Феликс Яковлевич Дымов.
Полторы сосульки
1989. -- 200 с.
человек в движущемся, изменяющемся мире.
именно под этим названием и приобрела свою популярность. То есть, я хочу
сказать, она не была оттиснута с деревянного или любого другого клише -- ее
писали самостоятельно, в классической манере короткого мазка, с виртуозной
отработкой фона. А гладкая, без единого следа кисти поверхность ее еще
больше, чем даже сочные неожиданные краски, напоминала лубок или литографию.
специалистам, но даже просто к ревностным любителям живописи. Я знал
единственную классификацию: картины приличные -- и мура. Да и ценность их
представлялась мне в виде некой странной рифмованной последовательности:
след, свет, сюжет, портрет. След должен оставаться в моей душе, тут все
ясно. Свет... Ну, это свет. Например, в полотнах обоих Рерихов и Рокуэлла
Кента. С сюжетом сложнее, просто так не объяснишь. Я не люблю натюрмортов, в
картине, на мой взгляд, обязательно должно что-то происходить. Пусть там
воюют, целуются или возносятся на небо. В крайнем случае, пусть ничего не
делают, но живут -- ведь именно так получаются портреты, а человеческие лица
безусловно приятнее бессмысленных упражнений с предметами. Вот хотя бы...
Впрочем, мне все равно никто не поверит. Лучше уж пользоваться
общепризнанным эталоном -- улыбкой Джоконды.
совсем точным -- иконой. Я получил ее в подарок от бабушки. А поскольку я
всегда был убежденным атеистом, подарок не вызвал у меня никакого восторга.
Но мне не хотелось никого обижать, тем более бабушку: моя обожаемая старушка
примчалась на мою свадьбу из глухой деревушки Псижа Новгородской области.
Она всплакнула, по очереди обнимая меня и мою молодую жену, и сказала:
свете. Это старинный чудодейственный образок. Я знаю, вы теперь живете
по-другому, и не осуждаю вас. Но все-таки обещайте мне всегда его хранить.
Пусть приносит счастье в новую семью.
взвешивая на ладони небольшую доску.
несколько усталым худощавым лицом. Не знаю, можно ли о лице сказать
"усталое", но именно такое впечатление произвели на меня впалые щеки и
выпуклый, неестественно высокий лоб с узлом морщин посередине. А глаза
глянули на меня так пронзительно, с такой спокойной мудростью, что я
вздрогнул.
пор, как я себя помню, он всегда был таким. Чудодейственный образок...
сунул образок на полку между книгами. Через неделю я бы по старой
холостяцкой привычке забыл о нем. Но тут случилось нам разбирать книжные
сокровища, удвоившиеся с приходом Лиды. Наткнулись на бабушкину икону. И
меня опять поразило удивительное лицо иконописного старца.
и хмурыми, с фанатическим полыханием в зрачках и обрубленными пальцами или
иными следами убиенной плоти. А тут -- высоченный лоб мыслителя и глаза, для
которых нет тайн. Как бы я ни относился к религии, но этот взгляд не должен
был упираться в пыльную книжную обложку. Нет-нет, между книгами ему не
место! И после коротенького спора -- сплошных взаимных уступок -- мы
повесили образок над нашим изголовьем -- под самой полкой с внутренней
стороны. Скрытый от посторонних глаз, старец немигающе смотрел перед собой и
что-то беспрерывно выпытывал. Мы постоянно ощущали на себе этот взгляд --
живой, пристальный и бесконечно мудрый. И чем прозрачней для вечного
наблюдателя делались наши жизни, тем настойчивей и изощренней становился его
безмолвный вопрос. Это трудно объяснить, но где-то внутри подсознательно
вызревало убеждение, что он представитель потусторонних сил. Всяких там
загробных, сверхъестественных и надчеловеческих... Ни больше ни меньше.
двойственности. Я атеист. Атеист законченный, убежденный. Даже, я бы так
осторожно сказал, воинствующий. И не то чтобы меня кто-нибудь особенно
агитировал. Или, скажем, насильно вырывал из меня это признание. Совсем нет.
Просто каким-то образом с детства, с книгами и наблюдениями в меня вошла
вера в материальное. В окружающем меня мире не нашлось места богу. Наивысшим
критерием любого действия или явления я начал считать закон сохранения
энергии -- закон, по которому немыслим никакой акт творения. Ибо что такое
акт творения? Божественное создание всего из ничего.
кроме разве факта собственной смерти. Действительно. Мне больно и обидно, но
в конце концов нетрудно представить себе пустоту вместо любого человека,
самого знакомого или крайне близкого. Его не будет -- и "De mortuis out
bene, out nihil..."[1] Но как представить себе свое собственное
отсутствие? Распад ощущений? Черноту вместо полнокровных неуловимых мыслей?
Короче, как моему единственному и неповторимому "Я" ощутить всю
бессмысленность и бесконечность собственного небытия? Бр-рр! Пожалуй, только
этим меня и не устраивает материализм. Однако я скорее поверю в переселение
душ или в непостижимое ментальное поле Вселенной, чем в существование
загробного мира!
попадается сие потустороннее произведение -- живое воплощение "Портрета
Дориана Грея"! Я бы, может, смирился, будь оно из древней египетской
пирамиды или из забытого индийского храма. Но православная икона? Икона!!
старца происходит от мастерства иконописца. Моим любимым занятием стала
детская игра в "гляделки": кто кого пересмотрит. Конечно, я всегда первый
отводил взгляд. Но мне кажется, вовсе не потому, что состязался с портретом:
просто его глаза излучали куда больше жесткости и леденящей силы!
любую его деталь -- от легчайшего колышущегося на ветру хохолка над
огромным, едва припущенным по краям и потому обнаженным лбом, до затейливого
завитка под крохотным, с едва намеченными губами ртом. Странный, никогда
мной не виданный узел морщин выглядел неестественным, но не посторонним
посреди гладкого лба. А диковатые, чуточку асимметричные усики как-то уж
очень неизбежно переходили в небольшую ладную бородку, взбитую незатейливыми
и мягкими колечками.
лишь подчеркивало то, что когда-то его сотворил богомаз.
я наткнулся на точно такого же старца. Не очень владея языком, я тем не
менее разобрался, что где-то -- впрочем, что значит, где-то? -- под боком у
меня, в Новгороде-- существует огромная, 177X129 сантиметров, икона. А раз
так, то мой чудодейственный образок, о котором пока не подозревает никто из
историков, всего лишь ее маленькая копия. Это было неожиданно и обидно --
ведь я привык считать себя единственным владельцем чуда!
отыскал моего старца в натуре. Разумеется, если натурой считать репродукцию
деревянной, писанной яичной темперой иконы, хранящейся в Новгородском
историко-архитектурном музее-заповеднике. В каталоге приводился и текст
уставной надписи: "В лето 6802 (1294) при князи Андреи Александровичи и при
архиепископе Клименте и при посаднике Андреи Климовичи написана бысть икона
сия повелением и стежанием раба божия Николы Васильевичь святому Николе в
честь и славу от века и до века. А писал грешный Алекса Петров сын. Да в
лето 7064 (1556) при державе царя и Государя великаго князя Ивана
Васильевича всея Руси самодержца и при архиепископе Пимене Великого
Новгорода и Пскова повелением и стежанием Никольского игумена Антония
обновлен бысть си образ святого Николая Чудотворца Липенского монастыря".
обновления. Дело в том, что на обороте моего образка было одно число: 6801.
Махров Алексей
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Круз Андрей