Чтение 12–й страницы книги ~Полторы сосульки~

-- По винту ничего. Но я еще раз прошу отпустить меня из цеха. Не могу
больше ходить под начальником, который сам вопросов не решает и другим не
дает.

-- Я уважаю ваше мнение, Эльдар Антонович, но не могу оголить цех. И
вообще -- последнее время начальник вроде вас хвалит?

-- Однако на декадке за меня не вступился... Да и цена этим похвалам!
Спорить я с ним перестал, в ущерб делу, вот и удостоился. Поймите, я ведь не
повышения прошу. Я могу делать в три раза больше, пусть только никто не
мешает.

-- Высокое мнение у вас о своей персоне. Ну-ну, не кипятитесь, я еще
раз подумаю.

-- Вы и раньше то же самое обещали.

-- Пока не было такой возможности.

-- Да вы даже и не вспомнили ни разу о своем обещании. Вы забыли его,
едва произнесли!

Бармин вдруг совсем успокоился, сел, закинул ногу на ногу, закурил.

-- Послушайте, Юрий Петрович, а вы никогда не задумывались, что вы --
вот такой, какой есть, -- доживаете свой век? Как тип руководителя? Как
человек? Вы отдали жизнь заводу. Ни времени, ни сил не жалели. Все, что есть
у нас хорошего, это ваша заслуга. Но недаром говорят, недостатки --
продолжение наших достоинств. В этом смысле все, что только есть на заводе
дурное, тоже создано вашими трудами... Оглянитесь же наконец! Неужели вам
невдомек, что вы стали организатором круговой поруки бездельников? Стоит
зацепить одного, поднимают вой все. Ваши поистине героические усилия по
выполнению программы -- чистая фикция: вы надрываете пуп там, где люди давно
уже научились брать умом. Вы безнадежно отстали от века. Потому что
организация производства -- не правда ли, вы кое-что слышали о ней и даже
внедрили у себя на заводе? -- так вот, она вам нужна не для работы, не для
повседневного пользования, нет, вы создаете ее на бумаге для рапорта
инстанциям. Вы ведь передовой, вы на виду, пусть вам лишний раз воздадут!

Бармин сделал несколько быстрых затяжек, плюнул на сигарету, подождал,
пока она дошипит, без сожаления посмотрел на съежившегося за своим
бесконечным столом Свидерского.

-- О, разумеется, Юрий Петрович, вы незаменимы. Вы создали
искусственный организм, который держится на вашем таланте -- на вашем не по
назначению потраченном таланте. Вы скрепили сие создание своей недюжинной
волей, подобрали бестелесных помощников, которые не мешают проводить
единственно вашу позицию. Пока искусственный организм работает, дышит, дает
продукцию, никого не интересует, что там у него внутри. Политика ваша, Юрий
Петрович, на нервах, на жилах, любой ценой. Вот почему вы незаменимы: с вами
уйдет целая система. Никто вашу линию не продолжит. Она сама отомрет. И
остатки ее надо будет тщательно выпалывать, вытаптывать, разгонять всех тех,
кого вы с великим тщанием выращивали. О вас никто не вспомнит с
благодарностью, несмотря на все ваши заслуги и награды. Не обольщайтесь. Вы
пережили себя, свой талант!

-- Что вы от меня хотите? -- враждебно спросил Свидерский.

Ему не нравилась эта внезапная перемена в Бармине. Он лихорадочно рылся
в памяти, но не мог ничего там найти для возражения. Талант, талант!
Заладили про талант. Да что вы знаете о моем таланте? Вы, которые никогда не
летали, которые если и отрывались от земли, то только в лифте?

-- От вас? -- Бармин рассмеялся. -- От вас, Юрий Петрович, я уже ничего
не хочу. Я счастлив тем, что не так уж много у нас таких. Вы ведь понимаете,
раз я все это вам говорю, значит, подыскал себе место. К сожалению, это тоже
ваш стиль: правду вам можно сказать только имея в запасе другую работу.

Свидерский встал -- маленький, ссохшийся, вежливый, не очень-то задетый
словами Бармина, защищенный от всего мира привычной обстановкой. Он любил
громоздкие вещи -- свой огромный, беспорядочно заваленный бумагами стол,
шкафы с кубками и памятными призами заводу, просторный, как аэродром,
кабинет с закругленными поверху окнами на двух стенах и стульями по
периметру, любил потому, что этот кабинет служил ему уже тридцать лет,
половину жизни! Волосатая пальма и тяжелые шторы лишь подчеркивали рабочий
аскетизм главного инженера и не мешали сосредоточиться.

Бармин тоже встал, покачался с носка на пятку, пошел к двери, но
обернулся:

-- Мне обидно покидать завод из-за того, что пришелся не ко двору. И
что еще обиднее -- покидать, осознавая себя правым -- и бессильным!

Он хлопнул дверью.

Юрий Петрович свирепо выдохнул, стараясь вместе с воздухом выплеснуть
из себя злость. Злость не проходила. Он сел. Закрыл глаза. Расслабился. Дал
себе полный покой. И сразу почувствовал, как тело благодатно всплывает над
сиденьем.

-- Ну, все у вас на сегодня? -- раздался насмешливый голос Шабалова. --
Здорово вы всех в кулаке держите, а?

-- А вы не могли бы уже уйти? -- Юрий Петрович открыл глаза.

Арт стоял перед ним в нормальном облике и радужно мигал вспышкой.

-- Нет-нет, не только с завода, -- поспешно добавил Юрий Петрович. --
Совсем. Туда, в свое будущее.

-- Разве вам станет легче? Каждый из нас стоит перед судом будущего.
Скоро вам заявят такое в глаза и другие, не только Бармин.

-- Мальчишка! -- прошипел Свидерский.

Будь тут один Бармин, он бы с ним справился. С одним Барминым чего не
справиться. Да только много уже таких барминых. В сварочном двое. У
конструкторов один. В ОТК тоже такой непогрешимый-непримиримый. А главбух?
Даром что шестьдесят с хвостиком, войну и культ пережил, а туда же, вечно у
него особое мнение. Великое счастье, разобщены смельчаки, не видны друг
другу, не то что остальные, объединенные трусостью. Нет, стареет, стареет
Свидерский. Раньше ему сам директор был не указ, уже не одного в этом
кабинете пересидел. Теперешний тоже вначале свою линию гнуть пытался,
пришлось тогда всех своих на ноги поднять. Директор на заводе -- горит план
ярким пламенем. Куда-нибудь ненадолго отлучается, оставляет за себя
Свидерского -- и план в кармане. Вот так. Покрутился немного нынешний
директор -- и понял, сдался, к главному инженеру пошел за советом. А как же?
Кому охота, чтобы заметили где надо, кто работе мешает? Не родился еще такой
человек. Жаль, уходят времена. Уже и в парткоме все чаще авторитетом давить
приходится, не так, как прежде, когда по одному взгляду все руки дружно
взлетали вверх. Но не надейтесь, жив еще Свидерский. И система его жива!

-- Мальчишка, говорите? -- прервал мысли Юрия Петровича Шабалов. -- А
ведь ему тридцать три. В его возрасте вы уже этим заводом командовали. Не
странно ли? С буржуазными спецами -- и то сотрудничали. А с нормальным нашим
парнем общего языка не находите. Через десяток лет такие, как вы, от реформ
его отучат. Заставят задуматься о нервочках. О пенсии. Да слава богу,
которого нет, попадет он скоро в хорошие руки.

-- Уйдет все же?

Такая радость была в голосе Свидерского, что Арт рассмеялся:

-- Не рассчитывайте, есть иные пути. И поскольку вы все равно ничего с
будущим не поделаете, раз уж оно состоялось, то я вам оттуда газетку
захватил. Смотрите, кто из него вырастет!

Свидерский небрежно развернул паутинной толщины прочный лист, пошарил
глазами по полосе и вдруг вскочил, стоя посмотрел дату под названием.

-- Да. Никогда бы не подумал.

-- Думать по-настоящему вы отвыкли давно, едва уверовали в свое право
решать за всех, впрочем, тогда же приблизительно вы и решать перестали, --
дерзко заметил Арт с барминскими нотками в голосе.

-- Как-то здорово у вас с Барминым получается: тот ничего не делает,
другой зря хлеб жует... Кто же тогда работает?

-- Так это ж не благодаря вам, а вопреки. Знаете, как вас на заводе
кличут? Свидубский.

-- Слушайте, по какому праву вы мне все это рассказываете?

-- У будущего одно право: оно точно знает, что именно до него доживет.

-- Не слыхал я до сих пор о ваших коллегах в прошлом... Иначе почему
молчат те, кому вы открылись?

-- Предполагаете описать мое появление в мемуарах? Не смешите, Юрий
Петрович. Ну кому вы посмеете выдать меня? Вы, насмерть обокравший себя,
растоптавший свой талант? Достаточно того, что вы изо всех сил придерживаете
прошлое, лепите из него удобное для себя настоящее, не боясь выпасть из
будущего, потому что ваше будущее -- это день нынешний, дальше вам не
заглянуть... Нет, гражданин Свидерский, вы постараетесь забыть меня,
вычеркнуть из сегодняшнего вечера, выбросить из головы. Не было меня. Не
было. Не было -- и все!

Арт обошел Юрия Петровича, снял со шкафа светящийся диск, щелчком
совместил с тем, что уже висел на груди. Отщипнул и выдернул на длину
вытянутой руки паутинку записи. Судя по цвету, заполнение качественное. Этим
кадрам у них там цены не будет. И Эльчик Бармин не один раз хохотнет над
кадрами собственного прадеда в зеленой молодости, на переломе судьбы.

Юрий Петрович стоя следил за сборами Арта, и у него усиливалась тягость
под ложечкой, от которой -- не продохнуть, Он все еще держал в руках газету,
и газета жгла ему руки. Он мял, растягивал паутинный лист, и статья о
Бармине корчилась, разбухала, выпячивала строчки крупных, выпуклых букв.

-- Оставьте мне газету, -- внезапно попросил Свидерский, не глядя на
Шабалова.

-- Что вы, это невозможно! -- возразил Арт.

-- Боитесь наследить в прошлом? Получить взыскание? А если вот так?

Свидерский скомкал лист, сунул в ящик стола, повернул ключ, вынул его и
спрятал в карман.

Арт покачал головой:

-- Напрасно вы... Едва я исчезну, растает все, что меня сопровождает...
Хронозащита...

Свидерский вцепился в край стола, словно побоялся вдруг очутиться вне
времени. Неимоверно хотелось взлететь. Полетать хоть немного. Хоть от стены
до стены. В полуботинки, похоже, кто-то насыпал раскаленного песку. Тускнел