Чтение 6–й страницы книги ~Море и рыбаки~

При виде мамани бабаня улыбнулась - по крайней мере уголок ее губ
пополз вверх. Тут уж маманя встревожилась не

на шутку. Обычно бабаня улыбалась, только если какого-нибудь мерзавца
настигала заслуженная кара.

- Ах, Гита, как я рада тебя видеть!

- Эсме, ты часом не приболела?

- Никогда не чувствовала себя лучше, дорогая. - Пение продолжалось.

- Э... тряпки разбираешь? - догадалась маманя. - Собралась наконец
сшить одеяло?

Бабаня Громс-Хмурри твердо верила, что в один прекрасный день сошьет
лоскутное одеяло. Однако эта работа требует терпения, а потому за пятнадцать
лет бабане удалось сметать всего три лоскута. Но она упрямо копила старую
одежду. Так делают многие ведьмы. Это их общая слабость. У старых вещей, как
и у старых домов, есть душа. И если одежка не ползет под руками, ведьма не в
силах с ней расстаться.

- Оно где-то здесь, - бормотала бабаня. - Ага, вот... Она гордо
взмахнула платьем. Когда-то оно было розовым.

- Так и знала, что оно тут! Можно сказать, ненадеванное. И мне почти
впору.

- Ты хочешь его носить? - охнула маманя. Пронзительный взгляд синих
бабаниных глаз обратился на нее. Маманя с огромным облегчением услышала бы в
ответ что-нибудь вроде "Нет, с маслом съем, дура старая". Вместо этого ее
подруга смягчилась и с легкой тревогой спросила:

- Думаешь, мне не пойдет?

Воротничок был отделан кружевом. Маманя сглотнула.

- Ты обычно носишь черное, - напомнила она. - Даже капельку чаще, чем
обычно. Можно сказать, всегда.

- И это - душераздирающее зрелище, - рассудительно ответила бабаня. -
Не пора ли принарядиться?

- Да ведь оно такое... розовое.

Бабаня отложила платье в сторону. К ужасу мамани, она взяла ее за руку
и серьезно сказала:

- Знаешь, с этими Испытаниями я, пожалуй, повела себя как самый
настоящий пес на сене. Гита...

- Сука, - рассеянно обронила маманя Огг. На мгновение бабанины глаза
вновь превратились в два сапфира.

- Что?

- Э... сука на сене, - пробормотала маманя. - В смысле "собака". А не
"пес".

- Да? И верно. Спасибо, что поправила. Ну вот я и подумала: пора мне
немного уступить. Пора вдохнуть уверенность в молодое поколение. Надо
признать, я... была не очень-то любезна с соседями...

- Э-э...

- Я попробовала стать любезной, - продолжала бабаня. - Досадно, но
приходится признать: я хотела как лучше, а вышло...

- Любезничать ты никогда не умела, - вздохнула маманя. Бабаня
улыбнулась. В ее взгляде, хоть и решительном, маманя не сумела высмотреть
ничего, кроме искренней озабоченности.

- Может, со временем научусь, - предположила бабаня. Она ласково
похлопала маманю по руке. Маманя уставилась на свою руку так, словно ту
постигло нечто ужасное, и выдавила:

- Просто все привыкли, что ты... с характером.

- Я, пожалуй, сварю для праздника варенье и напеку кексов, - сказала
бабаня.

- Угу... Это дело.

- Нет ли в поселке больных, кого нужно навестить? Маманя уставилась на
деревья. Все хуже и хуже! Она порылась в памяти, пытаясь припомнить
кого-нибудь, кто занемог достаточно тяжело, чтобы нуждаться в дружеском
визите, но еще был бы в силах пережить потрясение от явления бабани
Громс-Хмурри в роли ангела-хранителя. По части практической психологии и
наиболее примитивных сельских оздоровительных процедур бабане не было
равных; честно говоря, последнее удавалось ей даже на расстоянии, ибо многие
разбитые болью бедолаги поднимались с постели и отступали - нет, бежали -
перед известием, что бабаня на подходе.

- Пока все здоровы, - дипломатично сказала маманя.

- И не требуется ободрить никого из стариков? Само собой, себя маманя с
бабаней к старикам не причисляли: ни одна ведьма девяноста семи лет нипочем
не признает себя старухой. Старость - удел других.

- Пока все и так бодры, - ответила маманя.

- Может, я могла бы рассказывать сказки детворе? Маманя кивнула.
Однажды бабаня (на нее тогда ненадолго нашло) взялась рассказывать сказки.
Что касается детей, результат был превосходный: они слушали разинув рот и
явно наслаждались преданиями седой старины. Сложности возникли потом, когда
ребятишки разошлись по домам и стали интересоваться, что значит
"выпотрошенный".

- Я могла бы сидеть в кресле-качалке и рассказывать, - добавила бабаня.
- Помнится мне, что так положено. И еще я могла бы сварить для них мои
особые тянучки из яблочной патоки. Вот было бы славно, правда?

Маманя опять кивнула, объятая чем-то вроде почтительного ужаса. Она
вдруг отчетливо поняла, что она - единственное препятствие на пути этого
безудержного буйства любезности.

- Тянучки, - задумчиво промолвила она. - Это какие же будут? Те, что
разлетались вдребезги, как стекляшки, или те, из-за которых нашему малышу
Пьюси пришлось разжимать зубы ложкой?

- Я, кажется, поняла, где я в тот раз ошиблась.

- Знаешь, Эсме, ты с сахаром не в ладах. Помнишь те твои леденцы
"от-рассвета-до-заката"?

- Но их и хватило до заката, Гита.

- Только потому, что наш малыш Пьюси не мог их выковырять изо рта, пока
мы ему не выдернули пару зубов, Эсме. Лучше держись солений. Вот соленья
тебе удаются на славу.

- Но я должна что-нибудь сделать, Гита. Не могу я все время ходить
злобной каргой. О, знаю! Я стану помогать на Испытаниях. Хлопот-то будет
невпроворот, верно?

Маманя про себя улыбнулась. Вот оно что.

- Ну конечно, - подтвердила она. - Почтеннейшая Мак-Рица с радостью
растолкует тебе, что к чему. - И подумала:

"Так ей, дуре, и надо: ты определенно что-то задумала".

- Я с ней поговорю, - пообещала бабаня. - Ведь, наверное, я могла бы
много с чем помочь, если б захотела.

- Захочешь как пить дать, - искренне заверила маманя. - Чует мое
сердце, с твоей легкой руки все пройдет совершенно иначе.

Бабаня опять принялась рыться в мешке.

- Ты ведь тоже придешь, а, Гита?

- Я? - сказала маманя. - Да я ни за что на свете не пропущу такое
зрелище!

Маманя нарочно поднялась ни свет ни заря. В случае какой-нибудь склоки
ей хотелось быть в первых рядах зрительного зала.

Дорогу к месту Испытаний украшали гирлянды, развешенные на деревьях
нестерпимо яркими цветными петлями.

В них было что-то странно знакомое. По идее, если обладатель ножниц
берется вырезать треугольник, он не может потерпеть фиаско - но кому-то это
удалось. К тому же флажки явно были сделаны из старательно раскроенного
старого барахла. Маманя сразу поняла это. Не так уж часто попадаются флажки
с воротничками.

На поле для Испытаний устанавливали ларьки и палатки. Под ногами
путались дети. Комитет нерешительно стоял под деревом, изредка поглядывая на
розовую фигурку на верху высоченной стремянки.

- Она явилась затемно, - пожаловалась Летиция подошедшей мамане. -
Сказала, что всю ночь шила флажки.

- Ты про кексы расскажи, - угрюмо посоветовала кума Бивис.

- Эсме испекла кексы? - изумилась маманя. - Но она же не умеет
стряпать!

Комитет посторонился. Многие дамы внесли свой вклад в продовольственное
обеспечение Испытаний - это было и традицией, и своего рода конкурсом. Среди
целого моря заботливо прикрытых тарелок, на большом блюде, высилась гора
бесформенных лепешек неопределенного цвета. Словно стадо карликовых коров,
объевшись изюма, долго маялось животом. Это были пра-кексы, доисторические
кексы, увесистые и внушительные. Им не было места среди покрытых глазурью
изысканных лакомств.

- Выпечка ей никогда не давалась, - пролепетала маманя. - Кто-нибудь их
уже пробовал?

- Ха-ха-ха, - глухо рассмеялась кума Бивис.

- Что, черствые?

- Можно тролля забить до смерти.

- Но она ими так... э-э... гордилась, - вздохнула Летиция. - Да, и
еще... варенье.

Банка была большая. Казалось, она наполнена застывшей лавой.

- Цвет... приятный, - оценила маманя. - А варенье кто-нибудь пробовал?

- Мы не можем вытащить ложку, - призналась кума.

- Вот оно что. Что ж, видно... ; - А туда ее пришлось загонять
молотком.

- Что она замышляет, госпожа Огг? Она натура слабая и мстительная, -
сказала Летиция. - Вы с ней подруги, - Прибавила она тоном не только
утвердительным, но и обвиняющим.

- Уж и не знаю, что у нее на уме, госпожа Мак-Рица.

- Я полагала, она оставит нас в покое.

- Она сказала, что хочет помочь нам и ободрить молодежь.

- Она что-то замышляет, - угрюмо повторила Летиция. - Эти кексы имеют