Чтение 33–й страницы книги ~Море Дирака~

- Во всем. Хотя бы в том, что тебя только чуть задело. Застрянь хоть
один осколок поглубже - каюк!

- Говорят, и так раны на животе обморожены.

- До свадьбы заживет.

- Будем надеяться. Внутри бы мне эти осколочки все кишки заморозили и
кровь... Валентин Алексеевич, а когда можно будет опыт в космос перенести?
Конечно, если все будет благополучно?

- Думаю, что скоро. Крупнейшая же проблема, как к ней ни подойди! И с
точки зрения философии, и физики, и космологии. Это же ключ к таким
загадкам, как эволюция метагалактики, рождение звезд, преобразования
вещества во вселенной! Да мало ли... Только опыт на спутнике нужно очень
тщательно подготовить. Учесть все до пылиночки. И конечно, сто раз
опробовать.

- Вы успеете собрать мою установку?

- Твою - успею, такую, как надо, - нет.

- Моя была плохая?

- По идее - отличная, по исполнению - примитив.

- Интересно знать, почему?

- Все по той же причине. Кустарь! А что с кустаря возьмешь? - Урманцев
развел руками.

- Приклеивать ярлыки, конечно, легче, чем аргументировать.

- Ты как себя чувствуешь?

- Вы уже в третий раз спрашиваете.

- Надо будет - спрошу еще. Хочу знать, не устал ли ты от разговора и
можно ли тебя легонько высечь. Вдруг тебе моя аргументация "не показана".
Так, кажется, врачи говорят?

- Аргументация мне показана. Ешьте апельсин.

- Терпеть их не могу. Я больше специалист по части огурчиков или там
грибков. Так хочешь знать, почему ты кустарь? А не обидишься? Не надо, не
обижайся... Ты в сверхпроводники свинец взял? Знаешь, какая у него
критическая температура?

- Знаю. Для первых опытов не хотел брать дорогой сплав. А то мог бы
взять ниобий-три-индий.

- Ясно. Какая у него критическая?

- Самая высокая! Восемнадцать по Кельвину.

- Так вот, учти на будущее. У того же свинца, если он заполняет поры
губчатого силикона М-46, переход в сверхпроводящее состояние возможен уже
при тридцати градусах. Молчишь? И молчи. Лучше подумай, какой выигрыш по
сравнению с твоей кустарщиной даст такой сверхпроводник в жидком гелии.
Теперь второе... Ты пробовал инициировать обмен фононами?

- Как?

- Слышал когда-нибудь о лампах черного света?

- Черного?

- Да. Я имею в виду лампы из увиолевого стекла... Опять молчишь? Так и
запишем. Адсорбент у тебя был, конечно, угольный? Можно не отвечать. Я
знаю, что угольный. Посему на всякий случай запомни, что иногда полезно
применять обработанную плавиковой кислотой платину. Перейдем теперь...

- Хватит, Валентин Алексеевич! Не надо. - Михаил поднял руки над
головой. - Я все понял.

- Хватит так хватит, - охотно согласился Урманцев. - Можно побеседовать
и на более отвлеченные темы. Ты не устал?

- Нет. Просто я понял сейчас, что ни черта не стою!

- Значит, эволюционируешь. Каждый научный работник рано или поздно
должен пройти через эту фазу. Тебе повезло, ты вступил в нее вовремя.

- Слабое утешение.

- А я не утешаю. Ты профан. И я профан. Все остальные тоже профаны. Но
в этом-то вся штука: кроме профанства, нам дано еще кое-что. И у каждого
оно свое, индивидуальное, иногда уникальное. Научиться интегрировать эти
индивидуальности, направлять их на решение общей задачи, не забывая при
этом степени и широты присущего им профанства, - вот что необходимо для
современного научного коллектива.

- Парадокс?

- Имей в виду, что Евгений Осипович тоже многого не знал. Он не любил
вдаваться в детали. Его интересовала только суть, и плевать он хотел на
то, как эта суть добыта. Он был в курсе всех наших работ и ясно
представлял себе, что эти работы должны дать. Понял? Зато каждый из нас
свое узкое дело знал куда глубже, чем он... В тебе он сразу разглядел
творческую индивидуальность. Его мало волновало, что ты в общем почти ни
черта не знаешь. Он только спросил тебя, хочешь ли ты знать больше. Ты
ответил утвердительно, и этого оказалось достаточно.

- Он был выдающийся человек! Широкий такой...

- Несколько небрежный и великодушный. Да, брат... Такого шефа у меня
уже никогда не будет.

- Меня страшно интересует одна вещь, Валентин Алексеевич. Только...
Поймите правильно!

- Ты говори, а потом мы обсудим, как это надо понимать.

- Вот я о чем думаю, Валентин Алексеевич... Кто-нибудь продолжил бы
работу над пробоем вакуума, если бы я не стал или не смог этим заниматься?

- Ишь ты! Чувствую, что твоя эволюция идет в замедленном темпе. Не
хотел я тебя уж очень разочаровывать, да, видно, придется сказать. Как
думаешь, друг ситный, кроме чуда советского цирка, в Союзе нет
специалистов по криогенным методам откачки?

- Да не о том я вовсе!

- А ты не кричи, а то температура поднимется. Суть в том, что в задаче,
поставленной перед нами Ортом, вакуум - дело второстепенное.

- То есть как это "второстепенное"?

- Очень просто, брат. Выведи на орбиту спутник с пустотелым объемом - и
черпай себе вакуум кубометрами.

- Что же тогда важно? Мощный разряд энергии?

- И это пройденный этап. Главное, брат, в регистрации. В ней вся суть.
Старик хотел установить, что в каждом кубическом сантиметре пространства
ежесекундно рождается 10^-45 грамма вещества. Пусть наш энергетический
разряд, эквивалентный вес которого можно учесть, увеличит эту цифру в
миллион раз. В объеме десяти кубометров это составит 10^-34. На каких
весах ты сумеешь взвесить такой, с позволения сказать, груз? Не знаешь?
Зачем же тогда ставить эксперимент, если мы не в состоянии измерить его
эффект? Я тебе рассказываю обо всем этом по двум причинам. Прежде всего -
моя благородная просветительская деятельность чуть-чуть уменьшит твое
невежество. Ну и, наконец, не следует забывать и о роли воспитания, если,
конечно, оно уместно в применении к гению-одиночке и главной спице
неведомой колесницы. Не обижаешься еще?

- Не обижаюсь пока.

- Это хорошо, что "пока"... Потому как я все тебе сказал. Больше
сказать нечего.

- Как нечего? А регистрация? Неужели все впустую?!

- Зачем же впустую? Регистрацию мы разработаем. Только это пока секрет.
Нельзя об этом еще говорить. Тем паче в общественном месте. Понял?

- Здорово вы меня высекли, Валентин Алексеевич! Право слово, здорово!

Михаил откинулся на подушку и прикрыл глаза. К щекам его прихлынул
темный пульсирующий загар. Во рту стало сухо и горько. Ему показалось, что
кровать тихо стронулась с места и куда-то поплыла, кружась и проваливаясь.
Из глухого далека слышал он слова Урманцева, но не всегда улавливал их
смысл.

- Ты уж прости меня, брат. Я вовсе не такой толстокожий, как ты,
наверное, решил. Что я, больниц не знаю, что ли? Лежишь себе один и
думаешь, думаешь, пока башка не затрещит. Такое иной раз надумаешь, что
самому потом смешно... Вот и пришел ввести тебя в курс дела. Теперь легче
станет. Будешь хотеть выздороветь.

Михаил понял только эту фразу. С трудом разлипая подернутые туманной
пленкой глаза, попытался ответить:

- Хочу... Очень хочу!

- Молодчина! Теперь отдохни, выспись. Я к тебе еще приду.

- Не уходите... Я сейчас, одну минуточку... У меня всегда в это время
температура поднимается. Попить мне дайте, попить!

Урманцев плеснул в кружку немного кипяченой воды из мутноватого
больничного графина.

- Теплая вода и горькая. Горькая.

Урманцев чуть-чуть глотнул. "Это во рту у тебя горько, брат", - подумал
он и, достав перочинный нож, разрезал большой апельсин. Вылил воду из
кружки и выдавил туда сок. Его оказалось очень мало. Пришлось выдавить еще
три штуки. Только тогда соку набралось достаточно.

- Попей теперь это... Ну как, хорошо?

- Липкий очень и едкий... Вы не уходите. Я сейчас... Сейчас.

"Завтра ему станет легче, - подумал Урманцев, глядя, как Михаил мечется
на горячей мятой подушке, - перестанет тревожиться".

Урманцев вспомнил госпиталь в Семипалатинске. Рядом лежал
двадцатилетний танкист с ампутированной ногой. Он все думал и думал, как
примет его жена. Долго не решался написать. А по ночам, запрокинув
обезумевшую голову, метался в жару и кошмаре.

Когда пришло письмо, побледнел и потемневшими глазами долго смотрел на
белый треугольничек... Через месяц он поправился и уехал с покруглевшей
рожей домой, подарив на прощание Урманцеву зажигалку из
двадцатидвухмиллиметровой гильзы. Она потерялась во время ночной бомбежки,
которая накрыла эшелон почти у самой линии фронта. "Стоило лечиться в
госпитале, чтобы помереть под бомбой", - подумал тогда Урманцев,
распластавшись на вобравшем солнечное тепло белом гравии. Но все обошлось.
Только та зажигалка потерялась...

...Вошла сестра и стала раздавать больным термометры.

- Посетители! - громко сказала сестра. - Через двадцать минут чтоб
покинули палату. Больным отдыхать надо.