БЕЛЯЕВ СЕРГЕЙ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ СЭМЮЭЛЯ ПИНГЛЯ

(Достоверные записки в двенадцати тетрадях)

Моей жене

ПЕРВАЯ ТЕТРАДЬ

I

Уступая настоятельным просьбам моей дорогой жены и нашего сына Джима,
молодого доктора биологии, я собираюсь изложить в этих тетрадях возможно
полнее те удивительные события, которые развернулись в Эшуорфе лет
тридцать пять назад, а также приключения, которые посылала мне судьба. Они
происходили во времена, когда человечество оправилось от ужасов войны и
думало наслаждаться длительным миром, не подозревая, что скоро будет снова
ввергнуто в пучину величайших военных бедствий.
Часть происшествий и приключений может показаться кому-либо совершенно
невероятной. Однако, полагая, что прогресс науки и техники бесконечен,
надеюсь в недалеком будущем увидеть вместе с моими современниками
изобретения и вещи гораздо более изумительные, нежели описываемые мною или
сообщенные недавно сыном моим в его монографии "Разгадка природы
фильтрующихся вирусов" (1966 год).
Воспоминания о днях моей юности сейчас невыразимо волнуют меня, но
постараюсь изложить их спокойным тоном классиков, которых с детства
приучил читать меня отец и которые своими произведениями внушают нам
горячую любовь к нашей прекрасной родине.
Я буду искренне рад, если друзья почерпнут из моих записок полезные и
поучительные сведения, ибо свет знания освещает путь человечеству, а
внимательное наблюдение за поступками окружающих людей обогащает личный
опыт каждого.
Поэтому, ободряя себя надеждой на снисхождение к моим недостаткам и
слабостям со стороны тех, кому доведется читать эти тетрадки, я, Сэмюэль
Пингль из Эшуорфа, сегодня, в ясное раннее утро 17 мая 1968 года, в день,
когда мне исполняется пятьдесят лет от роду, приступаю к правдивому и
возможно подробному изложению фактов.

* * *

Родился я в конце первой мировой войны в Эшуорфе, крошечном и уютном
городке на берегу Атлантического океана, в семье Айзидора Пингля,
письмоводителя конторы замка Олдмаунт, майората лорда Паклингтона.
У родителей я был последним ребенком и единственным, оставшимся в живых.
Многочисленные братцы и сестрицы, рождавшиеся раньше меня, умирали в
младенчестве. Естественно, что родители чрезвычайно любили своего
"малыша". Мать моя не отличалась крепким здоровьем, и воспаление легких
свело ее в могилу, когда мне исполнилось семь лет. Отец и я горько и
безутешно оплакивали эту тяжелую утрату.
Отец вместе с дядюшкой Реджи, братом матери, старым холостяком, коротал
дни своего вдовства в небольшом доме близ Рыночной площади. Дядюшка,
отставной сержант Реджинальд Бранд, которому в 1917 году гранатой оторвало
руку в Галлиполи, с гордостью носил военную медаль "За храбрость" и
рассказывал мне множество удивительных историй. Кажется, они-то и зародили
во мне сильное желание повидать тропические страны, чтобы самому
познакомиться с тамошними чудесами. Тогда, ребенком, я и не подозревал,
что действительность может оказаться гораздо причудливее тех приключений,
о которых повествовал дядюшка, покуривая трубку перед уютным огнем камина
в долгие зимние вечера.
Помнится, рассказывал он об одном корабле, который был так велик, что
когда становился поперек Дуврского пролива, то его нос упирался в шпиц
башни Кале на французском побережье, а развевавшийся на корме флаг
смахивал в море с дуврских скал стада пасшихся там овец. Мачты этого
корабля были так высоки, что мальчишка-юнга, отправлявшийся по вантам на
верхушку, опускался обратно на палубу уже глубоким стариком с предлинной
бородой. Рассказывал также дядюшка, будто ему пришлось однажды ехать на
яхте в Вест-Индию среди островов по такому узкому проливу, что рукою можно
было дотрагиваться до прибрежных скал, усеянных золотыми самородками и
драгоценными камнями. Рассказывал он еще и о проливе Балламбанг-Джанг,
который потом я тщетно разыскивал в географических атласах. На деревьях,
росших по берегам этого узкого пролива, жило такое множество обезьян, что
невозможно было управлять парусами: обезьяньи хвосты обязательно попадали
в блоки и перепутывались с веревками.
Слушая эти истории, я давал себе клятву сделаться путешественником.
С течением времени добродушный мир дядюшки начал принимать оттенок
таинственной мрачности, и к тому времени, о котором я собираюсь
рассказать, дядюшка считался в Эшуорфе старым ворчуном и надоедливым
спорщиком. Имея военную пенсию, дядюшка большую часть своего времени
проводил в харчевне "Королевский тигр" в приятном для него обществе
завсегдатаев этого учреждения. Хозяин "Королевского тигра", косоглазый Том
Бридж, славился в окрестностях Эшуорфа как непревзойденный чемпион
карточной игры. Водились за Бриджем и другие делишки. О них расскажу
несколько позже.
Обычно дядюшка с раннего утра сидел в "Королевском тигре", пыхтя огромной
бразильской трубкой, набитой "Западным сфинксом", то есть третьесортным
табаком по четыре пенса за пачку, и медленно отхлебывал эль из солидной
оловянной кружки, с видом человека, достаточно поработавшего на своем веку
и теперь имеющего законное право беспечно тратить свою маленькую пенсию.
Нередко он возвращался домой навеселе и дразнил меня, называя
"необлизанным медвежонком", на что я очень обижался. "Необлизанный
медвежонок" означало "увалень". Это выражение происходило от глупого
поверья, будто бы новорожденный детеныш медведицы не имеет медвежьего вида
до тех пор, пока мать не вылижет его.
А я рос вовсе не увальнем, и у меня на руках наливались отличные мускулы.
Однажды я поспорил с дядюшкой серьезно, и он, извинившись, перестал
дразнить меня.
После смерти мамы воспитание мое перешло к нашей старой служанке Оливии,
так как ни отец, ни дядюшка не имели для этого достаточно свободного
времени. Впрочем, вряд ли можно было назвать старания Оливии полноценным
воспитанием. Оливия следила, чтобы я был вовремя накормлен, а курточка и
штанишки мои были в исправности. Это приучало меня к аккуратности.
Потом я начал ходить в школу графства и во всем был предоставлен самому
себе.
Когда-то в окрестностях Эшуорфа добывали уголь, но к моему времени шахты
были заброшены, так как оказались истощенными. Эшуорфские мальчишки, в том
числе и я с приятелем моим Эдом, сыном аптекаря Орфи, часто упражнялись в
лазаний по старым шахтам, охотясь там за летучими мышами. Это было гораздо
интереснее, чем ходить с Оливией по воскресеньям в церковь, где настоятель
преподобный Иеремия произносил проповеди, в которых я не пвнимал ни слова.
Дядюшка в этом отношении всецело был на моей стороне, доказывая Оливии,
что ребятам в моем возрасте прогулки на свежем воздухе полезнее, чем
проповеди Иеремии. Понятно, я был согласен с дядюшкой.
С церковной площадки открывался прелестный вид на горы, окружавшие Эшуорф,
и на простор океана. Серые башни замка Олдмаунт красиво выделялись на фоне
леса Патрика, покрывавшего горы. Прямо под Эшуорфом, за верхним шоссе,
ведшим в соседний городок Уэсли, возвышалась скала Двух Роз и площадка над
ней, откуда можно было видеть побережье в обе стороны. А за площадкой, я
знал, были самые интересные заброшенные шахты, из которых страшной и
таинственной славой пользовался Длинный Хобот - шахта, куда решались
спускаться только редкие смельчаки. Эд хвастал этим подвигом. Я же ни разу
не бывал там. Путешествие к Длинному Хоботу было не близким. Но я всегда
мечтал спуститься туда и проверить, правда ли, что там нет дна.
Лазая по горам, я думал о том времени, когда вырасту большим и отправлюсь
в далекое заокеанское путешествие. Этому способствовало, помимо рассказов
дядюшки, чтение книг с описаниями неизвестных стран. Как страстно я
завидовал владельцу Олдмаунта, который обычно каждую осень отправлялся
путешествовать по белу свету! Весною лорд Паклингтон обычно приезжал в
Олдмаунт и жил очень уединенно в своем замке. Я ни разу не видел его, да и
мой отец не очень охотно рассказывал о своем хозяине, хотя встречался с
ним и, разумеется, зяал все дела Олдмаунта. Можно было только понять, что
лорд Паклингтон занимался наукой и очень хорошо относился к своим
служащим, что некоторыми жителями Эшуорфа рассматривалось как чудачество.
Когда я окончил начальную школу, отец мой, неожиданно для всех, отдал меня
в Дижанский колледж, где, как известно, могут получать образование только
дети очень состоятельных родителей. Этим я был обязан милости лорда. Он
дал моему отцу необходимые средства и рекомендацию. Ее было совершенно
достаточно, чтобы прекратить среди воспитанников колледжа всякие
разговоры о моей совсем неаристократической фамилии. Больше того, я
приобрел среди одноклассников даже друзей, восторгавшихся моими успехами в
стильном плавании, футболе и боксе. На каникулы в Эшуорф я приезжал
ненадолго, так как один из товарищей, Роберт СМОЛА, постоянно приглашал
меня к себе в имение его отца, где мы отлично проводили время. К Новому
году я посылал поздравление моему благодетелю лорду Паклингтону, сообщая о
своих отметках, на что отец неизменно отвечал мне:
"Его светлость благодарит тебя за поздравление и желает дальнейших
успехов".
С третьего класса моим расположением стали пользоваться биология и