Чтение 34–й страницы книги ~Один на дороге~

сгибаются руки и ноги, как напрягаются мышцы и как они расслабляются -
смотрел с каким-то странным удовольствием, вызванным, может быть,
предстоящим отдыхом или ощущением того, что хоть я и устал, но и сейчас
готов к любым усилиям, так что возраст возрастом, а до старости, до немощи
еще далеко. Я с удовольствием почистил зубы, вымылся, залег в койку и уснул
мгновенно, даже не вспомнив о том, что на этих простынях кто-то уже спал до
меня. Последней смутной мыслью, промелькнувшей в голове, была мысль о
предстоящих снах: иногда сумбурные, запутанные сны заставляли меня
проснуться среди ночи и потом час-другой ворочаться в поисках покоя; но на
этот раз если мне что-то и снилось, то утром я ничего не мог припомнить, и
проснулся не в худшем настроении, чем то, в каком засыпал. А в мои годы это
уже само по себе чего-то стоит, пробуждение - это камертон, по которому
настраивается весь предстоящий день; значит, сегодня ожидалась хорошая
музыка.

Глава пятая

I

Говорят, что время, которое вы проводите за завтраком, целесообразно
использовать, кроме приема пищи, еще и на размышления о предстоящем дне:
попытаться проиграть его, пусть в самых общих чертах, чтобы потом
действовать четко, плавно переходя от одного действия к другому. Я так и
стараюсь делать, но порой что-то заставляет вместо планирования наступившего
дня заняться анализом вчерашнего. Я уже знаю: раз это понадобилось, значит,
что-то вчера получилось не так, как следовало бы, и пусть ты сразу этого не
понял, но ощущение ошибки осталось где-то в подсознании, за время сна успело
выкристаллизироватъся, и теперь требует, чтобы ты осмыслил его и сделал
выводы на сегодня. Мне понадобилось лишь немного порыться в своих ощущениях,
чтобы понять, что предполагаемая ошибка была связана с Ольгой. Хотя именно о
ней я меньше всего собирался думать.

Черт бы ее взял, - подумал я. И не ее даже в первую очередь, а меня
самого. Мой вчерашний уход она наверняка восприняла как обдуманное,
рассчитанное желание обидеть. Мол, сбыл тебя с рук, почел свой долг
выполненным, а дальше - как знаешь. Как она должна была воспринять это? Ей
ведь совершенно некуда деваться. Мне почему-то вчера казалось, что, отведя
ее к Семенычу, я тем самым устроил ее надежно. Почему же я сразу не понял,
что не тот она человек, чтобы просто так сидеть на чужих хлебах и ждать у
моря погоды? Затмение нашло на меня, просто какое-то затмение, иного слова
не найти.

По совести, надо было что-то исправить, ехать сейчас к ним, увидеть
Ольгу, извиниться, объяснить, сказать, что я, собственно, ничего такого не
имел в виду, а просто возникло на миг такое вот настроение... На худой
конец, позвонить: по телефону сказать все это будет даже проще... Я взглянул
на часы. Половина седьмого утра; рановато для визитов, да и для звонков
тоже. Часов в восемь - другое дело. Посидеть тут, подождать, привести мысли
в совершенный порядок...

Но сидеть и ждать я не мог. Глупо, но не мог. Слишком глубоко сидело во
мне трудноопределимое и всеобъемлющее понятие службы. Эх, лучше бы и я не
заговаривал с этим литератором, не узнавал бы о старой домоправительнице
вражеского офицера. Тем более, что большого практического смысла в этом, но
всей вероятности, нет. Но я узнал. Можно, конечно, вылететь попозже, тебе
ведь никто не назначал сроков. Будь я человеком гражданским, я так бы и
поступил. Но двадцать с лишним лет армейской службы не проходят для человека
даром. И хотя формально я мог бы сослаться на то, что Лидумс поручил мне с
утра заняться химиками, но подсознательно я почему-то ощущал, что разговор
со старухой может оказаться важнее. По логике - нет, но интуиция упорно
подсказывала, что - да. Это был как раз тот случай, когда положено проявить
инициативу, чтобы не упустить возникших возможностей. Значит, и обсуждать
нечего.

Я захлопнул за собой дверь.

II

Это был один из домов, уцелевших во всех военных передрягах, небольшой,
красивый особнячок в глубине сада, в зеленом окраинном районе. Похоже было,
что его давно не ремонтировали, но легко представлялось, каким он был
раньше, когда еще не отставала краска, не ржавела крыша и въезд в гараж не
порос густой травой. Невысокое крыльцо, массивная с виду дверь с узким
вертикальным окошком, напоминавшим бойницу. Кнопка звонка была новая,
современная, квадратная. На звонок внутри дома басом залаяла собака.

Я ожидал, что меня будут долго расспрашивать из-за двери, или, в лучшем
случае, не снимая цепочки. Но отворили сразу. Мадам Шамборская стояла передо
мной, одетая, словно для выхода. Старая элегантная дама. Не молодящаяся, но
и не опускающаяся. Человек, понимающий, что жизнь продолжается до последнего
вздоха, и глупо умирать раньше времени. Мое появление ее не обрадовало и не
испугало - не испугало, может быть, потому, что позади нее стоял телячьих
габаритов пятнистый дог - отведенной назад рукой она придерживала его за
ошейник.

Я извинился, представился; форма без слов говорила о моей ведомственной
принадлежности. Она не удивилась, отступила и повела рукой, приглашая. В
квадратной комнате с большим окном, на круглом, черного дуба столе, были
остатки завтрака - фарфоровый кофейничек, синий с золотом, такая же чашка,
ломтик поджаренного хлеба. Она указала мне на кресло, обтянутое ворсистой
тканью под леопардову шкуру, собрала и вынесла посуду и тотчас же вернулась
и уселась напротив.

- Я могу уделить вам час времени, - сказала она спокойно, словно бы
визит мой был заранее заявлен. - Через час ко мне придет ученица.

- Вы даете уроки? - спросил я, чтобы завязать разговор.

- Немецкий. У меня очень скромная пенсия; считается, что имею мало, как
это называется, трудового стажа; хотя я трудилась всю жизнь, но, видимо, не
так, как полагалось. - В ее голосе не было жалобы, скорее какая-то легкая
ирония, относившаяся то ли к жизни, то ли к ней самой. - Правда, теперь
немецкий не очень моден, теперь изучают английский. Но немцы, друзья или
враги, всегда останутся нашими соседями, а разговаривать с соседями полезно,
не так ли? Хотя, может быть, язык выбирают для изучения, исходя не из
соседства, а из того, с кем придется воевать теперь?

- А вы полагаете, что будет война?

- Конечно, - сказала она, как о вещи естественной и решенной. - Люди
всегда воевали, и мне не кажется, что они вдруг изменились настолько, чтобы
перестать. Пока на свете есть мужчины, будут и войны. Или вернее - пока
мужчины остаются мужчинами. Вы и сами думаете точно так же, иначе разве вы
стали бы военным?

- Так думал и ваш бывший хозяин?

- Хозяин? - Она высокомерно подняла брови. - У меня никогда не было
хозяев. Хозяева могут быть у собаки, но не у человека.

- Видимо, я употребил не то слово, извините. Может быть, мне следовало
сказать о бывшем хозяине этого дома?

- Этот дом всегда был моим. Я унаследовала его от родителей, и потом
лишь немного перестроила.

- Я имел в виду Шпигеля. Не знаю, в каком он был чине.

- В последнее время майором. Но когда мы познакомились, он служил в
чине обер-лейтенанта.

Она сказала это опять-таки совершенно спокойно, словно бы вполне
естественным было для нее, женщины русского или, быть может, польского
происхождения, долгие годы служить у немецкого офицера.

- Но он никогда не был моим хозяином, - продолжала она, глядя в окно на
деревья, покрытые желтеющей листвой. - Пожалуй, правильнее всего будет
сказать, что мы были друзьями. Но вас, видимо, интересую не я, а он.

- Откровенно говоря, вы угадали.

- О, это было нетрудно. Я - просто женщина, а он был, конечно,
выдающимся человеком. И я знала, что рано или поздно км заинтересуются.
Потому что проходит вражда, проходит все, что с нею связано, и на людей,
бывших врагами, начинают смотреть более объективно и оценивать их по
заслугам. Разве не так?

- Безусловно. - Говорила она спокойно, размеренно, и хотя ей было,
самое малое, под семьдесят, она не казалась по-старчески словоохотливой, и
говорила ровно столько, сколько нужно было, чтобы выразить мысль. -
Безусловно, - повторил я. - И меня он интересует с самых разных сторон.

- Если вы собираетесь написать о нем что-то, то должна предупредить,
что здесь уже был один господин...

- Знаю, я знаком с ним. Он-то и посоветовал мне обратиться к вам.
Однако, он - писатель, я - военный, и интерес у нас, как вы понимаете, не
вполне совпадает. - Я говорил, не делая скидок на ее возраст, но скорее - на
то представление о мире, какое выработалось у нее, видимо, давно и изменить
которое она не удосужилась; надо полагать, оно не мешало ей преподавать
немецкий. - Так что прежде всего он интересует меня именно как военный.

- Боюсь, что об этом я смогу рассказать вам меньше всего. Женщины мало
смыслят в военных делах. Ну, он был офицер, вы знаете. Происхождения
простого, не дворянского, родители его были, как он сам говорил, торговцами
где-то в Мекленбурге, скорее мелкими торговцами. И того, чего он добился на
военной службе, он добился благодаря своим редкостным способностям, а не
семье, не связям. И также не благодаря политике, хотя одно время это было
модно. Он не любил политику, говорил, что все политики - бездарные люди,
ничего не понимающие в жизни, и что одни не лучше других.

- Однако, служил он исправно?

- Ну, разумеется. Но, как он сам говорил, прежде всего потому, что ему
нравилось его дело. Нравилось потому, что делало его могучим - почти