Чтение 5–й страницы книги ~Выбраковка~

порога чуть ли не крикнул: "Какие люди, и без наручников! Вы смотрите, кто
пришел! Да это же Пэ Гусев, вождь палачей!"
У Мурашкина тогда все съежилось внутри. А тот Гусев лейтенанту просто
кивнул, будто такими репликами его и положено встречать. Показал дежурному
свой значок и прошел к начальнику.
Да, худо придется выбраковщикам, когда их услуги окажутся никому не нужны.
А ведь милиция им по большому счету в ножки должна поклониться. Мурашкин
отлично помнил те времена, когда от него, человека в серой форме, люди
шарахались, как от чумного.
Теперь полюбили. Малышня так на руки и лезет, взрослые не воротят морду, а
первыми здороваются...
Мурашкин курил и думал, какого черта он тут делает. Можно пойти в опорный
пункт и вволю поиграть на компьютере. Можно отправиться домой и
приготовить что-нибудь эдакое на обед, жену порадовать... По телевизору
смотреть днем нечего - гонят советские фильмы и пропагандистские шоу на
тему, как хорошо жить в Союзе. Жить-то стало действительно неплохо, но все
равно тоска. Участковый сунул нос за пазуху в надежде, что случайно
отключил рацию. Но тусклая красная лампочка горела, и динамик еле слышно
шуршал.
Разве что нанести один-другой профилактический визит? Проверить, например,
не запила ли вновь эта дура Татьяна. Или в сотый раз попробовать объяснить
старому маразматику Дундукову - вот же фамилия! - чтобы перестал на нее
строчить анонимки, все равно бумажки с подписью "Борец за нравственность"
к рассмотрению не принимаются...
От соседней школы донесся оглушительный вопль, как будто там кого-то
резали очень тупым ножом. Мурашкин и ухом не повел - это просто началась
большая перемена. Но мысли его пошли по вполне определенному направлению.
Точно, зайти к Татьяне. Она когда запивает, у нее сшиваются разные типы.
Ведут себя обычно тихо, ничего криминального, но два неуравновешенных
человека в одном помещении - уже повод к бытовухе. А если они еще и
нажрутся как следует? Не обидели бы дочь.
Бездетный Мурашкин тяжко переживал, когда у симпатичных детишек
оказывались непутевые родители. Дай ему волю, он прелестную белокурую
шестилетнюю Машеньку отнял бы у Татьяны силой и удочерил. Все равно ведь
мать сопьется и рано или поздно либо на принудительное лечение угодит,
либо вообще в лагерь. Только успеет до этого ребенка испортить.
Жаль.
Да, к Татьяне. Прямо сейчас. Мурашкин бросил окурок в урну, поднялся и
быстрым шагом двинулся в глубь квартала.
Уже поднимаясь на этаж, участковый почувствовал смутное беспокойство. А
когда протянул руку к кнопке звонка, услышал неясный звук, доносящийся из
квартиры. То ли стон, то ли плач. За обшарпанной дверью происходило что-то
нехорошее. Мурашкин позвонил. Никакого ответа. Он позвонил снова. Внутри
завозились и притихли.
- Откройте, участковый! - крикнул Мурашкин. И опять услышал тот же звук.
Точно, это плакал ребенок.
Никаких сомнений - там, внутри, стряслась беда. Участковый отошел к
противоположной стене, оттолкнулся и наподдал дверь плечом. Влетел в
квартиру с дверью в обнимку, упал, вскочил и бросился вперед.
Хозяйка валялась в коридоре, Мурашкин и дверь на пару едва ее не зашибли.
Да Мурашкин чуть было и не принял женщину за мертвую. Но Татьяна вдруг
открыла глаза, тупо посмотрела на участкового и пробормотала:
- И ты тоже пошел на х...й...
После чего с отчетливым стуком уронила голову набок и, кажется, заснула.
Мурашкин толкнул дверь в комнату и остолбенел. Перед ним стоял какой-то
незнакомый пропитой мужик и поспешно заправлял рубаху в штаны. А
забившаяся в угол Машенька, заливаясь слезами, размазывала по чумазой
мордашке белое и липкое.
Дальше участковый действовал четко и стремительно.
И так хладнокровно, как до этого никогда в жизни.

Телефонный звонок разбудил Гусева в полдень. Гусев, не открывая глаз,
свесился с кровати и принялся шарить по полу. Как ни странно, телефон не
нащупывался, а свисать было очень неудобно - какой-то валик твердо
врезался в живот. Потом рука зацепила что-то стеклянное, которое тут же
упало и покатилось. Гусев заподозрил недоброе, с трудом разлепил один глаз
и обнаружил, что лежит поперек своего любимого кресла в гостиной, а на
полу вокруг в живописном беспорядке валяются пивные бутылки.
Кряхтя и постанывая, Гусев сполз на пол и начал тыкаться носом в пузыри,
втайне надеясь, что хоть один да оставил вчера без внимания. Чуточку
жидкости прочистить мозги. А заодно и вернуть себе дар речи, потому что
телефон, судя по назойливому курлыканью, вознамерился-таки его допечь и
призвать к ответу.
Бутылки оказались пусты. Гусев не без труда встал на ноги и поплелся на
кухню. Походя он снял с базы радиотрубку и прижал ее обеими руками к
груди, пытаясь хоть так приглушить сигнал.
Трубка задушенно хрюкала с методичностью, достойной лучшего применения. То
ли это ошибся номером какой-нибудь факс-модем, то ли звонил человек,
знающий гусевский распорядок дня и железно уверенный, что абонент дома.
Первое было предпочтительнее, но в чудеса Гусев принципиально не верил.
Скорее всего настойчивые звонки предвещали очередную свеженькую, с пылу с
жару, неприятность.
Телефон умолк на пороге кухни, да так неожиданно, что Гусев даже
остановился. С глубоким сомнением посмотрел на трубку. А потом, будто
очнувшись, сунул ее не глядя в окружающее пространство (оказалось - в
забитую грязной посудой раковину) и прыгнул к холодильнику.
На полочке лежала заначка - две бутылки "Балтики" номер три. Гусев
огляделся в поисках открывалки, сообразил, что та после вчерашнего
наверняка в гостиной, и, недолго думая, уцепился пробкой за край батареи.
Несильно врезал сверху раскрытой ладонью (пробка с тихим звяканьем
укатилась под ноги) и жадно припал к горлышку.
Через несколько секунд бутылка опустела наполовину, а в глазах человека
появилось более или менее осмысленное выражение. Гусев тяжело выдохнул,
уселся за кухонный столик и мысленно обложил последними словами гадину,
разбудившую его раньше времени. Ни особого похмелья, ни физической
разбитости Гусев не ощущал. Он просто все еще был здорово пьян. Оставалось
только допить пиво, раздеться и лечь в кровать. Хотя бы часика на
три-четыре. Инструктаж перед ночным в семнадцать. Хотя какое это ночное -
так, зайти отметиться... Нет больше тройки Гусева. И когда ему теперь
дадут хотя бы одного стажера, черт его знает. А в одиночку выбраковщика
никто на работу не пустит. Мало ли что ему в голову взбредет.
Инструкция очень четко объясняла, почему нужно ходить втроем. И как себя
вести в тех исключительных случаях, когда можно вдвоем. Но на взгляд
Гусева, все эти хитрые расстановки уступом, просчитанные для каждой тройки
специально, исходя из баллистических характеристик оружия и индивидуальной
психологической устойчивости бойцов, расписывались, только чтобы запудрить
выбраковщикам мозги. Он-то отлично знал, почему на самом деле сотрудникам
АСБ положено ходить стаей. Дай Гусеву волю, он бы своих коллег не то что
на работу, а и просто в магазин за хлебом поодиночке не выпускал.
И себя, ненаглядного, в первую очередь.
Одинокий выбраковщик, тревожно-мнительный, неуверенный в себе, волочащий
по асфальту длиннющий хвост многочисленных комплексов, представляет для
мирных граждан куда большую опасность, чем целая преступная группировка. А
поскольку банды, шайки и мафиозные кланы на территории Союза успешно
выбраковщиками изничтожены...
Именно на этой фразе вчера Гусева перебили. Начальник Центрального
отделения ласково попросил его засохнуть. Гусев засох и сел на место, ловя
затылком неприязненные взгляды. Как обычно, его не поняли. Его вообще
никогда не понимали. Никто. Всю жизнь.
Хотя, быть может, на этот раз намек получился слишком тонким. Но как еще
передать людям свою тревогу за их же безопасность? Как объяснить, что
буквально всем телом Гусев предчувствует беду? А ведь он в АСБ уже шесть
лет, почти с самого начала, и кому, как не ему, взвалить на себя тяжкую
долю местного оракула? Когда догадаются остальные, будет уже поздно.
Один-единственный приказ сверху - и застоявшиеся ОМОНы и СОБРы передавят
выбраковщиков как котят. С диким наслаждением передавят. Таких, как Гусев,
прожженных ветеранов - отловят по одному и тут же застрелят при попытке к
бегству. А прочую мелюзгу вообще пачками лопать будут и не подавятся.
"Нас в Москве чуть больше тысячи. И от силы десять тысяч по всей стране.
Мы - ничто, мы - жалкие крохи, и нас просто смахнут рукавом со стола. А
потом накроют стол по новой".
Предаваясь невеселым размышлениям, Гусев прикончил бутылку и в
задумчивости оглянулся на холодильник. Точно, допить - и баиньки. Если,
конечно, эта гадина...
Гадина оказалась легка на помине. Среди чашек и тарелок обиженно
тренькнуло.
Гусев встал, двумя пальцами ухватил трубку за огрызок антенны и выудил из
раковины. Взял полотенце и тщательно протер. Нажал кнопку и хмуро,
стараясь, чтобы голос получился совершенно лишенным выражения, сказал в
микрофон:
- Зачем вы меня разбудили?
На другом конце линии раздался страдальческий
вздох.
- Паша, как хорошо, что ты на месте! Выручай, старина! Кроме тебя...
- А-а, товарищ подполковник... Ну-ну. Слышно было, как подполковник
Ларионов, начальник близлежащего отделения милиции, угрызается совестью.
Выражалось это в сопении и покашливании.
- Паша...
- Я вот что-то вспомнить не могу, кто это меня на днях вождем палачей
обозвал? - вслух задумался Гусев.