ладони.
дня. И ночи. А этот... я не знаю, кто он.
котором отразилось такое потрясение, словно слова ее были ударами. Чем
дольше она объясняла Клему, что произошло, тем меньше у нее оставалось веры
в то, что она говорила. Этот Миляга, ждущий у дверей, и был тем самым
человеком, которого она некогда оставила у дверей мастерской, ошеломленно
стоящего на солнце, совсем как сейчас. А если это был он, то тогда пришедший
к ней любовник, который облизал яйцо и оплодотворил ее, был кем-то другим,
каким-то ужасным двойником.
действительно пробрался в ее кровать, сердце и матку, - она чуть было не
позволила припадку окончательно овладеть ее телом, но в последний момент ей
удалось из последних сил уцепиться за плотный, потный мир и устоять на ногах
- чтобы как можно скорее рассказать этим людям, его врагам, о том, что он
сделал.
не открыл перед ней звериную ипостась своего я. - Ты говорил мне, что он
изменился, Миляга, - сказала она. - Ты говорил, что он превратился в
чудовище, что черты лица его искажены, но он оказался таким же, как ты.
ее, направляя ее на свое отвращение и перерабатывая его в более чистое,
более зрячее и умное чувство. Миляга сбил ее с толку своими описаниями
Сартори, нарисовав перед ее мысленным взором портрет существа, на котором
его злодейства оставили такой глубокий след, что оно почти утратило
человеческое подобие. Но в его обмане не было никакого злого умысла - лишь
желание как можно полнее отделить себя от человека, с которым у него было
одинаковое лицо. Теперь он понял свою ошибку, и было очевидно, что его
мучают жестокие угрызения совести. Он подался чуть-чуть назад, наблюдая, как
стихает дрожь, сотрясающая ее тело. Сталь в ее мускулах поддерживала ее,
давала ей силу закончить рассказ. Не было смысла скрывать заключительную
часть обмана Сартори ни от Миляги, ни от Клема. Так или иначе вскоре она
станет очевидной. Она положила руку себе на живот.
расшифровать выражение, появившееся на лице Миляги, когда он услышал эту
новость, но сейчас это было сделать не так-то легко. Конечно, в этом
лабиринте скрывался гнев, как, впрочем, и недоумение. Но не было ли в нем и
немного ревности? Когда они вернулись из Доминионов, он отверг ее. Его
миссия Примирителя отняла у него все влечение. Но теперь, когда его двойник
прикасался к ней, удовлетворил ее - разглядел ли он на ее лице эту вину,
столь же плохо замаскированную, как и его ревность? - его собственническое
чувство было уязвлено. Как обычно, на всем протяжении их романа, ни одно их
чувство не было свободно от парадокса. А Клем - дорогой, милый Клем, с
которым ей всегда было так хорошо - раскрыл ей навстречу свои объятия и
спросил:
вперед.
ни Миляга, ни мальчик.
судить прошлое. - Он поцеловал ее в голову. - Лично я просто рад, что ты
цела и невредима.
хочу этого.
Клема. Миляга вновь шагнул на солнце; мальчишка последовал за ним.
Оказавшись на улице, он запрокинул голову и, поднеся ладони ко лбу, стал
изучать небо у себя над головой. Увидев его за этим занятием, Юдит поняла,
кем был тот наблюдатель, которого она заметила в одном из видений над
Бостонской Чашей. Разгадка была не Бог весть какая важная, но это нисколько
не умалило того удовлетворения, которое она испытала.
путаюсь в родственных отношениях.
копия.
лукавой улыбкой.
нее покоем. Неужели одно лишь воспоминание о том, как Сартори объяснялся ей
в любви, смогло прогнать все ее страхи?
- ответила она. - Может быть, никогда и не мог почувствовать. Можешь не
напоминать мне о том, как все это отвратительно. Я и сама знаю, что он
разрушитель, убийца. Он вырезал целые страны. Как я могу испытывать к нему
какие-то чувства?
некоторые - по мужчинам в резиновых костюмах и боа из перьев. Мы делаем то,
что мы делаем. Никогда не надо ничего объяснять, ни в чем извиняться. Вот и
все.
правда?
нам найти твоего красавчика ради всеобщего... - Он запнулся, почувствовав,
как руки ее судорожно сжались. - В чем дело?
выбежала на порог.
вернулся к входной двери. Она повторила ему ту же фразу, которую только что
сказала Клему.
что-нибудь говорит?
живой.
3
стены своего дворца изображениями улиц Лондона, выполненными с такой
любовной точностью. Хотя он пробыл в этом городе совсем недолго - всего лишь
несколько недель, с момента его рождения и до отбытия в Примиренные
Доминионы, - Отец Лондон и Мать Темза воспитали его по-королевски.
Разумеется, метрополис, открывающийся с вершины Хайгейтского холма, на
котором он в данный момент стоял, был куда больше и мрачнее того города, где
он бродил тогда, но в нем осталось достаточно мест, способных возбудить
живые, сжимающие сердце воспоминания. На этих улицах его учили сексу
профессионалки с Друри-Лэйн. Он обучался убийству на набережной, наблюдая за
тем, как воскресным утром в грязной воде моют трупы людей, ставших жертвами
поножовщины субботнего вечера. Он обучался закону в Линкольнз Инн Филд и
видел правосудие в Тайберне. Все это были прекрасные уроки и все они помогли
ему сделаться человеком, которым он стал. Единственный урок, обстоятельства
которого он никак не мог припомнить (он даже не знал, было ли это в Лондоне
или где-то еще), был урок мастерства архитектора. Наверняка в какой-то
период жизни у него должен был быть преподаватель по этому предмету. В конце
концов не был ли он человеком, чье видение создало дворец, легенда о котором
будет жить в веках, пусть даже башни его и лежат в настоящий момент в
руинах? Где именно - в пылающей печи его генов или в его биографии - таилась
искра, разжегшая этот талант? Возможно, он получит ответ на этот вопрос в
Сапковский Анджей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Круз Андрей
Лукин Евгений
Браун Дэн