Чтение 56–й страницы книги ~Море Дирака~

- И стило.

Криш протянул ему авторучку.

- Вы, кажется, математик, студент?

- Да, профессор.

- Сейчас я дам последовательность. - Он стал что-то царапать на бумаге,
близко поднося ее к глазам. - Вы попробуете ее разгадать. Если
догадаетесь, то продлите этот ряд.

Он протянул мне листок.

Там было только десять букв:

О Д Т Ч П Ш С В Д Д

Сначала мне пришло в голову, что это начальные буквы слов какого-то
известного стихотворения или пословицы. Но я никак не мог подогнать их под
хаотические отрывки, лихорадочно вспыхивающие в памяти.

- Не знаете?.. Это числа натурального ряда. Один, два, три и так
далее...

- Я подумал, что это стихи.

- Вы восторженный интеллектуал, милейший, а не точный, сухой математик.
Ни черта из вас не выйдет. В математике, разумеется... Силис! Дайте ему
мой тест.

Криш протянул мне отпечатанную на папиросной бумаге анкету. Вопросы там
были самые престранные. Начиная от "Краснеете ли вы, попадая в незнакомое
общество?" до "Способны ли вы ударить женщину?".

- Вы должны отвечать только "да" или "нет". Да - единица, нет - нуль.
Не вздумайте лгать. Тест учитывает и эту возможность. Пишите все, как
есть. Тогда результат может оказаться благоприятным.

Я быстро заполнил листок, хотя вопросы, вроде "любите ли вы
коммунистов?", несколько меня озадачили. Трудно ответить определенно. Но
анкета была пристрастной и безразличного отношения не допускала.

- Сколько у него, Силис?

- 01101110001101.

- Чувствительный интеллигент, отрицающий всякие принципы. Внутренне
порядочный, но скрывающий это даже от самого себя. - Старик раскрыл,
наконец, и другой глаз. - Что ж, на сегодняшний день это не худший
представитель рода человеческого. Но может дать опасные мутации, если
наступят более суровые времена.

- Зачем столь скоропалительный вывод, профессор? - вмешался Криш.

- Эх, молодые люди! Мне приходилось жить, как сказал Монтень, в такое
время, когда вокруг нас хоть отбавляй примеров невероятной жестокости. В
старинных летописях мы не найдем рассказов о более страшных вещах, чем те,
что творятся у нас повседневно.

- Вы всегда удачно цитируете, профессор. Но цитата не может оправдать
предвзятое отношение. И не станет профилактической прививкой от обиды.

- Э-э... Если он сразу же не разучится обижаться на меня, мы не
сработаемся. Помните, как ветхозаветный Гидеон вопрошал господа? "И сделай
мне знамение, чтобы я знал, что ты говоришь со мной". Я, конечно, не
господь, но тоже не могу предупреждать каждый раз: не обижайтесь, я сейчас
начну злословить... Кто ваш любимый художник, молодой человек?

- Гоген.

- За яркость красок или за близость к некоему сверкающему откровению?

- Не знаю.

- А вы не склонны к пантеизму? Не кажется ли вам, что мировая душа
разлита во всей природе?

- Я слишком рационалист, чтобы допустить это.

- Ничего не бывает слишком... Вы читали Спинозу?

- Только "Этику".

- Математика всегда привлекают теоремы... Но мне-то, собственно,
безразлично, читали ли вы Спинозу или не читали. И изменить это ничего не
может... Чему предначертано свершиться, то и сбудется. Но я, впрочем,
начинаю болтать чепуху. Силис! Голубчик. Спуститесь в погреб. Там,
кажется, должна быть бутылка прозрачной. Принесите ее сюда. И кусочек
соленого лосося, пожалуйста.

- Но, профессор... - попытался возразить Криш.

- Никаких "но"! Я должен быть сегодня в форме. У нас с молодым
человеком будет серьезный разговор... А я так плохо чувствую себя,
Кришьян. Сходите в погреб. Я очень прошу вас.

Криш пожал плечами и вышел. Я слышал, как скрипели ступеньки под его
ногами.

- Такие вот дела, милый Петер, - вздохнул старик и озабоченно покачал
головой.

- Меня зовут Виллис, господин профессор. Виллис Лиепень.

- Нет. Ты - Петер. Петер Шлемиль, у которого я хочу отнять тень. Ты
знаешь, как дьявол купил тень у Петера? Знаешь... Ну, вот и я хочу купить
у тебя тень. Только денег у меня нет... Нет золотых гульденов, чтобы
оплатить твою бессмертную душу. И латов-то не всегда хватает на
бутылку-другую прозрачной. И куда только уходят деньги... Конечно, я бы
мог иметь ведра серебряных пятилатовиков, кадки золотых блестящих
двадцаток. Благо на монетах нет номеров и всяких там серий. Они все
одинаковые. Им и положено быть одинаковыми, как однояйцевые близнецы...
Да! Я мог бы... Но не хочу. Не хо-чу! Нельзя осквернять чистое дело. Даже
ради него самого. Цель не оправдывает средств. Напротив, средства иногда
пятнают цель. Я занимаюсь только белой магией и не хочу иметь дела с
черной. Пусть я умру с голоду. Впрочем, с голоду я не умру. У меня в
погребе четыре пуры [пура - 50 килограммов] картофеля, бочка соленой
лососины, мучица. Есть и бочонок масла, мед, ящик копчушки. Что еще
человеку надо? Только немного водки. А она кончилась, и Силис не принес
мне. Какое у нас сегодня число? Ах, так! Значит, скоро жалованье! Ну вот,
видите, все идет превосходно, и я покупаю вашу тень, милый Петер
Шлемиль... А, вот и Силис! А ну, давайте ее сюда, Силис. Давайте!

Не вставая с кресла, старик извлек откуда-то грязный граненый стакан и
фаянсовую кружку с отбитой ручкой.

- Больше посуды у нас, кажется, нет... Впрочем, может, молодой человек
не будет? - Он выжидательно уставился на меня.

- Да, профессор. С вашего разрешения, я лучше откажусь.

- Ну и великолепно! То есть я хотел сказать, что очень жаль. Но не смею
настаивать. Не смею... Держите кружку, Силис.

Он быстро плеснул в кружку и медленно и осторожно наполнил стакан до
краев.

- Можете вылить остатки. Хватит на сегодня. Пора приниматься за дело...
Или... уж лучше сразу покончить с этим. Тем более что больше у нас ничего
нет. Разлейте, Силис.

- Нет, профессор. Вы сказали - вылить. Будьте последовательны. "Eppur
si muove!" [А все-таки она вертится!] Видите, какая воронка? Кориолисово
ускорение.

Профессор сосредоточенно смотрел, как Силис выливает водку в форточку.
Она вытекала беззвучно. Все заглушал шум дождя.

- Вы безжалостный ученик, Силис. Никогда вам этого не прощу. И не надо
слов! Не надо... Помогите мне лучше подняться, идиот. Пусть ваши дети
отплатят вам тем же. Видит бог, как вы издеваетесь над старым учителем. Я
же отец вам, Силис. Неблагодарный вы щенок. Ой! Проклятый радикулит!
Проводите меня к роялю. Мне нужна нервная разрядка.

Он сел за рояль, морщась от боли.

- Откройте его, студент. Нужно превозмочь недуг. У меня совсем распухли
пальцы. Все соли. Откладываются на костях и откладываются. Если не
разминать, бедные пальцы совсем перестанут сгибаться. Боюсь, что библия не
врет про жену Лота, обратившуюся в соляной столб. Простое преувеличение
клинических симптомов подагры. Я по себе это чувствую. Быть мне соляным
столбом. Почем у нас нынче соль, Силис? Я завещаю вам мои отложения. Для
вас ведь нет ничего святого.

Он тронул клавиши и долго прислушивался, как глохнет в пыльных углах
звук. Потом заиграл. Сидел он неподвижно, не склоняясь к инструменту и не
разводя широко рук. И узкий диапазон звуков был под стать дождю и скудному
свету.

Падали льдинки, дробились и таяли в черных водокрутах дымящейся среди
заснеженных берегов реки. Темная стынущая вода вбирала в себя последний
свет короткого дня и копила его в глубинах, копила. А холод высушивал
застекленные белым матовым льдом лужи, в которых цепенели прелые дубовые
листья. Но кто-то наступал вдруг ногой, и лед трескался сухо и звонко.

И была окраска - две чередующиеся высокие ноты. Не нарастая и не
упадая, плыли они под затянутым белесой мутью небом, напоминая чем-то
переливы домского органа. А дождь за окном хлестал ветки. Они бились в
стекло, обреченные, мокрые. Листья дрожали под ударами капель. Грустная
мокрая зелень без света. Это зелень веков на куполах.

Мне сделалось вдруг зябко и бесприютно. Надо мной гулко шумели высокие
своды соборов. Каменные плиты отбрасывали эхо, и оно умирало в звонницах.
Дождь хлестал в зеленую черепицу готических шпилей. Влажный, заплаканный
ветер врывался сквозь выбитые витражи, и совы рыдали под черными балками
колоколен.

Но были чисты эти звуки. Они рассыпались шариками в математические
фигуры. И я поспешно искал законов, чтобы выразить их смутную суть,
торопясь перед закатом этого иллюзорного мира. Да, я искал уравнений,
вобравших в себя смерть, и судьбу, и неизбежное расставание. Но рушилось
все у меня в мозгу. Я не поспевал за музыкой, мне не удавалось догнать ее,
задержать хоть на мгновение. Так мы несемся по жизни, и никогда нам не
остановить время. Оно всегда чуть-чуть впереди. И не надо протягивать
руки. Мы не успеваем. Оно уносится вперед...

Профессор неожиданно перестал играть и уставился на окно. В небе
появились проталинки анемичной голубизны.

- Вам знакома эта вещь? - Он повернулся ко мне, и уголки его рта желчно
опустились.

- Я плохо знаю музыку. Может быть, это Бах, или Мендельсон, или