Чтение 58–й страницы книги ~Море Дирака~

ступенькой набегала ступенька, и все гасло в сумрачной тени.

- Долго еще? - кричала Линда. - Я уже совсем выбилась из сил. Не могу!

"Гу-гу-гу!" - откликалось угрюмое древнее эхо. И откуда-то сверху
долетал смех Криша.

- Потерпите немного. Осталось совсем чуть-чуть!

Новые повороты. Неожиданные переходы и спуски, за которыми следует
крутой подъем. Тяжело дыша и счастливо смеясь, Линда храбро перебегала от
стены к стене по хрупким дощатым мосткам и торопилась все выше, выше...
Мне казалось, что подъем никогда не кончится и я всегда буду догонять ее
на этом пути к небу.

Над головой вспыхнул ослепительно синий квадрат люка. Последний пролет,
и мы плывем в головокружительной синеве. Отсюда виден весь мир. По крайней
мере та его часть, которая была подвластна турайдскому архиепископу.

Причудливые извивы Гауи блестят неподвижно и ровно. Зеленый
благословенный мир. Облака в реке. Тени ивняка у правого берега. Звон
кузнечиков. Медвяный запах цветов. Солнце и тишина. У меня навернулись
слезы. Я прижался щекой к теплому ноздреватому камню. И мир сузился.
Сквозь трещины пробивалась чахлая травка. По раскрошившемуся камню сновал
крохотный муравей. Я дунул. Взметнулся игрушечный вихрь песчинок - и
насекомое исчезло.

Раскаленная синева поплыла у меня перед глазами. Я представил себе, как
долго и трудно полз муравей на страшную незнакомую высоту. Одно лишь
дуновение! Оно положило конец всему. От одной только спички запылали
амбары барона фон Рибикова. Батрака Марта забили тогда насмерть...
Маленькая спичка погубила человека. Рибиков, говорят, уже уехал в
Германию. Все они теперь уезжают в свой рейх. А Польши не стало. Чужие
трубачи идут по улицам Варшавы. Ветер медленно покачивает повешенных. Зато
какая тишина у нас! Но не вернутся ли те, кто грузит сейчас свой скарб на
пароход "Гнейч зенау", на танках, с автоматами в руках? Не повторят ли
завтра историю с радиостанцией Глейвиц нацисты в латышской форме? Почему
же такая тишина вокруг, когда где-то очень рядом уже никогда не будет
тишины? Немецкий эмигрант Эрих Вортман рассказывал мне, что происходит у
них в стране. Он уже прошел через все акции и "оздоровительные" лагеря.
Для него никогда не будет тишины. Она взорвалась в его ушах и ревет
сиреной.

Как жаль, что Криш не захотел взять его сегодня сюда. Он как-то
инстинктивно сторонится Вортмана. Непонятно почему. Даже старик относится
теперь к Эриху с полным доверием. Отличный специалист! Он мог бы здорово
помочь в наших мытарствах с машиной. Но Криш решительно против. Он держит
Эриха на вторых ролях. Да, впрочем, я сам могу лишь смутно догадываться о
возможностях машины и принципах, на которых она работает. Она молчалива и
непроницаема, как сфинкс... Но бывают дни, когда между нами прорывается
какая-то плотина. И я чувствую, что она понимает меня, вибрирует каждой
проволочкой.

Как-то после сеанса я стал свидетелем интересного разговора между
Кришем и стариком. Не знаю, как это происходит. Все идет ничего, ничего,
затем сразу падает, как занавес. Усталость - и все отключается. Я лежу на
старом бугристом диване и, приходя в себя, слышу голос Криша:

- Такой высокий уровень эмоционального напряжения опасен.

- А вы за него не волнуйтесь. - Это старик, он, как всегда, брюзжит.

- За меня нечего бояться, я уже... - бодро лепечу я.

- А я за тебя не боюсь. - Криш спокоен, чуть насмешлив. - Меня волнует
поведение машины. Ее реакция необычна.

- Вы еще не так удивитесь, когда проверите контакты, - нарочито
безразлично замечает профессор.

Я слышу, как Криш бросается к машине, гремит там, с чем-то возится. Я
сажусь и вижу его изумленное, радостное лицо.

- Профессор, беспроволочная дистантная связь? Это же...

- Как видите. Но только при большом волнении, при сильном желании, даже
если его хотят подавить. Одним словом, слабое биополе человека должно
стать достаточно сильным, и тогда она войдет в психический контакт.

- Если добавить сюда ее способность узнавать, считывать текст,
ориентироваться в любой зрительной символике, то...

- Никаких "то"! Все это должно еще пройти проверку.

Я как-то осмелился пригласить Линду на прогулку. Вечер тонул в Даугаве
малиновыми и синими отсветами. Мальчишки ловили под мостом колюшек.
Зелено-бронзовые и голубые рыбки беспомощно бились в банке и умирали от
тесноты и нервного шока.

Мы поднялись вверх. В костеле шла какая-то торжественная служба. Линда
споткнулась, подвернула ногу и сломала каблук. Она была в отчаянии. Я
сказал, что понесу ее на руках, но она только засмеялась, и я почувствовал
облегчение. Не знаю, как эти слова сорвались у меня с языка! Я бы не смог
взять ее на руки. Ноги мои отяжелели, и жар прихлынул к горлу, когда я
только подумал, как она обнимает меня за шею, а я касаюсь ее колен. Но она
только засмеялась и с досадой оглянулась по сторонам. Я заметался вокруг
нее. Потом забежал в какой-то двор и схватил там булыжник.

Кое-как я приколотил каблук, и она, опираясь на мое плечо, доковыляла
до ближайшего извозчика.

- Спасибо. Не провожайте меня, - сказала она, протянув на прощание
обтянутую перчаткой руку.

Я отправился домой по синим сумеречным улицам. Красноватая лампочка под
косым в зеленоватых разводах потолком моей мансарды показалась мне
невыносимой. Я погасил свет и раскрыл окошко. Крыши лоснились и угасали,
как чешуя засыпающей сельди. Красавка на подоконнике совсем съежилась, но
вода в кувшине кончилась, и мне нечем было полить цветок. А идти вниз не
хотелось. Где-то вскрикнул локомотив. Тихая воздушная струя пахнула в лицо
полынью и догорающим углем.

Я решил докончить, наконец, маленький рассказ о любви, который обещали
взять у меня в дамском журнале, и зажег свет.

Но чернила в бутылочке загустели и нависали на острие пера комьями
болотной грязи. И опять мысль о том, что нужно идти за водой, чтобы
развести проклятые чернила, сделалась мне ненавистной. Я попытался читать,
но статья Канта о духовидящих показалась мне такой скучной и непонятной,
что я раздраженно зашвырнул книжку под кровать. Со смертной скукой оглядел
я пыльные корешки Тухолки, Блаватской и Анни Безант. Чахлый, смешной
отголосок мертвого, а может быть, вовсе и не существовавшего мира.

Мне стало душно. Хотелось что-то сделать или сказать. Но что я должен
был делать? И с кем я мог поговорить? Я взглянул на часы. Последний поезд
на взморье отходил через час. Можно успеть. Но у меня не было ни одного
лата на извозчика. Я перерыл все карманы, обшарил чемодан и полку, где
лежало белье. В поисках случайно закатившейся монеты даже отодвинул от
стены крохотный шкафчик. Пока я лихорадочно рыскал по комнате, желание во
что бы то ни стало попасть сегодня на взморье переросло в какое-то
ожесточение, словно от этого зависела жизнь.

Споткнувшись о ведро, я больно ударился лбом об умывальник. Мыльница и
зубная щетка упали на пол. Как ослепленный циклоп, простирая вперед руки,
я выскочил на улицу и чуть не налетел на какого-то моряка.

- Осторожнее, юноша! - сказал он, подхватив меня за локоть. - Вы
рискуете получить еще один синяк.

В свете уличного фонаря белый воротничок его сверкал, как
фосфорический. Это было все, что я успел увидеть. Еще я запомнил, что от
него вкусно пахло душистым табаком. И совершенно неожиданно я крикнул:

- Дайте мне два лата, капитан! Мне очень нужно.

Он спокойно сунул руку в карман и, достав кошелек, молча протянул мне
монету.

Я схватил ее и, не поблагодарив, умчался.

Я успел на последний поезд. До виллы я добрался уже за полночь.
Огромная луна висела над колючими канделябрами молодых елей. Вилла
казалась черной и нежилой. Только тускло поблескивали стекла. Я осторожно
отпер дверь и, стараясь не скрипеть половицами, чтобы не разбудить
старика, прокрался к ней.

Мне хотелось излить душу. Когда я ехал сюда, то думал, что смогу
рассказать очень многое! Но, надев на голову обруч и застегнув на
запястьях электроманжеты, я понял, что ничего ведь, в сущности, не
произошло. Была фантасмагория, распаленное воображение, тоска и сомнение.
Но событий не было. Просто у Линды сломался каблук. Зачем я примчался
сюда, впечатлительный неврастеник? Лампы нагрелись, но я находился в
смятении. Я был связан с ней десятками проводов и не мог обмануть ее
ожиданий. Только - что сказать ей...

И я вновь мучительно и остро заставил себя пережить все, что пережил и
передумал за эти несколько часов. Тогда я впервые почувствовал, что она
понимает меня. Ничего не изменилось вокруг. Все так же ровно светились
лампы и гудел ток, покалывало в запястьях и казалось, что меня засасывает
необъятная слепая пустота. Но интуитивно я был уверен - она все понимала.
И мне вдруг стало так хорошо, как не было никогда в жизни. Точно теплое
ласковое море окружило меня со всех сторон. И нежило, и баюкало, и качало,
качало...

- Что вы наделали, Петер? - закричал старик, когда утром нашел меня в
обмороке. - Это безумие. Вы всю ночь просидели в контакте с машиной. Что с
вами?

- Что с вами? - склонилась надо мной Линда. - Вы как будто грезите
наяву. Вернитесь к нам из вашего далека. Вернитесь. Здесь так хорошо!
Солнышко. Зелень. Липы цветут... Только тут на башне очень скучно. Ничего
нет, кроме этих каменных зубцов. Пойдемте лучше купаться. Вода, наверное,
такая хорошая... Посмотрите, какой чудесный белый песок. Криш! Снеси меня
вниз. Я устала лазать по этим противным лестницам.