Чтение 30–й страницы книги ~Акванавты~

диапазоне светло-оранжевых и буро-красных тонов.

- Он чем-то страшно возбужден, - сказал Болл. И не то спросил, не то
предположил: - Уж не твоей ли сигнализацией, Грэг?..

Постепенно спрут успокоился, начал бледнеть. Одним из щупалец
присосался к стенке бункера, остальные безвольно свесил вниз. Теперь он
стал бесцветным и полупрозрачным, как матовое стекло. В центре туловища
смутно обозначилось темное пятно чернильного мешка.

- Свен, - сказал я. - Окажи мне любезность: сходи, пожалуйста, в
инструментальную кладовую и принеси глицерин.

Болл взглянул на меня исподлобья, внимательно. Спросил:

- Может быть, скажешь - зачем?

- Скажу. Мне пришла в голову мысль попробовать обменяться с кальмаром
кое-какой информацией.

- Странная мысль...

Не знаю, достаточно ли она странная для того, чтобы оказаться еще и
счастливой. Однако попробовать стоит...

- Кстати, захвати там какую-нибудь неглубокую, но широкую посудину. А я
пока подготовлю все остальное.

Пожав плечами, Болл ушел из салона.

Я вынул из шкафа черный свитер и принялся резать его на полоски, не
забывая поглядывать в акварин. Погоди, мой хороший, не уплывай! Ты мне
нужен сейчас для одного отчаянного эксперимента...

Вернулся Болл. Принес бутыль глицерина и кювету для промывки мелких
механических деталей. Стоял - руки в карманы - и молча смотрел на
растерзанный свитер. Я вылил глицерин в кювету и бросил туда же нарезанные
лоскуты. Руки дрожали от возбуждения.

Внезапно Болл сорвался с места, бросился к пульту. Щелкнул рубильником.
Свет за стеклом акварина угас. Болл приволок длинный цилиндрический футляр
и вынул из него рулон белой бумаги. Понял...

Я выловил из кюветы две черные пропитанные маслянистой жидкостью
полоски и выложил на стекле акварина первую букву. Примитивно, конечно, но
что поделаешь - некогда. Завтра придумаем способ общения посовременней...
А, черт, в спешке забыл, что надпись следует делать прямую, с той стороны
акварина она будет выглядеть так, как удобно кальмару: наоборот.

Готово! Два коротеньких слова: "Кто ты?" Теперь лист бумаги для
контрастного фона. Ну, мой хороший, давай!..

Прошла минута. Динамики молчат. Вторая... Ни звука. Провал?.. Смешно и
обидно. Для смеха повода лучше и не придумать. Я оглянулся на Болла.

Болл не смеялся. Крутил пальцами карандаш и сосредоточенно глядел на
динамики. Я снял бумажный лист, скомкал, отшвырнул прочь. Приплюснув нос к
стеклу, затенил ладонями отсветы. Едва-едва различил во мраке неясные
контуры щупалец кракена. Кто ты?..

- Грэг, - сказал Болл. - Для него это слишком светло. Он ослеплен и
абсолютно ничего, не видит... Попробуем убавить освещение.

Он ушел к пульту, и свет в салоне померк.

- Хватит, - сказал я, уже почти не видя в полумраке собственных рук.

Болл включил настольную лампу, накрыл ее полотенцем, оставив себе узкую
полоску света. За акварином - кромешная темь. Кто же ты, никому неведомое,
неразгаданное существо?..

Внезапно в тишину, словно в живое тело, вошла короткая очередь
точек-тире. Так-так, мы начинаем понимать друг друга.

- "Аттол"! - крикнул мне Болл и тут же поправился: - То есть, "Лотта",
конечно. Сыщики-гангстеры! Грэг, это уже настоящий ответ!..

В лихорадочной спешке я лепил на стекле новую фразу, смеясь про себя и
чуть не плача одновременно. Я уже не верил в это, я знал, что все
напрасно, что ничего не получится - мистика это, смех сквозь слезы, чепуха
и нелепость! Новая фраза, против моих намерений, вышла забавно галантной:
"Прошу поподробней". Едва я закончил, динамики выдали новую порцию знаков.

- "Была человеком... стала..." - Коллега запнулся. - Грэг, мне с этим
текстом не справиться.

Я подскочил и выхватил у него из рук бумагу. Потом карандаш. Машинально
прочел ему текст в английском переводе:

- "Была человеком. Стала подводным кошмаром. Теперь я больше животное.
Животный инстинкт побеждает. Я не могу. Не хочу. Верните безличность. Если
возможно. Боюсь невозможного. Лучше не быть. Хотелось быть. Искала способ.
Вернуться. К людям. Ошибка".

Бумажный лист выпал из рук и лег на стол. Я рванул ворот свитера.

- Без паники, Грэг!

Я задыхался. Закружилась голова. Сквозь зеленую дымку надвигалось
что-то большое, ужасно громоздкое и неуклюжее - сверху. Как днище
океанского корабля...

Болл, словно откуда-то издалека, встревоженно:

- У тебя слишком богатое воображение, Грэг. Слишком. Будем работать?
Или будем друг друга пугать ненормальными взглядами?

- Будем работать, Свен, будем...

Я ободряюще похлопал его по спине и мужественно улыбнулся. Моя улыбка
почему-то испугала его еще больше.

Разбрызгивая глицерин, накладываю на стекло черную мозаику букв.
Верный, но дьявольски медленный способ. Придумай быстрый. Ну, не сегодня,
завтра. И завтра новым способом ты сможешь выудить у этого спрута еще одну
порцию странного бреда. Ведь это все-таки животное. Животное, на мозг
которого влияет (или повлияло) что-то человеческое. И совершенно
естественно, что зверь испытывает беспокойство от тяжести чуждого его
природе груза в мозговой коре. Беспокойство и, может быть, даже мучения...
В одном теле - по-своему сильном и ловком - заключены два
противодействующие друг другу начала: интеллект и животный инстинкт.
Интеллект не может победить, потому что он должен во многом уступать
звериному инстинкту самосохранения: тело спрута живет в первобытно диких
условиях борьбы за существование. Но разум не может и уступать бесконечно,
на то он и разум. В конце концов возникает дилемма: либо как зверь,
либо... никак. "Хотелось быть. Искала способ вернуться к людям, но выбрала
этот способ ошибочно. Лучше не быть".

Обрадовались: ах, какое удивление - мыслящий цефалопод! Дрессированный,
прирученный, разумный! Познакомились ближе - волосы дыбом... Ну кто из нас
способен измерить глубину его страданий, вызванных какой-то непоправимой
ошибкой?! Сколько дней, месяцев, лет он одиноким призраком бродил в
холодных пучинах, пугая братьев по образу. Но только по образу! Он не был
подобен ни одному из жителей бездны.

Один... Для всех чужак. Ни человек - ни спрут... Разум хотел
возвращения к людям - спрут опасался. Разум настаивал - зверь бунтовал. И
разум понял, наконец. И снял осаду. Но вот люди сами пришли. Из тлеющей
искры выросло пламя надежды, зверь отступил. До поры. Люди грозили
квантаберами, травили Мантами - близко не подпускали. Выдержал. Вошел в
доверие, добился дружбы, получил охранную грамоту - пеналы с радиоактивным
веществом... И все напрасно: все развеялось, как облако чернил. Пришли
другие - пугались, кололи ножами. Потом успокоились. Но ничего не поняли,
как и те, которые были до них... Темный, было придавленный зверь поднимал
голову, щетинясь инстинктами. Интеллект - на грани поражения: "Теперь я
больше животное, чем мыслящее существо, - животный инстинкт побеждает".
Заламывая щупальца, молил: "Верните безличность. Нет равновесия!" Не
понимали ни те, ни другие... Опять повторял: "Верните безличность, если
возможно. Иначе, будет плохо зверю и мне. Я боюсь, что погублю и его и
себя. Я больше так не хочу, не могу!"

И погубит, если мы не сумеем вернуть хозяину его загадочную
"безличность". Но что говорить там о чем-то другом, если мы не знаем даже
"хозяина". Тело одно, мозг, очевидно, один - и мы не в состоянии понять,
кто же кричит из кальмарьего мозга, требует и умоляет - вынь да положь ему
какую-то "безличность"... Да и возможно разве отделить от живой материи
мозга мыслящую субстанцию! Ведь это же абсурд, поповщина. Нет, что-то
здесь имеется в, виду иное...

И, наконец, еще одна прелюбопытная деталь. Эта "мыслящая субстанция"
говорит о себе в женском роде и даже называет имя: "Лотта". (Да, очень
знакомое и дорогое мне женское имя, но сейчас - ради всего святого! - не
стоит об этом...) Стало быть, Лотта-кальмар, так сказать, всеми десятью
руками расписывается в том, что она есть личность. Но "личность" -
понятие, во-первых, неотделимое от совершаемых "личных" поступков. А этого
добра за Лоттой-кальмаром числится предостаточно! Та-ак... Теперь она
возжелала "безличности". Выходит, она стремится каким-то образом (не будем
размышлять сейчас, каким) вернуть себя в первичное, предшествовавшее
теперешнему, состояние. И это она называет "безличностью". То есть,
состояние, при котором не совершаются "личные" поступки!.. Вот и попробуй
решить этот ребус... Поистине, чтобы не совершить ни одного поступка,
нужно быть без рук, без ног, без туловища, без головы! Нет, голова,
пожалуй, нужна даже при таких курьезных условиях - иначе не будет мыслящей
Лотты. Та-ак... Значит, понятие "безличность" деликатно отождествляется с
понятием "обособленный мозг". Искусственный, естественный - безразлично, -
но обязательно отделенный от живого организма, вне его...

Есть такая игра: кто-нибудь что-нибудь ищет, а другие суфлируют:
"холодно", "тепло", "еще теплее", "горячо". Мы начали эту игру, едва
переступив порог станции. Мы прошли все этапы до "очень горячо". Теперь я
почуял паленое... Я никогда не слышал, чтобы искусственный мозг - даже
самый совершенный, на молекулярной основе - мог подняться до высот понятия
"личность" или "безличие". Лотта-кальмар поднялся. Отсюда сами собой
напрашиваются выводы, предположения. Начнем с предположения, что та
штуковина на эйратере - действительно контейнер. Для перевозки
"обособленного мозга", а не детеныша спрута, как мне подумалось вначале.
Но это был какой-то супермозг. Не по размерам, а по начинке, разумеется.
Во время катастрофы его предоставили самому себе, и он благополучно
затонул на двухкилометровой глубине. Но не разбился. И рассмеялся: "Так
вот в чем прелесть полетов в небо..." Питательный физиологический раствор