Павел Амнуэль.

Капли звездного света

Фантастическая повесть

В книге:

Ларионова О. Н. Клетчатый тапир. /Амнуэль П. Р. Капли звездного света./
Романовский. Б.В. Преступление в Медовом Раю: Фантастические повести к
рассказы /Сост. Ф. Я. Дымов. -- Худ. Н. Б. Комиссаров. - М.: Мол. Гвардия,
1989. -- 368 с. Стр. 126-170.

ISBN 5-235-01201-1

Всесоюзное творческое объединение молодых писателей-фантастов, 1989

"Молодая гвардия", 1989

OCR: Сергей Кузнецов

1

Это был сон.

Высоко к небу поднялся замок. Он смотрел на мир щелками глаз-бойниц. Я
стоял на самой высокой башне, а сверху мне улыбалось голубое солнце.
Ослепительное, ярче неба. Лучи его касались моих плеч, щек, ладоней, и я
ловил солнечный свет, мягкий, теплый, как вода в южном море.

Замок начал таять, будто мороженое в яркий полдень, и осталось только
солнце -- голубое, ласковое, смеющееся...

* * *

Я открыл глаза и понял, что наблюдений сегодня не будет. Ни солнечных,
ни звездных. Потолок был серым, без теней и резвящихся бликов -- за окном
киселем сгустился туман. Было зябко, хотелось лежать и читать детектив.

Замок и голубое солнце... Замок вспоминался смутно, но голубое солнце,
неправдоподобное, фантастическое, так и стояло перед глазами.

Я растолкал Валеру, поставил на плитку чайник. Мы пили почти черную от
неимоверного количества заварки жидкость, и Валера произносил традиционный
утренний монолог:

-- Опять спектры... допплеровские смещения... считаешь, считаешь, а
толку...

Идти на работу ему не хотелось, он охотно посидел бы со мной, жалуясь
на жизнь. Валера похож на студента перед сессией, обалдевшего от занятий.
Все он делает медленно -- ходит вперевалочку, работает с бессмысленной
медлительностью: возьмет линейку, повертит в руках, приложит к бумаге,
посмотрит, развернет лист до края стола, подумает... Саморукова, нашего
общего шефа, это жутко раздражало, он весь кипел, но сдерживался, потому что
придраться было не к чему -- работал Валера добросовестно.

Я остался дома, разложил на столе схему микрофотометра. Вечера под
вечер в лаборатории потянуло паленым, и прибор, как говорится, дал дуба.
Нужно было найти причину. Пальцы двигались вдоль тонких линий чертежа, а
мыслям было холодно и неуютно в голове, они рвались к солнцу -- к тому
странному голубому солнцу, которое стояло над замком, хранившим тайну.

Я никак не мог привыкнуть к новому месту работы. Три недели я в
обсерватории, и три недели нет покоя. То у солнечников горит прибор --
"Костя, посмотри, у тебя больше практики...". То на малом электронном
телескопе отказывают микромодули -- "Костя, на выход". То Саморуков начинает
наблюдения на Четырехметровом телескопе, а в лаборатории сократили должность
оператора -- "Костя, посиди-ка до утра". На заводе микроэлектроники, где я,
работал после окончания института, все было стабильно и четко, как фигура
Лиссажу. Свой пульт, своя схема, своя задача. Но я ушел. Не надоело, нет.
Просто месяца два назад на заводе появился Саморуков. Вычислитель "Заря",
который был ему нужен, не вышел еще из ремонта, и Саморуков полчаса стоял у
меня над душой, смотрел, как я впаиваю сопротивления.

-- Почему бы вам не уволиться? -- спросил он.

Так я и оказался в его лаборатории. Убеждать Саморуков умел. Он даже не
дал мне времени на раздумья. Присматриваться я начал уже здесь, в горах,
вступив в должность старшего инженера. Все казалось необычным, новым,
интересным, а тут еще сон мой сегодняшний -- как мечта, зовущая к себе.

Я так и не понял по схеме, что там могло сгореть. Натянул свитер, вышел
из дома и словно окунулся в холодное молоко. Туман вскоре стал не таким уж
густым, я различал даже кроны деревьев на вершине Медвежьего Уха --
небольшой горы, у подножия которой расположилась обсерватория. Смутно
проступала башня Четырехметрового, отгороженная от поселка узким овражком.

Из тумана вынырнула долговязая фигура, сутулая, нелепо размахивающая
длинными руками.

-- А у нас по утрам туман, -- пропел Юра Рывчин, поравнявшись со мной.

Юра -- наш аспирант, то есть аспирант Саморукова. Он закончил
диссертацию и теперь досиживает свой аспирантский срок в ожидании очереди на
защиту. Энергия у него неуемная, вечно он носится с новой идеей, вечно
выпрашивает у кого-нибудь время на "Наири-2".

-- В главный корпус? -- спросил Юра.

Я кивнул, зябко поежившись. От каждого лишнего движения вода
проливалась за воротник, и я шел, втянув голову в плечи.

-- Какой-то остряк, -- продолжал Юра, -- написал в рекламном проспекте
обсерватории, что у нас двести восемьдесят ясных ночей в году. А туманы
весной и осенью -- вот тебе сотня ночей! И еще ночи ясные наполовину --
сотня. Получается, что год у нас длится суток шестьсот -- как на Марсе...

В лаборатории горел свет -- то ли не выключали с вечера, то ли включили
по случаю тумана. Микрофотометр стоял с поднятым кожухом, и я полез в его
чрево, как хирург во внутренности обреченного. Поломка оказалась непростой,
и когда я сделал, наконец, последнюю пайку, свет лампочки над моей головой
скорее угадывался. Стоял такой ослепительно голубой августовский полдень,
будто звезда из моего сна неожиданно взошла на земном небе.

Я вышел из лаборатории и тут же увидел Ларису.

Первое, о чем я подумал, -- замок и солнце! Должно же было что-то
случиться сегодня... Лариса шла по коридору в мою сторону, а рядом
пристроился Юра, травил байки. На лице Ларисы -- знакомое мне с детства
ироническое выражение, светлые волосы волнами разбросаны по плечам. Юра
мельком взглянул на меня, но, пройдя мимо, даже повернулся и посмотрел
внимательно -- представляю, какое у меня было лицо. Я медленно двинулся
вслед, и только теперь вопросы зашевелились у меня в голове. Откуда? Как?
Почему? Что нужно Ларисе в обсерватории и куда делся тот пижон, ее муж?

За поворотом коридора Валера, сонно пришурясь, изучал стенгазету
"Астрофизик". Я остановился рядом и тупо смотрел на фотографию лабораторного
корпуса... Лариса здесь. Мы учились вместе -- с пятого класса. Обожание мое
было молчаливым. Лариса сторонилась меня, а очередной ее поклонник окидывал
меня пренебрежительным взглядом. После десятого класса, когда мы уже учились
в разных вузах, я изредка приглашал Ларису в кино -- без особого успеха и ни
на что не надеясь. Я ждал чего-то, а Лариса ждать не собиралась. На втором
курсе библиотечного факультета она благополучно вышла замуж за журналиста
местной газеты. Встретились они на городском пляже. Красивый мужчина подошел
к симпатичной девушке и предложил познакомиться. Ничего странного они в этом
не видели. Журналист был напорист-- трое суток спустя, час в час, он сделал
Ларисе предложение. Мне он был определенно антипатичен. Стоило посмотреть,
как он берет интервью. Впечатление было таким, будто собеседник зря отнимает
у корреспондента время.

Новости о Ларисе я воспринимал очень болезненно. Узнавал от знакомых: у
нее родилась дочь, назвали Людочкой. Муж стал завотделом писем...

-- Валера, -- сказал я. -- С кем пошел Юра?

-- А, барышня...-- отозвался Валера. -- Наша библиотекарша, Лариса.
Вернулась из отпуска.

Та-ак... Лариса работает здесь. Из всех совпадений это -- самое
немыслимое. Как теперь быть?

-- Тебя шеф звал, -- сообщил Валера.

Я побрел на второй этаж, в длинный и узкий, как труба, кабинет
Саморукова. Усилием воли заставил себя отвлечься, но удавалось мне это
плохо. Саморуков посмотрел на меня из-за своего стола, такого же длинного и
неуклюжего, как сама комната, и сказал:

-- Не выспались, Костя?

-- Нет, ничего...-- пробормотал я.

Покончив с заботой о здоровье сотрудника, Саморуков перешел на деловой
тсн -- сразу позабыл, что перед ним человек, а не автоматическое устройство.

-- Я попросил бы вас понаблюдать сегодня в ночь. Нужно отснять Дзету
Кассиопеи. Последний спектр с высокой дисперсией. Мое твердое убеждение --
коллапсар есть.

Он удивленно взглянул на меня -- должно быть, оттого, что я, услышав
его слова, не подскочил от радости. В свои тридцать четыре года Саморуков
был, по-моему, идеальным типом ученого. Он сидел за столом с раннего утра до
вечера, а потом шел наблюдать. Утром, когда оператор телескопа ; досматривал
первый после ночной вахты сон, Саморуков являлся в фотолабораторию и следил,
как ребята проявляют и сушат отснятые ночью пластинки.

Шеф искал коллапсары -- странные звезды, увидеть которые в принципе
невозможно. Это мертвые звезды -- они прожили долгий век, видели рождение
Галактики и были в далекой своей юности ослепительно горячими.

К звездам, как к людям, старость подходит незаметно. Холоднее
становятся недра, с возрастом звезда пухнет, толстеет. Она светит холодным
красным светом, а в самом ее центре, словно тромб в сердце обреченного,
возникает плотное, горячее, очень-очень маленькое гелиевое ядро --
предвестник скорого конца. И конец наступает.

Миллиарды лет живет звезда, а смерть настигает ее в неуловимую долю
секунды. Была звезда -- и не стало. Яростно раскинул огненные руки алый
факел, разметал планеты, испепелил астероиды, сжег пыль. Далеко от места
трагедии, на маленькой планете Земля, люди смотрели в небо, где соком
граната наливалась звезда-гостья. Сверхновая. Яркий пламень Вселенной.