казалось, на все пойдет, чтобы сохранить жизнь, добыть свободу. Но не
предвидел, чего от него потребуют. Как будто обо всем передумал, а такого
предвидеть не сумел. Потому и чувствовал, что не сделает так, просто не
сможет. Прислушивался к себе с каким-то удивлением, с посторонним
интересом. Мысленно убеждал себя, что если захочет, если действительно
захочет, то и сделает. Но как только принимался обдумывать все, так сразу
же натыкался на какое-то глубинное сопротивление. По инерции еще
размышлял, но уже знал внутри себя, что не сможет. Это было бы слишком. С
таким грузом на сердце уже не подняться, не выжить. Да и жить-то для чего
растоптанному вконец? Для чего? Ведь твердо знал, что земною жизнью любая
другая жизнь кончается, что ничего не будет потом.
Как существовать потом, ненавидя себя, свое предательское тело, которое
толкало его на унижение из одного животного страха?
лижет. Серные огоньки вспыхивают. Котлы с грешниками кипят.) Язык особыми
тисками зажмут, чтобы не мог богохульник кричать, не смущал бы, окаянный,
речами предсмертными честных обывателей. Сунут длинную свечу ему в руки.
Цепь вокруг тела обмотают. Солдаты и монахи с факелами по обе стороны
выстроятся. Погребальные молитвы затянут они, как поведут его на аутодафе.
А в часовне колокол зазвонит. Начнется панихида за упокой души
приговоренного. Еще живого отпевать будут. Вот как оно все получится. Вот
как... Но не санбенито и не тиски страшны, не панихида. Хворост подпалят
под ним. Жечь станут на медленном огне. Как долго это будет, пока смерть
придет! Как долго! И мука страшна, но ожидание ее, быть может, куда
страшнее.
неудержимо и жадно. Но жажда не исчезала. Желудок водой наполнялся, а язык
горел. В животе булькало, когда вставал, а пить все хотелось.
каменным полом. Руки протягивала. Куда-то звала. Одежды ее как от ветра
нездешнего раздувались. Манила его. А он все не шел, не мог пойти. И
улыбка ее, всепрощающая, озаренная, знающая улыбка мертвых, которые
снятся.
требовал. А она на столе горела. Масляным сумраком стены красила.
разорвал, как сквозь смерть пробился. Не помня себя, схватил перо, крупно,
во всю страницу <Защитительная речь> начертал. Сразу и легче стало. Жар
схлынул. Даже легкий озноб бить стал. Будто резко вдруг похолодало в сырых
подземельях. Впервые за долгие дни заснул. А как проснулся, чувствуя во
всем теле непонятную легкость, сразу же за работу принялся. Знал, что
перешел свой Рубикон, преодолел. Писал быстро, лихорадочно. Чувствовал,
что хорошо получается, убедительно.
своем. Что раньше выглядело расплывчатым, обрело вдруг яркую плоть и
какую-то сверхчеловеческую страстность.
старался даже не думать. Все надежды возлагал на Друга. Верил, что тот
сумеет помочь, не оставит в беде.
Сердце торопилось. Он едва за ним поспевал. Быстро перебелил текст.
Застучал в дверь. Отдал офицеру бумагу. Тот принял ее, не снимая перчаток.
Молча поклонился и, лязгая шпорами, ушел в черноту отворенной двери...
теперь завертится, закрутится. Кончатся несменяемые и душные сутки его
заключения. Бдения и страсти его закончатся.
по-прежнему приносили по первому его требованию, но на вопросы не
отвечали.
Офицер взял бумагу в руки. Секунду подержал ее. А потом молча покачал
головой и возвратил Мирандо. Вроде бы незначительное событие. Совсем не
неожиданно. Но почему-то страшно ему сделалось после. Будто все
окончательно сжег он за собой и предоставлен страшной своей судьбе.
Отдаленность от всех, обреченность свою ощутил.
принадлежности унесены. Бросился к двери. Застучал что было сил. Но никто
не открыл ее и никто не спросил, что ему надо. Таков был ответ на его
выбор. И от этой грозной молчаливости тоскливое предчувствие еще сильнее
сжало сердце. Жутким холодом вдруг повеяло в камере. Понял, что
превратилась камера заключения в камеру смертника.
допросы, на которые его вызывали, и защитительная речь только приснились
ему. Даже облик Друга стал забываться. Все труднее удавалось воссоздать в
памяти туманные, расплывчатые черты. Но сердце по-прежнему вздрагивало,
когда он думал о Друге. Последней умирает в человеке надежда. Надежда не
умирала. И узник жил ее жизнью.
скрипом. Это была их излюбленная метода.
тюрьмы. Все смешалось в голове, он перестал разбираться в
последовательности событий.
конгрегации? - спросил он стража и проводника своего.
рукой в черной перчатке. И перстень безнадежной звездой сверкнул в
рассыпающемся свете факела.
на сомкнутые удлиненные ноги распятого.
своего далека, отрешенно и незаинтересованно разглядывал.
нашел неубедительной преамбулу следствия, которая характеризует вас как
еретика. Эксперты-теологи квалифицируют вас как еретика нераскаянного. Вы
улавливаете разницу?
голову.
Нераскаянного еретика ждал костер.
опровергну ее и в том случае, если она будет изменена.
Друг. - На дыбу его! Эй, мессер Гвидо!
медленно приподымают со стула.
обойтись без крайних мер. Я уверен, что фра Валерио станет сотрудничать с
нами. Не правда ли?
Все окончательно смешалось в бедной голове его. Опустошенно переводил он
широко раскрытые глаза с одного следователя на другого. Их лица корежились
и мутнели, теряли четкие очертания, приобретали водянистую зыбкость.
Голоса доносились как будто издали, приглушенные. А то вдруг налетали
подымающиеся до резкого крика, как стая черных летучих мышей с когтистыми
перепончатыми крыльями.
Другу, но лицо все кривилось, расплющивалось. - В преступной гордыне своей
он осмеливается вступать в полемику со следователями Святой службы. Ему
предлагают взамен сотрудничества жизнь и свободу, а он передает нам вот
эту пачкотню! - Друг брезгливо коснулся пальцем какой-то бумажки на столе.
примирительно сказал Фанатик.
этого опаснейшего преступника Риму. Пусть он предстанет перед тамошним
прокурором и генералом доминиканцев. Они ему покажут! Хватит церемоний!
Наше терпение исчерпано. Снисходительности пришел конец.
Фанатик. - Я не верю, что мессер Мирандо окончательно погиб. Это не
закоренелый грешник. Он еще может исправиться.
срываются мутноватые пузырьки и уносятся вверх со страшным булькающим
звуком. От этого звука голова его чуть просветлела, и он с ужасом
попытался осмыслить случившееся. С ним явно произошло нечто неописуемо
ужасное. Только он забыл, что именно. Силился вспомнить. Превозмогал себя.
Но все расплывалось, уносилось, укачивалось ленивой водой.
проблескивало, как масляный свет на легкой зыби. В один из таких
проблесков Мирандо и ощутил полнейшую пустоту в груди. Он уже ничего не
боялся, ничего не хотел, ни в чем не пытался разобраться. Все связи вдруг
распались. Разлетелись. Бессильно обрушились. Словно расклепанная цепь. Он
чувствовал, что его раздавили, выжали, как лимон, швырнули в зловонную
скользкую яму. Все вдруг низвергнулось. Жизнь. Опыт. Привычки.
Последовательность причин и следствий. Соответствия.
Андреев Николай
Браун Дэн
Свержин Владимир
Володихин Дмитрий
Суворов Виктор
Акунин Борис