чтобы жить. - Наступила пауза. - Хотя мне будет жаль, если я не приму
участия в уничтожении Доминионов, - добавил он, поразмыслив.
этого дня.
более долгую жизнь, чем он сам, и рассматривало грядущее уничтожение как
главную ее цель, заставила Милягу замолчать. Интересно, как долго еще
Нуллианакам дожидаться своей награды? В отсутствие дыхания и сердцебиения
чувство времени оставило его, и он не представлял себе, сколько минут прошло
с тех пор, как он покинул тело на Гамут-стрит - две, пять, десять? Но, в
сущности, это не имело никакого значения. Теперь, когда Доминионы примирены,
Хапексамендиос может выбрать любой удобный момент, и Миляге оставалось
утешать себя только тем, что проводник его по-прежнему рядом, и, стало быть,
призыв к оружию еще не прозвучал.
уже парили в нескольких дюймах над улицей. Отделка окружающих домов
приобрела гротескный характер: каждый кирпич и камень был покрыт тончайшей
филигранной резьбой. Но в этом лабиринте орнаментов не было красоты - одно
лишь слепое наваждение. Их избыточность производила впечатление не живости и
изящества, а болезненной навязчивости, словно бессмысленное, безостановочное
кишение личинок. Тот же упадок поразил и краски, нежностью и разнообразием
которых он так восхищался на окраинах. Оттенки и нюансы исчезли. Теперь все
цвета обрели невыносимую яркость алого, но эта кричащая пестрота не оживляла
атмосферу, а, напротив, делала ее еще более гнетущей. Хотя прожилки света
по-прежнему струились в камнях, покрывавшая их резьба поглощала сияние, и на
улицах царил унылый сумрак.
Отсюда ты пойдешь один.
надеясь, что эта лесть поможет ему выманить у Нуллианака еще какую-нибудь
полезную информацию.
это я.
отблагодарить тебя.
угодно.
того же, что и Он.
слова и наградил разрушителя кислым взглядом.
больше ни слова, взмыл ввысь и полетел прочь.
ним открывался только один путь - в сердце этого метрополиса, полузадушенное
кричащими красками и навязчивой отделкой. Конечно, он обладал способностью
двигаться со скоростью мысли, но ему не хотелось тревожить Незримого, и он
опустился в ослепительно яркий сумрак улиц, чтобы принять обличье скромного
пешехода. Дома, мимо которых ему пришлось идти, были настолько изъедены
орнаментом, что, казалось, они вот-вот рухнут.
очередь уступил место патологии. То, что окружало Милягу, вызывало теперь не
только неприязнь или отвращение, но и самую настоящую панику. Интересно, с
каких это пор излишества стали производить на него такое угнетающее
впечатление? С каких это пор он стал таким утонченным? Он, грубый копиист?
Он, сибарит, который никогда не говорил хватит, а тем более - слишком? И в
кого же он теперь превратился? В эстетствующего призрака, доведенного до
ужаса видом города своего Отца?
Миляга остановился.
оглушительным и, без сомнения, донесся до каждого порога в радиусе по
крайней мере дюжины улиц. Однако, если Хапексамендиос и скрывался за одной
из этих дверей, ответить Он не пожелал.
намек на присутствие Незримого. Улица была неподвижна, нигде не было слышно
даже шороха, но его пристальное внимание было вознаграждено. Он постепенно
стал понимать, что его Отец, несмотря на Свое очевидное отсутствие, на самом
деле находится прямо перед ним. И слева от него, и справа от него, и у него
над головой, и у него под ногами. Разве не кожей были мерцающие складки
занавесок за окнами? Разве не костью были эти арки и своды? Разве нс плотью
были пурпурная мостовая и камни домов с прожилками света? Здесь было все -
спинной мозг, зубы, ресницы, ногти. Когда Нуллианак сказал о том, что
Хапексамендиос - повсюду, он имел в виду не дух, а плоть. Это был Город
Бога, и Бог был этим Городом.
- когда он вошел в Изорддеррекс, который получил прозвание города-бога и
был, как он сейчас это понял, неосознанной попыткой его брата воссоздать
творение Отца. А во второй раз - когда он создавал образ Пятого Доминиона и,
поймав своей сетью Лондон, понял, что все в нем - от канализационной трубы
до купола собора - устроено по образу и подобию его организма.
понимание не придало ему сил. Напротив, мысль об огромности его Отца
захлестнула его новой волной ужаса. По пути сюда он пересек пространство, на
котором мог бы уместиться не один земной материк, и каждый уголок был создан
из неимоверно разросшегося тела его Отца, который превратил себя в материал
для каменщиков, плотников и носильщиков Своей Воли. И все же, во что в конце
концов превратился этот город, при всем его великолепии? В ловушку
физического мира, в тюрьму, узником которой стал Тот, кто ее создал.
и, возможно, это и стало причиной того, что он наконец был удостоен ответа.
модуляции слышал он, когда стоял в тени Оси.
- Одни сбились с пути, другие позволили себя распять. Но ты, Примиритель,
твердо шел к цели.
Город. В Мое сердце.
закончится, а тогда он не выполнит поручение матери. Что она ему советовала?
Скажи, что ты хочешь увидеть Его лицо. Отвлекай Его. Льсти Ему. Ах да,
лесть!
мудрость обратно в Пятый Доминион.
Хапексамендиос. - Тебе не придется возвращаться в Пятый Доминион. Ты
останешься со Мной и будешь наблюдать за Моей работой.
Нуллианаком. Почему ты делаешь вид, что тебе ничего не известно?
чем-то судить. Звучал ли в Его словах неподдельный вопрос, или это была
ярость, вызванная лицемерием сына?
молча обругав себя за допущенный промах. - Я думал, Ты Сам мне захочешь обо
всем рассказать.
спросил Бог, по-видимому, не собираясь успокаиваться, пока не получит
убедительного ответа. - Все необходимые знания у тебя уже есть.
ситуации.
вопрос.
совершенно? Разве оно не сияет?
смотрю на Твой город, и меня охватывает благоговейный ужас. Это шедевр...
Панов Вадим
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Андреев Николай
Шилова Юлия
Нортон Андрэ