Кирилл Еськов.

Последний кольценосец

Мы слабы, но будет знак

Всем ордам за вашей Стеной --

Мы их соберем в кулак,

Чтоб рухнуть на вас войной.

Неволя нас не смутит.

Нам век вековать в рабах,

Но когда вас задушит стыд,

Мы спляшем на ваших гробах.

Р. Киплинг

Никогда еще на полях войны не случалось, чтоб столь многие были столь
сильно обязаны столь немногим.

У. Черчилль

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЕ ПОБЕЖДЕННЫМ *

Золото -- хозяйке, серебро -- слуге,

Медяки -- ремесленной всякой мелюзге. "Верно, -- отрубил барон,

нахлобучив шлем,--

Но Хладное Железо властвует над всем!"

Р. Киплинг

ГЛАВА 1

Мордор, пески Хутэл-Хара.

6 апреля 3019 года Третьей Эпохи

Есть ли на свете картина прекраснее, чем закат в пустыне, когда солнце,
будто бы устыдившись вдруг за свою белесую полдневную ярость, начинает
задаривать гостя пригоршнями красок немыслимой чистоты и нежности! Особенно
хороши неисчислимые оттенки сиреневого, в мгновение ока обращающие гряды
барханов в зачарованное море -- смотрите не упустите эту пару минут, они
никогда уже не повторятся... А предрассветный миг, когда первый проблеск
зари обрывает на полутакте чопорный менуэт лунных теней на вощеном паркете
такыров -- ибо эти балы навечно сокрыты от непосвященных, предпочитающих
день ночи... А неизбывная трагедия того часа, когда могущество тьмы начинает
клониться к упадку и пушистые гроздья вечерних созвездий внезапно обращаются
в колкое льдистое крошево -- то самое, что под утро осядет изморозью на
вороненом щебне хаммадов...

Именно в такой вот полуночный час по внутреннему краю серповидной
щебнистой проплешины меж невысоких дюн серыми тенями скользили двое, и
разделяющая их дистанция была именно той, что и предписана для подобных
случаев Полевым уставом. Правда, большую часть поклажи -- в нарушение
уставных правил -- нес не задний, являвший собою "основные силы", а передний
-- "передовое охранение", однако на то имелись особые причины. Задний
заметно прихрамывал и совершенно выбился из сил; лицо его -- худое и
горбоносое, явственно свидетельствующее об изрядной примеси умбарской крови,
-- было сплошь покрыто липкой испариной. Передний же по виду был типичный
орокуэн, приземистый и широкоскулый -- одним словом, тот самый "орк",
которыми в Закатных странах пугают непослушных детей; этот продвигался
вперед стремительным рыскающим зигзагом, и все движения его были бесшумны,
точны и экономны, как у почуявшего добычу хищника. Свою накидку из
бактрианьей шерсти, что всегда хранит одну и ту же температуру -- хоть в
полуденное пекло, хоть в предутренний колотун, -- он отдал товарищу,
оставшись в трофейном эльфийском плаще -- незаменимом в лесу. но совершенно
бесполезном здесь, в пустыне.

Впрочем, не холод сейчас заботил орокуэна: по-звериному чутко
вслушиваясь в ночное безмолвие, он кривился будто от зубной боли всякий раз,
как до него долетал скрип щебня под неверной поступью спутника. Конечно,
наткнуться на эльфийский патруль здесь, посреди пустыни, -- штука почти
невероятная, да и потом для глаз эльфов звездный свет -- это вообще не свет,
им подавай луну... Однако сержант Цэрлэг, командир разведвзвода в
Кирит-Унгольском егерском полку, в такого рода делах никогда не полагался на
авось и неустанно повторял новобранцам: "Помните, парни: Полевой устав --
это такая книжка, где каждая запятая вписана кровью умников, пробовавших
делать по-своему". Оттого-то, наверно, и ухитрился за три года войны
потерять лишь двоих солдат и цифрой этой гордился про себя куда больше, чем
орденом Ока, полученным прошлой весною из рук командующего Южной армией. Вот
и сейчас -- у себя дома в Мордоре -- он вел себя так, будто по-прежнему
находится в глубоком рейде по равнинам Рохана; и то сказать -- какой это
теперь дом...

Сзади донесся новый звук -- не то стон, не то вздох. Цэрлэг обернулся,
просчитал дистанцию и, молниеносно скинув с плеч тюк с барахлом (так, что ни
единая пряжка при этом не звякнула), успел добежать до своего спутника. Тот
медленно оседал наземь, борясь с подступающим беспамятством, и отключился,
едва лишь сержант подхватил его под мышки. Ругаясь про себя на чем свет
стоит, разведчик вернулся к своей поклаже за флягой. Ну и напарничек, ядрена
вошь... хоть на хлеб намазывай, хоть под дверь подсовывай...

-- Ну-ка хлебните, сударь. Опять похужело?

Стоило лежащему сделать пару глотков, как все тело его свело приступом
мучительной рвоты.

-- Извините, сержант, -- виновато пробормотал он. -- Зря перевели
питье.

-- Не берите в голову: до подземного водосборника уже рукой подать. Как
вы назвали тогда эту воду, господин военлекарь? Смешное слово...

-- Адиабатическая.

-- Век живи -- век учись. Ладно, с питьем-то у нас порядок... Нога
опять отнимается?

-- Боюсь, что так. Знаете, сержант... оставьте-ка меня здесь и
добирайтесь до этого вашего кочевья -- вы вроде говорили, тут недалеко, миль
пятнадцать. Потом вернетесь. Ведь нарвемся на эльфов -- оба пропадем ни за
понюх табаку: из меня сейчас вояка -- сами понимаете...

Цэрлэг некоторое время размышлял, механически чертя пальцем на
поверхности песка значки Ока. Потом решительно заровнял рисунок и поднялся.

-- Встаем лагерем. Вон под тем барханчиком -- там, похоже, грунт будет
поплотнее. Сами дойдете, или проще дотащить вас?

-- Послушайте, сержант...

-- Помолчите, доктор! Вы -- уж простите -- как дите малое: спокойней,
когда под приглядом. Попадетесь в лапы к эльфам, и через четверть часа вас
вывернут наизнанку: состав группы, направление движения и все такое. А я
слишком дорожу своей шкурой... Короче -- полтораста шагов сами пройти
сумеете?

Он брел куда ему было велено, чувствуя, как нога при каждом шаге
наливается расплавленным свинцом. Под самым барханом он опять потерял
сознание и не видел уже, как разведчик, тщательно замаскировав следы рвоты и
отпечатки ног и тел, быстро, как крот, роет в песчаном откосе дневное
убежище. Потом наступило просветление: сержант бережно ведет его к норе с
матерчатой выстилкой. "Как вы, сударь, хоть за пару-то суток оклемаетесь?"

Над пустыней между тем взошла луна -- омерзительная, будто бы
насосавшаяся гноя пополам с кровью. Света, чтоб осмотреть ногу, теперь
хватало. Сама по себе рана была пустяковой, но никак не затягивалась и чуть
что начинала кровоточить: эльфийская стрела, как обычно, оказалась
отравленной. В тот страшный день он подчистую израсходовал весь запас
противоядия на своих тяжелораненых, понадеявшись -- авось пронесет. Не
пронесло. В лесной чаще несколькими милями северо-восходнее Осгилиатской
переправы Цэрлэг отрыл для него схорон под дубовым выворотнем, и пятеро
суток он провалялся там, зацепившись сведенными судорогой пальцами за самый
краешек обледенелого карниза, имя которому -- жизнь. На шестой день он все
же сумел вынырнуть из багрового водоворота невыносимой боли и, глотая
горькую, воняющую какой-то химией воду из Имлад-Моргула (до другой было не
добраться), слушал рассказы сержанта. Остатки Южной армии, блокированные в
Моргульском ущелье, капитулировали, и эльфы с гондорцами угнали их куда-то
за Андуин; его полевой лазарет вместе со всеми ранеными растоптал в кашу
взбесившийся мумак из разбитого Харадского корпуса; ждать, похоже, больше
нечего -- надо пробираться домой, в Мордор.

Тронулись на девятую ночь, едва лишь он смог передвигаться; разведчик
избрал путь через Кирит-Унгольский перевал, поскольку предвидел -- по
Итилиенскому тракту сейчас и мышь не проскочит. Хуже всего было то, что ему
так и не удалось разобраться со своим отравлением (тоже еще специалист по
ядам!): судя по симптоматике, это было что-то совсем новое, из последних
эльфийских разработок; впрочем, аптечка так и так была почти пуста. На
четвертый день болезнь вернулась -- в самое неподходящее время, когда они
пробирались мимо свежеотстроенного военного лагеря Закатных союзников у
подножия Минас-Моргула. Трое суток пришлось им прятаться в тамошних зловещих
развалинах, и на третий вечер сержант с удивлением прошептал ему на ухо: "Да
вы, сударь, седеете!" Впрочем, виною тому, возможно, была не сторожившая
руины нежить, а вполне реальная виселица, воздвигнутая победителями на
обочине тракта -- ярдах в двадцати от их убежища. Шесть трупов в истрепанном
мордорском обмундировании (большая вывеска извещала посредством
каллиграфических эльфийских рун, что это "военные преступники") собрали на
пиршество все воронье Хмурых гор, и картина эта, наверное, будет
преследовать его в снах до конца жизни.

...Нынешний приступ был третьим по счету. Трясясь от озноба, он заполз
в матерчатую нору и вновь подумал: каково же сейчас Цэрлэгу -- в
эльфийской-то тряпочке? Немного погодя разведчик проскользнул в убежище;
тихонько взбулькнула вода в одной из принесенных им фляг, потом посыпался с
"потолка" песок -- орокуэн маскировал изнутри входное отверстие. И стоило
ему по-детски приникнуть к этой надежной спине, как холод, боль и страх