Чтение 58–й страницы книги ~Тривселенная~

мы уже практически доказали, именно этот тип и нанес своему шурину
смертельный удар.

Ровно через двадцать четыре часа "ханку" Хрусталева подорвали. В
машине, однако, самого Виктора не оказалось, погибли Ольга с Костей, и дело
Качановых мгновенно перешло от компетенции частного сыска в пятый отдел
МУРа. Виктор не только не мог влиять на ход расследования, ему даже не
всегда сообщали, какие именно следственные действия велись в данный момент.
В те дни - до самого суда и оглашения приговора - я видел на лице шефа
выражение полного безразличия, маску, которую он носил не только на людях,
но и наедине с собой, как я однажды убедился, войдя к нему в кабинет, когда
Виктор не мог меня видеть и знать о моем присутствии.

Что произошло за часы, прошедшие после нашей странной встречи в бывшей
моей квартире? Что предпринимал Виктор, и почему раввин Чухновский оказался
с Хрусталевым на этом холме?

А почему оказался именно здесь я сам?

Виктор приближался ко мне, но муровцы наверняка успели бы раньше.
Зрение у меня всегда было острым, а сейчас я видел то, чего, вообще говоря,
видеть не мог, поскольку шокатор излучал когерентный поток в микроволновом
диапазоне - по сути, это был канал, по которому передавался электрический
ток мощностью до десяти мегаватт. Луч представлялся мне зеленым (таким, как
восходящее солнце в мире, где я только что дрался с Фаем), а перетекавшая по
нему энергия - черным маслянистым потоком. Зеленый луч с черной сердцевиной
скользил по холму, приближаясь к Виктору, который почему-то даже не пытался
уклониться.

Я бросился вниз по склону - инстинктивно и не думая о последствиях. Я
схватил луч рукой - ощущение было именно таким, хотя рук своих я не видел -
и потянул к себе. Луч оказался жестким и горячим, гладким и липким.
Возможно, приложи я больше усилий, мне удалось бы луч сломать, хотя я не
представлял, как можно переломить поток электромагнитной энергии. Основание
энергетического столба было жестко сцеплено с излучателем, импульс,
приложенный мной, передался аппарату на борту катера, и машина на мгновение
зависла - ощущение было странным и удивительным, будто я остановил на ходу
автомобиль, вцепившись в тянувшуюся за ним веревку. Оперативники даже
испугаться не успели, а пилот почувствовал неладное только тогда, когда
лопасти, зазвенев от непомерной нагрузки, рассыпались, и обломки их, со
свистом разрезав воздух, ввинтились в землю на расстоянии сотни метров от
нас с Виктором.

Машина обрушилась на холм, алый цветок расцвел, взвился к небу,
почернел и превратился в столб пламени, в котором не оставалось места ничему
живому. Виктор остановился и смотрел на горевшие обломки вертолета с прежним
равнодушным выражнием лица - я не мог понять, о чем он думал и думал ли
вообще.

- Виктор! - воскликнул я. - Что произошло?

Он не расслышал - то ли из-за рева пламени, то ли потому, что мой голос
вообще не предназначался для слуха и мог быть воспринят только готовым к
такому диалогу сознанием.

- Виктор! - позвал я опять, не имея иной возможности привлечь внимание
Хрусталева.

Виктор вскинул голову, но его внимание, скорее всего, привлек не мой
беззвучный крик, а рокот двух машин, быстро приближавшихся со стороны
городских трасс; катастрофа не осталась незамеченной, к нам летели дорожный
патруль и вызванная кем-то из пролетавших мимо водителей "неотложка".

Бросив взгляд на жаркий костер, Виктор повернулся и увидел лежавшего
вверх лицом Чухновского. Он поднял старика на руки и побрел вниз, где можно
было укрыться в кустах - в конце концов, дорожный патруль и медики могли не
знать, какую операцию проводили муровские оперативники в этом районе,
угрозыск не обязан был делиться планами с кем бы то ни было, да и не делал
этого никогда, что частенько приводило к конфликтам с дорожной полицией,
вынужденной вмешиваться в разборки, не имевшие к ней никакого отношения.

Кусты оказались высокими, но колючими. Виктор зашипел от боли, опустил
раввина, склонился над ним, и маска равнодушия медленно - слишком медленно,
как мне казалось, - начала стираться с его лица.

- Виктор! - позвал я опять, уже уверенный в том, что Хрусталев меня не
услышит.

- Что? - сказал он, вздрогнув, и посмотрел в мою сторону. Меня
Хрусталев не видел - в мыслях его возникло воспоминание, видение, образ, и
Виктор не понимал, почему вспомнил об Аркадии Винокуре именно сейчас, когда
оставшаяся жизнь измерялась в лучшем случае минутами?

Чухновский оказался более доступен контакту. Сознание его рвалось к
свету сквозь многочисленные болевые блоки, поставленные шокатором. Личность
раввина распадалась и собиралась вновь, чтобы взять очередную преграду, и я
попытался помочь. Виктору я не мог помочь ничем, потому что сознание его
слишком сильно зависело от состояния физического тела, а Чухновский был от
реальности временно отключен, и общение наше могло происходить в
нематериальной сути наших личностей, соприкоснувшихся друг с другом. Он, как
и Хрусталев, не мог меня видеть, но, в отличие от Виктора, способен был -
хотя бы в силу своей профессии - принять мое присутствие без внутреннего
сопротивления.

Мы вместе прошли два последних барьера к свету. Шокатор поставил в
сознании Чухновского блоки высотой в многоэтажный дом, и мне составило
немало труда буквально протащить раввина сквозь эти плотные, вязкие и
неприятно пахнувшие структуры.

Мы вырвались наконец к свету. Чухновский сел, инстинктивно нащупал на
голове ермолку и, увидев рядом Виктора, сказал:

- Он здесь.

- Он? - равнодушно переспросил Хрусталев, следя за приближавшимися
машинами.

- Ваш сотрудник, - сказал Чухновский. - Винокур.

- Аркадий умер, - напомнил Виктор, - и будь я проклят, что ввязался в
эту историю.

- Его душа, - проговорил раввин, морщась от боли, в теле не было, как
ему казалось, ни одного органа, не подававшего сигналов боли. - Вы видели ее
на третий день, тогда она еще не потеряла связи с материальным миром. А
сегодня седьмой день, и душа Винокура перешла на следующую ступень
освобождения. Она может...

- Избавьте меня от глупостей! - воскликнул Виктор. - Нас расстреляют,
вы это понимаете?

- Да, - кивнул раввин, - но я не понимаю - почему.

В отличие от Чухновского, я понимал причину происходившего. Собственно,
этого следовало ожидать, и Виктор обязан был продумать заранее вариант
вмешательства МУРа. Действительно: в Москве происходит серия смертей (гибель
спецназовцев Мельникова в серию не вписывается и выделяется в отдельное
производство). Естественно возникает версия о заказе, а это уже компетенция
МУРа. Между тем Хрусталев с муровскими оперативниками сотрудничать не
желает, несет околесицу о дьявольских ладонях и в свидетели берет раввина -
личность маловразумительную. После того, как Хрусталев совершил попытку
изъятия улик из опечатанной квартиры своего бывшего сотрудника, за него
взялись всерьез. А Виктор уже "поплыл" - он хотел все понять сам, он и мысли
не допускал, что муровцы с их методами типа "взять, выбить, уничтожить"
способны будут разобраться в деле, в котором, даже по его сугубо
материалистическим представлениям, не могло обойтись без сил, с этим миром
не связанных.

Я не видел деталей, сознание Чухновского металось, как привязанная к
будке собака, но ясно было, что Хрусталев явился к раввину и сказал, что им
обоим необходимо скрыться из Москвы хотя бы на время - до новой юридической
переквалификации серии преступлений. Пусть муровцы убедятся в том, что
заказа не было, а бытовуху расследовать они не станут, пусть хоть батальон
поляжет.

Идея исчезнуть была глупой, и сейчас Хрусталев это прекрасно понимал.
Но почему он понял это только теперь? И что нужно было ему здесь, в десяти
километрах от кольцевой авиатрассы?

- Барух ата адонай... - пробормотал Виктор. - Вы помолитесь за меня?

Пожалуй, молиться было поздно. Люди в кустах были скорее всего
неразличимы с высоты полукилометра, но полицейские наверняка глядели не за
борт, а на экраны, где две излучавшие тепло массы, а равно все биологические
объекты размером больше собаки, выпукло обозначились коричневым контуром на
зеленом фоне. Катер дорожной полиции пошел на посадку, а за ним следовали
медики.

Я понимал, что, допустив гибель этих двух людей, неизбежно потеряю с
ними связь. Возможно, они придут на поле Иалу (Чухновский) или Сардоны
(Виктор) и у каждого будет свой Учитель и своя жизнь, и свое возможное
счастье, но помнить они не будут ничего, как лишатся, скорее всего, и
прежнего физического облика. Какой мне в них прок? Оба нужны были мне живыми
- и в этом мире.

Что я мог сделать? Душа, сознание - это даже не эфемерность, это
математический нуль здесь и сейчас. А настоящий, физически реальный Аркадий
Винокур, который мог бы взять в руки оружие, пытался в это время с упорством
механического аппарата пробить барьер между собой и Ею - это была
бесполезная работа, работа тела, а не души.

Но ведь тот холм... И этот... Разве это не один и тот же объект? И
мысль - разве она не в состоянии создавать материю? Ормузд, мой непутевый
Учитель, наверняка назвал бы закон природы, описывавший взаимоотношения и
связи материального с нематериальным, поскольку все едино - во всяком
случае, в моем новом мире.

А в каком из миров я был сейчас? В моем - наблюдая? Или в этом -
участвуя?

Кто объяснил бы мне и подсказал? Ормузд? Он не может. Ученый? Он и не
подумает.

Значит - сам.

И я ушел - чтобы вернуться. Я знал, что смогу вернуться именно в это