лп
спора. Юрка взвизгнул, вцепился в локоть. Но преимущество было не на стороне
нападения. Эльдар припечатал поэта к дивану, хорошенько раскачал до стона
стареньких диванных пружин -- и процедил сквозь зубы:
поэму "Атлантида":
и торопился до ужина выяснить отношения. -- А Таня -- его жена?
поморщился:
из-за недостатка времени нужно было принимать решение самостоятельно, а
этого Опокин не любил. Во-вторых, работы оставалось с гулькин нос, ищи
теперь замену, вводи в курс -- морока! В-третьих, Эля Бармин прекрасно ловит
мизер, придется теперь приглашать на пульку этого долговязого и
простодушного Чурюсова, а он такие сумасшедшие сносы делает -- на каждом
круге полжизни теряешь!
станцию надо. Не беспокойтесь, сам оформлю. От столовой? Через два часа?
Спасибо.
книги. Машинально походил вокруг столовой, пока водители ужинали. И так же
машинально объяснил старшему колонны, почему ему надо в Ленинград. В кабине
было грязно, и он не сразу отогнал мысль, как после рейса будет выглядеть
роскошная светлая куртка с капюшоном. Потом напрягся и разом откинулся на
сиденье. Водителя следовало развлекать. Как всегда с незнакомым человеком,
Эльдар мучился вопросом, о чем поговорить. Не умея ничего придумывать, он
остро завидовал тем, кто на любого случайного слушателя накидывается
напористо и интригующе, и через минуту оба становятся закадычными
собеседниками.
настолько, чтоб сразу исчерпать тему, но и не так бесстрастно, чтоб походило
на случайную дорожную болтовню. Фраза как бы приглашала посочувствовать.
немедленно откликнулся шофер. Будто его включили. -- Нырнул и больше не
всплыл. Вытащили, а у него ни капли воды в легких -- от страха загнулся.
дорогу снежные барханы. На пятьдесят четвертом километре, сразу за
поворотом, Бармин подумал, что несчастье всегда притягивает несчастье, не
доехать им без происшествий. Вскоре шофер чертыхнулся, притормозил, вышел,
сильно хлопнув дверцей, открыл радиатор:
хочешь, здесь сиди...
осколком сахара, который при откусывании нужно было удерживать двумя руками.
Еще запомнилась несокрушимая вокзальная скамья, где он сидел, не читая, с
книгой на коленях. Все было как в сухом банном тумане: и печет, и мурашки по
спине от холода. Юрка Красильников вставал перед взором низенький, шумный,
добродушный, громоподобно выкладывающий первому встречному самые тонкие и
интимные стихи. Когда Юрка смеялся, то ухватисто прижимал нос большим и
указательным пальцами, слегка выделенными из кулака, и прерывисто, с
раскатами, фыркал. Себя он весьма заслуженно почитал за прозрачный талант,
рецензии с удовольствием коллекционировал, а советам не следовал никогда.
прослонялся по коридору, пока проводница не указала купе. Два солдата сели
на этой же станции, но уже раскидали вещички по полкам и говорили о
ресторане. Оба воспросительно взглянули на Эльдара:
часа ночи...
Николай. А его зовут Хайргельды. Можно короче, Хаир.
него хотят, но в конце концов достал теплую полюстровую и бутерброды. А
когда его пригласили присоединиться, в момент проснулся, принес холодную
курицу и что-то в бутылке. Николай вел себя широко и с той степенью
независимости, которую придают солдату хороший перевод от родителей и начало
десятидневного отпуска, не считая дороги. Элька скоро потерял нить разговора
и, разрывая жесткие куриные сухожилия, нечасто напоминал:
своем купе. Каира и Николая не было. Подушка и ботинки на полу носили следы
проигранной борьбы с морской болезнью, убранные не очень умелой, но
тщательной мужской рукой. Эльдар брезгливо оделся, размышляя, как нехорошо
получилось, что не уплачено за ужин. Счет в ресторане и без того повергал
Эльдара в колебания: следует ли равномерно делить потраченное или смириться,
если за тебя платят? А может, вынуть скомканную бумажку и не глядя швырнуть
перед официантом в общую кучу? Он всегда краснел и маялся, осознавая, что
таинственное братство "Сегодня ты, а завтра я!" рыцарски существует без
посторонних... Ехал Элька, естественно, при деньгах. Но расплачиваться за
всех не хотелось. Да и не было уже рядом тех, с кем ужинал. Однако
вспоминать, что его долю внес солдат, было мучительно.
кивнул им на прощанье, справедливо рассудив, что остановиться теперь и
начать разбираться вдвойне неудобно. В конце концов, он никогда в жизни с
ними больше не увидится! Чувствуя спиной презрительную усмешку Николая, коря
себя за бесконечное свинство, сошел на серый перрон.
Ленинград сегодня не будет. Однако внутреннее чутье убеждало: успеет, все
равно успеет...
пассажиров в фетровых бурках. На всякий случай подошел к справочному бюро:
Ленинград? Мама, понимаете, умерла...
про друга показалось неуместным, не посочувствуют...
расписания авиалиний и предложила Омск. Эльдар подумал, как в бухгалтерии
примут отчет за командировку с неожиданным финтом
Караганда--Омск--Москва--Ленинград. Больше -- хоть и говорят, что в
несчастье обостряется память, -- ничего особенного не запомнилось. Вечером
был дома. И, едва поздоровавшись с женой, хотел бежать к Юрке. Таня
удержала:
сейчас захлестнуло и рвалось наружу. Эльдар понимал бессмысленность и
неправоту самобичевания и все-таки громоздил напраслину, не мог ничего
поделать со своим глухим подсознательным ясновидением на грани волшебства. А
оно в этот раз было жестоким: может, и правда ничего бы не случилось, будь
он здесь? Как он смел, как мог не помешать Юркиной смерти? Они обмывали
очередную Лешину звездочку в тот самый момент, когда Юрка делал последний
вздох. И отчаянно чокались чашками с кофе, поскольку единогласно установили
в гостинице "сухой закон". И у него, у Эльки, не дрогнула рука. И ни капли
не пролилось из чашки. И после громкого тоста не стала поперек горла сушка.
Будто все в мире осталось нормальным. Без Юрки!
Удивительная силища -- проницательность умирающего -- заставила его написать
завещание и заложить в книгу, так что листок нельзя было не заметить в
случае смерти. Всего-то три дня болезни, исход которой Юрка предугадал,
породили документ, хоть и не заверенный нотариусом, но освященный последним
в жизни человеческим правом -- волей уходящего: "Все рукописи завещаю жене,
стихотворение "Я черной ночью укололся" -- матери. Поэму "Цепь цепей" --
Конюшевский Владислав
Роллинс Джеймс
Суворов Виктор
Орловский Гай Юлий
Куликов Роман
Афанасьев Роман