Чтение 33–й страницы книги ~Ярмарка теней~

поделать. Оставалось молчать.

Мы шли по направлению к моему поселку. Ветер дул сбоку. А он все
говорил о своих предчувствиях. Он почти никогда не делал логических
выводов, не выдвигал точных, строго обоснованных предположений. Он говорил
только о чувствах. Он все ощущал как часть удивительного ансамбля жизни. Я
всегда останусь благодарной ему за эту потрясающую способность
чувствовать, которая была сущностью его гениальности.

Дорога тянулась и тянулась, ветер то ослабевал, то вдруг нарастал, небо
над нами горело, мерцало и переливалось, снег в полях за черными обочинами
темнел и темнел. Он говорил, какая нам привалила удача. Необыкновенная,
потрясающая удача. Вещество обладало чудесными свойствами. В нем таилась
грозная разрушающая сила. В нем было еще что-то, о чем мы могли только
догадываться.

"Нужно пробовать, - говорил он, - нужно смелее пробовать. Мы должны
стать эмпириками, слепыми эмпириками, которые владеют единственным орудием
исследования - методом тыка".

Ветер развевал его шарф, от холодного воздуха порозовели щеки, взгляд
сделался острым и чистым. Я любовалась им, его задором и энергией, он
казался мне юношей, совсем-совсем молодым.

И вот здесь, в эту минуту, мы увидели седого пса. С трудом различимый
живой комок полз по темному снегу. Никто не крикнул нам - уйди, никто не
предупредил, что с этой минуты для нас начнется другая, сложная и
запутанная жизнь.

Мы остановились. Пес прополз несколько метров, приподнял голову и слабо
заскулил. Возможно, у него была парализована нижняя часть тела или он
просто очень сильно ослабел от голода и холода. Мы спрыгнули в кювет и
взобрались на снеговое поле. Какой это был жалкий зверь! Это был
неповторимо жалкий зверь! Глаза его гноились, шерсть местами облезла,
обнажив кровоточащие язвы. Эта немыслимая грязно-белая шерсть вызывала
тошноту. Когда мы подошли, он уже не мог поднять голову, упавшую на
передние лапы. Только изредка взмахивал похожим на мокрую мочалку хвостом.
Мне сразу захотелось уйти.

"Он больной", - сказала я и отступила. "Нет, он не болен. Это старость.
Смотри и запоминай. Это я, это я сейчас так ползу по жизни".

Я возмутилась. Не помню точно, что я ему сказала, но там были слова:
"ханжество", "лицемерие" и еще что-то довольно обидное.

"Вы посмотрите на себя, - говорила я. - Прекрасно одетый, упитанный,
розовый, с молодыми глазами человек оплакивает свою горькую судьбину.
Смешно!"

"Не смешно, а грустно, - сказал он. - Я чувствую себя именно таким вот
несчастным псом. А как я выгляжу, это совсем другой вопрос".

Затем он наклонился и поднял собаку. Мы повернули назад, к институту.
Он нес пса на руках, крепко прижимая его к груди.

В лаборатории он сам вымыл и вытер его, обработал язвы заживляющим
раствором Флемминга. Я только ассистировала. Когда пес был накормлен и
устроен в лучшей камере вивария, ему была сделана инъекция слабого
раствора нашего препарата.

"Я сам буду делать уколы, - сказал он. - Опыты с этой собакой я проведу
своими руками. Я чувствую, что она недаром попалась на моем пути".

Он, как всегда, оказался прав, хотя поначалу я думала, что пес
подохнет. Когда я пришла на другой день в виварий. Седой пластом лежал в
своей клетке. Он не отзывался на оклики, не реагировал на еду и питье.
Уколы тем не менее продолжались.

А уже через неделю Седой приветствовал нас веселым лаем, бросался на
грудь и норовил лизнуть прямо в лицо. Это было поразительное превращение!
К собаке вернулись здоровье, и сила, и веселость. Мой друг был счастлив,
его переполняла сдержанная гордость, тихое торжество.

Конечно, многое в этом успехе зависело от Случая, обязано Случаю,
рождено Случаем. Но ведь и Случай дается только тем, кто его
заслуживает...

Особенно поразительной была полнота выздоровления Седого. У него даже
восстановились какие-то старые, угасшие рефлексы. Например, стоило
включить электрический свет, как пес бросался к миске с едой. Эта реакция
появилась-только на десятый день лечения препаратом "А'", и шеф сказал,
что легко может объяснить поведение пса. По его мнению, пес когда-то жил в
темной комнате или передней, где свет включали только перед его
кормлением.

Затем Седой начал проявлять особый интерес к детям. Малыши редко
появлялись на территории нашего института, но все же иногда родители
приводили ребятишек посмотреть мышей, крыс, обезьян. Заодно дети
демонстрировали сотрудникам института свои таланты. Декламировали стихи,
отвечали, уцепившись за юбку матери или брюки отца. Последнее было
наиболее распространенной формой их публичных выступлений. Чаще же всего
они возились с Седым. Пес в это время уже получил полную свободу и с
независимым видом разгуливал по двору.

Однажды, наблюдая возню детей и собаки, мой друг сказал, что Седой
ведет себя как щенок. Это замечание поразило меня. Действительно, ведь
Седому было не меньше семи-восьми лет, а прыгал и тявкал он, как
семимесячный. Очевидно, там, где он вырос, было много детей, он к ним
привык и любил их.

"Он впадает в детство", - заметил мой друг, и я сказала, что я тоже
хотела бы впасть в детство. Помню, что он посмотрел на меня внимательно и
долго и ничего не отвечал.

Всем нашим подопытным объектам мы вводили препарат "А'". Я сейчас не
могу без содрогания вспомнить всех этих подыхающих от старости, болезней и
увечий крыс, мышей, свинок.

"Все, - сказал однажды мой друг, - кончаем... Все ясно", - добавил он.
А что, собственно, было ясно? Препарат восстанавливал здоровье? На этот
вопрос трудно было ответить определенно. Статистика показывала, что только
пятьдесят процентов животных возвращались в норму. А остальные погибали.

Но что-то с ними все же происходило. Но это что-то было таким очевидным
и одновременно, неуловимым... Мы долго ломали голову, как определить
состояние, в котором оказывались наши животные после лечения препаратом
"А'".

"Они молодеют", - говорила я, а шеф, ядовито улыбаясь, указывал мне на
седину нашего пса и склеротические прожилки в глазах. "Они глупеют", -
утверждала я, и мой друг неодобрительно качал головой. Это была явная
клевета на ваших веселых и сообразительных животных.

"У них восстанавливается память", - говорил он, и это было похоже на
истину. По всем признакам сильнее всего и резче всего наш препарат влиял
на восстановление памяти, на воскрешение забытых рефлексов молодости.

Затем случилось несчастье. Погиб Седой, погиб в отчаянной, мужественной
схватке, спасая жизнь нашему сотруднику. У нас в виварии расположен
большой обезьянник, в котором среди множества макак, мандрилов и прочей
обезьяньей мелочи содержался огромный яванский орангутанг. У него было
отдельное помещение, снабженное надежными запорами. И все же, несмотря на
сторожей и замки, а может быть, именно благодаря им обезьяна сбежала. Все
были слишком уверены в принятых мерах безопасности. А оранг удрал и
скрылся в заповеднике, благо до леса рукой подать. Изредка зверь
возвращался в виварий, оставляя после себя растерзанные тушки кроликов и
перья птиц. Не знаю, что его тянуло обратно, но перепуганные сторожа
потребовали либо выловить обезьяну из заповедника, либо снабдить их
огнестрельным оружием. В тот же день, когда были выданы винтовки, оранг
напал на одного из сторожей, и плохо пришлось бы старику, не окажись рядом
Седой. Пес бросился на спину обезьяне и отвлек ее от человека. Помятый,
ошалевший от страха сторож вскочил на ноги и стал стрелять в катавшийся по
земле клубок тел. Так погибли и вольнолюбивый оранг, и наш Седой.

К моему удивлению, гибель Седого сильно поразила шефа. Узнав о ней, он
долго молчал и затем сказал, что хочет попробовать препарат на себе.

По его тону и взгляду я поняла, что это решение окончательное, что
сопротивляться и уговаривать бесполезно. Это был приказ, обсуждению не
подлежащий.

И тогда я сказала, что тоже хочу попробовать препарат на себе. Мне
показалось, что он обрадовался принятому мной решению, хотя и стал спустя
несколько минут отговаривать меня и даже погрозил кулаком...

Могла ли я подумать, что его руки, сильные руки его попадут под
кварк-нейтринный поток и на моих глазах превратятся в серебристую пыль?
Как нам страшно не повезло!.."

- Ну и что? - спросил Второв, отложив в сторону последний лист.

- Как - что?

- Что случилось после того, как они ввели себе препарат?

- Это неважно! Я не собиралась разгадывать тайну, просто мне хотелось
нарисовать образ и высказать кое-какие свои идеи...

- Скажу тебе прямо. Это ничего общего с Ритой не имеет. Ты не обижайся,
но это так.

- А по-моему, все верно. Рита - добрый, интеллигентный человек, научный
работник... Высший стиль мыслей, чувств и слов.

- Рита - это битое стекло в тесте. Голыми руками мять не рекомендуется,
- резко сказал Второв. - И, уж конечно, она не будет называть его "мой
друг" или "он".

- А как она его называла?

- Не знаю. Но это неважно. Про пса хорошо, про старость хорошо.
По-видимому, такой стимул в деяниях Кузовкина существовал. И еще-кое-что
есть... Так что спасибо, в общем.

- Куда же ты забираешь рассказ?

- Хочу еще раз прочесть.

- Значит, тебе все же понравилось?

Второв неопределенно хмыкнул и, сунув рукопись в портфель, пошел к