Чтение 33–й страницы книги ~Сторож брату моему~

неудачи перед всем экипажем: когда люди готовятся выполнить тяжелую
задачу, они не должны допускать и мысли о возможном невезении. Надо
настроиться на игру, как говорили в мои времена. Но в себе я был
достаточно уверен, да и Уве-Йорген, кем бы он ни был, оставался человеком
долга, и я считал, что на него можно положиться.

- Хорошо, - сказал я. - Какую страховку ты предлагаешь?

- Я объясню. В тот момент, когда наблюдения покажут, что вспышка
становится все более вероятной, надо, чтобы корабль все же выполнил свою
задачу - независимо от всего остального. Такой вариант тебя устраивает?

- Да. Если только будет уверенность, что положение действительно
безвыходное.

- Это установит Аверов. Ты согласен?

- Кто же, кроме него? Но на остальное он не решится.

- Поэтому я и хотел, чтобы Рука остался на борту. Ты веришь ему?

- Я всем верю, - сказал я, и это была, в общем, правда.

- Сейчас они в Садах памяти. Через полчаса встретимся у Руки. Согласен?

Я подумал, что Уве-Йорген и тут пытается овладеть инициативой. Но не
было причин осаживать его, и я позволил себе лишь самую малость. ""

- Через сорок минут, Рыцарь, - поправил я, глянув на часы.

Он кивнул:

- Я могу идти?

- Уве...

- Ульдемир?

- Почему ты не спросишь больше ничего о той девушке?

Я сказал так потому, что мне вдруг страшно захотелось поговорить о ней
- с кем угодно.

Он покачал головой:

- У нас не было принято обсуждать с начальниками их личные дела.
Понимать службу - великая вещь, дорогой Ульдемир.

Странные все же существовали между нами отношения, свободные и
напряженные одновременно, дружеские - и в чем-то враждебные. Часто мы в
своих схватках бродили по самому краю пропасти, которую видели только мы
одни; это было только наше - пока, во всяком случае. И, пожалуй, без этого
нам было бы труднее.

- Разве службу кто-нибудь понимает? - улыбнулся я.

- Гм, - сказал Уве-Йорген.

- Прости, Рыцарь. Строй - святое место, не так ли?

- Именно.

- Значит, через... тридцать пять минут, - сказал я, выходя.

Анна спала в моей каюте на широком капитанском диване - она даже
разделась, как дома, и за это я опять мысленно похвалил ее. Я убавил
освещение до сумеречного, сел в кресло и долго смотрел на нее - не как на
желанную женщину, а как смотрят на спящего ребенка. Смотрел, не думая, не
пытаясь ни опуститься в прошлое, ни подняться в будущее. Не думая о том,
не произошло ли час назад в этой самой каюте что-то непоправимое, потому
что для всякого действия есть свое время, мы только не всегда верно
угадываем его - или неверно вычисляем... Я просто смотрел, и мне было
хорошо, как только может быть хорошо человеку. Тут, как и в спасении
людей, нельзя было настраивать себя на возможность неудачи. Только хорошо,
только хорошо могло быть, и никак не могло быть плохо.

Так просидел я полчаса. Потом встал и вышел, стараясь ступать неслышно.
"Такова жизнь, - думал я, шагая по палубам тихого корабля. - Она началась
еще до того, как я родился, такая жизнь, и вот продолжается сейчас, через
тысячелетия. Дела, дела - и любовь в антрактах. Перерыв на обед. Перерыв
на любовь... Когда-то все дела делались в перерывах любви. И, наверное,
это было лучше.

Но слишком серьезные дела у нас сейчас - жизнь и смерть. И если бы еще
только наша... Но ты больше не уйдешь, Анна, милая, у нас теперь все будет
пополам - и жизнь, и смерть. Любая половинка этого, а больше нечего
предложить тебе".

- Значит, вот в чем дело, Рука... Корабль, как ты знаешь, изготовлен к
походу. Установка доктора Аверова заряжена, автоматика все время держит
звезду в прицеле. Доктор Аверов неотрывно следит за тем, как ведет себя
звезда.

- Кто из нас инженер, Ульдемир, - спросил Рука, - и кто из нас лучше
разбирается во всем этом? Может быть, ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о
принципе действия и устройстве установки доктора Аверова?

Уве-Йорген, что сидел рядом, чуть улыбнулся. Я нахмурился: со мной
разговаривал инженер Гибкая Рука, а мне инженер сейчас не был нужен. Мне
нужен был индеец.

- Рука, - сказал Уве-Йорген негромко. - А что ты видел в Садах памяти?

- О, - сказал Рука и помолчал, опустив веки. - Я видел многое. Моих
вождей и моих детей. И разговаривал с ними. Я был на охоте, и стрелы мои
попали в цель. - Он снова помолчал. - И потом я снова стоял на тропе
войны. Как в тот день, когда меня забрали сюда. Я стоял, стрела летела в
меня из засады, и я знал, что она попадет, знал еще за полсекунды до того,
как тот спустил тетиву... - Теперь в его голосе, негромком и монотонном,
чувствовалась ярость, и я воспользовался этим.

- Слушай. Если звезда будет спокойна, тебе ничего не придется делать -
только поддерживать связь с нами. Если же она станет опасной...

- Как я узнаю это?

- Если даже доктор захочет скрыть, то все равно узнаешь это по его
лицу.

- Да, - согласился Рука с оттенком презрения в голосе.

- Так вот, как только ты поймешь, что звезда стала опасной, ты погасишь
ее. Включишь установку. Но не сразу. Сначала выведешь корабль с орбиты -
для этого тебе придется только включить автомат...

- Я знаю это. Не трать лишних слов.

- И на расстоянии миллиона километров от звезды включишь.

- Это даже если никого из вас не будет на корабле?

- Именно в том случае. Потом вернешься к планете, ляжешь на орбиту.
Если мы не подадим никаких сигналов...

- Сколько времени мне ждать сигналов?

- Ну, двое, трое суток: раз уж мы будем молчать, то замолчим
накрепко... Тогда отправляйся на Землю.

- Я не пилот; мне не довести корабль до Земли. Я знаю, чего это стоит.
Может быть, Рыцарь останется вместо меня?

- Рыцарь понадобится на планете. Что ж, Рука; если ты не доведешь
машину до Земли, значит... не доведешь.

- Я понял тебя.

- Тебе не страшно?

- Если бы ты жил среди нас, - сказал он, - ты не стал бы спрашивать.

- Ну, извини, я не жил среди вас, а у нас в таких случаях было принято
спрашивать.

- Нет. Руке не страшно.

- Ну, вот и все. Что ж, Уве-Йорген, если у тебя нечего добавить, будем
собираться и мы.

- Нет, - сказал Рыцарь. - Пока нечего.

Анна гнала глубоким сном, но проснулся сразу же, как только я
дотронулся до ее плеча.

Она, видно, и во сне была напряжена - вскрикнула и сразу же села на
диване. Несколько секунд приходила в себя, потом нерешительно улыбнулась.

- А... вспомнила.

Я сел рядом, обнял ее, положил ладонь на обнаженное плечо. Мы сидели
молча. Потом Анна взглянула на меня, в ее взгляде был упрек.

- Ну... - сказала она.

Я усмехнулся - виновато, по-моему, - и встал.

- Нам пора, - сказал я. - Одевайся, да?

Она кивнула.

- Ты не думай, - сказала она. - Я тоже... Только не сейчас. Я
никогда...

- Я все понимаю, - сказал я. - И ребята ждут нас. Надо лететь.

Пока она одевалась в ванной, я взял сумку, кинул в нее несколько
мелочей, что могли пригодиться на планете. "Странная вещь - любовь, -
подумал я. - Наверное, она настоящая тогда, когда противоречит самой себе
- не решается на то, на чем, по сути, основывается. Единство
противоположностей..." Затем я оглянулся на всякий случай, отпер
капитанский сейф, вытащил оттуда музейный кольт и две пачки патронов.
Взвесил пистолет на ладони и сунул в карман. "Не зря я выторговал его, -
удовлетворенно подумал я, - и как же они не хотели мне давать эту штуку!
Но тут меня было не переспорить..." Я оглядел патроны и тоже сунул в
карман.

- Надо надеяться, не подведут в случае чего, - сказал я сейфу. - Хотя
проба была удачной. И стрелять я не разучился...

Вошла Анна - красивая, румяная, причесанная.

- Я готова, Уль.

- Я, кажется, тоже, - сказал я, оглядываясь, не забыто ли, по
обыкновению, что-нибудь небольшое, но важное.

- Идем?

Я хотел поцеловать ее; она подставила щеку. Мы почему-то часто не
понимаем самых простых вещей; если подставляют щеку - это может, кроме
всего прочего, означать, что нечего тебе соваться. Но я не подумал об
этом.

- Ну, - сказал я обиженно.