Генри Лайон ОЛДИ

МЕССИЯ ОЧИЩАЕТ ДИСК

КНИГА ПЕРВАЯ
НЕ БУДИТЕ СПЯЩИХ ДРАКОНОВ

Часть первая
КЛЕЙМО НА РУКАХ

Тигр выпускает когти, не думая о них, но жертва не может скрыться. Дракон
использует Силу, не замечая ее, однако гора не может устоять.

Из поучений мастеров

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Процессию сопровождало не менее сотни людей дворцовой охраны - все с
гонгами и барабанами, в пурпурных халатах, затянутых поясами с роговыми
пластинами, в шелковых праздничных шляпах, с лихо загнутыми отворотами,
напоминавшими крылья легендарной птицы Пэн. Вот уж воистину - величие видно
издалека! Особенно когда сиятельный Чжоу-ван, родной брат ныне
здравствующего императора Поднебесной, Сына Неба Юн Лэ, в очередной раз
возвращается в жалованный ему удел!

Впрочем, зеваки в толпе переговаривались вполголоса: дескать, нечистый на
руку принц Чжоу уже трижды отстранялся от правления уделом за
"злоупотребления" и явные нарушения канона Ведомства Работ, установленного
специально для "кровнородственных ванов", как то: злостное пренебрежение
указанной высотой дворцовых стен, двойное увеличение положенного количества
ворот, покраска крыш западных палат в неподобающие цвета, не считая
киноварного оттенка воротных створок, и так далее.

Но до того ли сейчас, когда в Нинго праздник, а в серой слякоти будней
это уже немало!

Следом за охранниками двадцать придворных бережно везли в черепаховом
ларце, украшенном яшмой и изумрудами, драгоценные реликвии Ведомства
Обрядов: свидетельство на титул вана, именуемое "цэ" и вычеканенное на
тончайшем листе червонного золота, а также личную печать принца Чжоу,
имевшую квадратное основание и навершие в виде прыгающего тигра.

Рядом с реликвиями в ларце хранился свиток - копия нефритовых табличек из
Храма императорских предков - с двадцатью иероглифами, которые должны были
составлять первую часть имен потомков Чжоу-вана на протяжении двадцати
поколений.

И упаси Небо ошибиться - бдительное око Управления императорских родичей
не дремлет!

За придворными, в окружении евнухов с веерами и опахалами, неторопливо
двигался экипаж нынешней фаворитки принца Чжоу, его любимой наложницы,
красавицы Сюань, которую за глаза в шутку называли Сюаньнюй Беспорочной. Сам Чжоу-ван, словно стремясь
лишний раз подчеркнуть свое пренебрежение этикетом, ехал не впереди
процессии, а рядом с экипажем наложницы и, склонившись к затененному шторами
окошечку, распевно шептал что-то - должно быть, читал возлюбленной стихи
эпохи Тан, до которых был большой охотник.

И все шло своим чередом, своим порядком, установленным до мельчайших
подробностей, пока из задних рядов толпы вперед не протолкалась пожилая
грузная женщина и, не остановившись на достигнутом, пошла себе вперевалочку
прямо к принцу Чжоу и экипажу красавицы Сюань.

Эту женщину знали все в квартале Пин-эр. Ну скажите, кому не знакома
Восьмая Тетушка, жена красильщика Мао, нарожавшая своему тщедушному муженьку
добрую дюжину ребятишек, - тихая, покладистая простушка с вечно распаренными
от стирки руками?

Но чтобы так, вопреки основам всех миров Желтой пыли, прямо навстречу
кровнородственному вану...

- Прочь, негодная! - пронзительно, аж уши заложило, завизжал толстенький
евнух и хлестнул нарушительницу спокойствия опахалом. Удар пришелся по
выставленному предплечью Восьмой Тетушки, послышался треск, от бамбуковых
пластин опахала брызнул во все стороны украшавший их мелкий бисер.

В ту же секунду сложенные "обезьяньей горстью" ладони жены красильщика
Мао наискось обрушились на оттопыренные уши евнуха, бедняга захлебнулся так
и не родившимся криком и сполз на мостовую, продолжая беззвучно разевать
рот, будто вытащенная из воды рыба.

А Восьмая Тетушка продолжила свой путь к экипажу.

Первым опомнился длинноусый придворный в черном халате, расшитом
голенастыми драконами, и при поясе тайвэя - начальника стражи.

Он коротко скомандовал, и охранники мигом сломали строй, обтекая
придворных с реликвиями - символами ванского достоинства; вокруг Восьмой
Тетушки сомкнулись конские крупы, а позже, когда ближайшие охранники словно
сами собой вылетели из седел, в воздухе засверкала сталь. Праздник плавно
перерастал в бессмысленное побоище: в руках жены красильщика Мао проворно
сновал отобранный у кого-то двуострый топорик, опытные солдаты на глазах
превращались в драчливую ребятню, промахиваясь по вертящейся вьюном
сумасшедшей бабе, отрубленная голова тайвэя подкатилась прямо под копыта
ванского жеребца, и тот шарахнулся, рванулся подальше от мертвого оскала,
загарцевал, с трудом смиряемый властной рукой...

И впрямь:

Мечи сверкают с двух сторон, смешавшись, кровь течет.

А в смертный час кому нужны награды и почет!

Два личных телохранителя удельного владыки еще только падали на залитую
кровью мостовую: один - с расколотым черепом, другой, - успевший трижды
взмахнуть секирой, с топориком в позвоночнике, - а Восьмая Тетушка уже
стояла у экипажа и снизу вверх смотрела на принца Чжоу.

Плохо смотрела.

Так не смотрел на многажды опального вана даже его отец, покойный Хун У,
в молодости великий мастер да-дао-шу и
предводитель "красных повязок" , в зрелости - первый император династии Мин, изгнавший
монголов-завоевателей в северные степи.

Но если Чжоу-ван и был нечист на руку, то слаб на руку он не был никогда.

Лихо присвистнул, покидая богато изукрашенные ножны, легкий клинок-цзянь,
евнухи бестолково пытались закрыть собой повелителя, только мешая умелой
рукотворной молнии, но, когда меч наконец опустился, описав перед этим
сложную полуторную петлю, Восьмая Тетушка прогнулась назад и, как кошка
лапами, хлестко ударила с двух сторон в плоскость клинка.

Звон, треск - и обезоруженный Чжоу-ван поднимает коня на дыбы, а жена
красильщика Мао проскальзывает прямо под копытами и кулаком бьет в хрупкий
замок дверцы экипажа, мгновение назад поспешно закрытый Сюаньнюй
Беспорочной.

Все видели: пинком распахнув дверцу, женщина за волосы выволакивает
вопящую наложницу, мимоходом уворачиваясь от брошенного кем-то ей в голову
боевого кольца, выхватывает из рук красавицы Сюань крохотную собачку
ханчжоуской породы, заходящуюся истошным лаем, и об колено ломает зверьку
хребет.

После чего швыряет труп собачки на тело наложницы, лишившейся чувств.

На миг все замерло, остановилось в беспорядке - солдаты, евнухи, зеваки,
требующий подать ему оружие принц Чжоу... Только Восьмая Тетушка качала
головой, удивленно разглядывая собственные руки, словно видя их впервые, да
скользил к женщине-убийце бритоголовый монах в оранжевой рясе-кашье, до того
находившийся в самом хвосте процессии и не принимавший в побоище никакого
участия.

Деревянные сандалии монаха касались земли легко-легко; так, должно быть,
ходят небожители Белых Облаков, способные устоять на натянутой полоске
рисовой бумаги.

Но и монах не успел.

Руки Восьмой Тетушки словно сами собой потянулись вперед и вниз, вынуждая
разом погрузневшую женщину неуклюже присесть, пальцы пауком, хватающим
бессильную добычу, вцепились в рукоять сломанного и брошенного принцем Чжоу
меча-цзяня.

Оранжевая ряса поплыла в два раза быстрее, она напоминала гонимое ветром
закатное облако - да только когда монах находился уже в пяти шагах от жены
красильщика Мао, обломок ванского меча одним неуловимым для глаза движением
перерезал горло женщины, как раз под дряблым вторым подбородком.

И густая кровь хлынула на очнувшуюся и вновь потерявшую сознание
красавицу Сюань, заливая лицо живой наложницы и тело дохлой собачки.

К чести Чжоу-вана, он опомнился первым. Спешившись, принц подбежал к
монаху и ухватил его рукой за костлявое плечо.

- Что скажешь, преподобный Бань?! - прорычал правитель, усиливая хватку.
- Не твоя ли забота следить за тем, чтобы злоумышленники сидели в колодках,
дожидаясь приговора, а не разгуливали по улицам во время приезда
кровнородственного вана?! Опять скажешь: все в мире тщета, и Желтая пыль
запорошила глаза живущим?!

Монах даже не поморщился, словно не в его плечо клещами палача впивались
пальцы гневного Чжоу и не рядом с его лицом брызгал слюной тот, кто властен
во многих жизнях и смертях.

- И впрямь все тщета, высокородный ван, - тихо ответствовал преподобный
Бань, и скорбные морщинки-трещинки разбежались во все стороны по его
бесстрастному, словно лакированному лицу. - Где мне, ничтожному иноку,
предугадать волю Девяти небес, если Владыка Преисподней, князь Яньло,
соберется продлить или укоротить чье-то существование? Однако что смогу, на
что хватит жалких силенок глупого монаха - то сделаю...

И хватка на его плече разжалась.