал эту полную ошибок беспомощность, где даже смысл поймать было трудно. Тряхнул головой. Вернулся глазами к первому слову, и... вдруг, словно от толчка, неуклюжие слова встали в строчки и обросли рифмами. Не на бумаге, а в голове Валентина.

Капли о крышу стучат, как часы, Спать не дают в темноте. Снова хочу я, чтоб был я твой сын, Думаю в темноте... Бьют, будто камушки о весы, Капли среди темноты. А я молюсь, чтобы я был твой сын, Чтоб были мы - я и ты...

- Жень, - шепотом позвал Валентин.

Тот сидел к нему спиной. Шевельнулся, но не посмел оглянуться. Валентин сунул бумажку в карман с револьвером, обошел Женьку, поднял его за локти. Положил Женькины ладони себе на плечи. Сказал Женькиной опущенной голове:

- Ты замечательно написал... Это наши с тобой стихи. Для нас вдвоем, да?

Женька неловко кивнул. Ткнулся лицом Валентину в рубашку.

- Жень, ты меня прости...

Женька, царапнув рубашку подбородком, вскинул лицо. В темных глазах испуганный вопрос.

- Я все не понимал, Жень... Думал, ты не про это признаться хочешь. Не про стихи...

Женька шевельнул губами:

- А про что?

- Теперь уже все равно...

- Не... не все равно. Скажи.

- Я думал... про кольцо. Ну, думал, ты его... стащил тогда в лагере и сказать хочешь и боишься... Ты не обижайся.

Женька не обиделся. И не смутился. Замотал головой.