полагаться на неуверенные "налево" или "направо". Не знаю, сколько
прошло времени, но я решил связаться с "мозгом". Попросил сообщить,
двери каких кают, люки каких отсеков заблокированы по аварийным
соображениям? Точные и в то же время многословные ответы "мозга"
помогли мне. Многословие раздражало - каждый раз ответы и сообщения
"мозга" начинались бессмысленным "Внимание!.." И вся информация
повторялась дважды.
невесомости - понятие относительное. Это те, что находятся в носовой
части ракеты. Я столько открыл люков и дверей, столько выслушал
автоматических разъяснений "мозга", что окончательно запутался.
Прежде, чем открыть дверь новой каюты, мне следовало плотно закрыть
дверь предыдущей. В полном мраке я ошибался и открывал только что
закрытую дверь, и тогда шел в обратную сторону, пока не обнаруживалась
ошибка. Господи, сколько же этих кают на корабле!
Так светятся люминесцентные индикаторы скафандров. Скафандр! Когда я
потерял уже надежду на какой-то исход, передо мной возник скафандр, и
я почувствовал себя полководцем, выигравшим рискованную битву. Я
втискивался в это сложнейшее изделие с такой поспешностью, с такой
нервозностью орудовал ключами, дергал "молнии" и нажимал на защелки,
что в какой-то миг засомневался: вдруг что-нибудь сделано не так!
Заключительные операции влезания в скафандр я проделал осторожнее и
успокоился только тогда, когда на затылке защелкнулся замок шлема и
одновременно загорелась лампочка. Ее лучи бросили резкие тени на стены
кабины.
открыл шлюз в проход перед последним отсеком. Я не обратил внимания на
тончайший слой инея, осевшего на металлических деталях шлюза. А это
означало, что за люком царит космический холод и коридор
разгерметизирован. Как только я надавил на люк и он резко, пожалуй,
даже слишком резко подался наружу, какая-то сила вырвала меня из
каюты, в которой я одел скафандр, и швырнула меня в хаос разрушенного
перехода. Вокруг меня взвихрились куски защитного пенопласта,
оборванные кабели оплели меня, как щупальца осьминога. Мое хваленое
самообладание в этой неимоверной мешанине испарилось в единый миг. К
счастью, длилось это недолго. Психологически я был готов к любым
неожиданностям. Время для их преодоления сокращалось. Сейчас любой
открываемый мною люк может преподнести какой-нибудь сюрприз. Я
осторожно переберусь через разрушенный проход к носовой части
"Электры" и... кто знает, какое зрелище откроется мне за первой же
дверью. Хорошо, если это будет рваная обшивка, покромсанная изоляция,
перепутанные кабели и провода. А если вздувшиеся тела моих погибших
товарищей?
перебрался через разрушенный коридор и, когда открыл первую дверь,
плотная струя сжатого воздуха каюты ударила меня в грудь. Я быстро,
насколько позволял неуклюжий скафандр, вошел в каюту и закрыл за собой
люк. Каюты здесь уцелели. Вакуум автоматически устранялся
нагнетателями воздуха. И где-то здесь должна быть Лена. В последние
часы я не слышал стонов, но до боли в сердце надеюсь, что она жива.
Если только удар метеорита не застал ее в разрушенном проходе - она
ведь торопилась ко мне!
работать. Минуты ползут, растягиваясь до нетерпения. То, что я делаю,
напоминает замедленную киносъемку. Сначала поворачиваюсь лицом к
двери, тщательно закрываю ее, верчу маховик герметизации, выравниваю
давление воздушной смеси, регулирую скорость подачи кислорода...
картины пережитого. Они ведь не имеют прямого отношения к конечной
цели. А все дело именно в конце. Я благополучно завершаю путешествие,
то самое путешествие, о котором позднее на Земле все газеты будут
вещать аршинными заголовками: "Трагедия "Электры", "Подвиг Грегора
Мана в космосе", "Битва одинокого человека с Вселенной"... Уже тогда я
ненавидел все это, словно предчувствовал, что популярность, которой
нет никакого дела до моей душевной боли, определит новый поворот в
моей судьбе.
до того, как я заполнил каюту воздухом, прошло 78 часов. Столько
времени я блуждал в темных лабиринтах корабля, разыскивая Лену с таким
острым нервным напряжением, в таких немыслимых условиях, которые,
думаю, не всякий астронавт перенес бы.
за свою жизнь. Иногда активно, чаще пассивно. Всего этого ни я, ни
наша медицина не смогли объяснить. Так что я, человек скромный, стал
знаменитым, когда меньше всего на это рассчитывал.
обрести нормальную подвижность, вылез из неуклюжего скафандра.
Выкрикивая имя Лены, я вошел в навигаторскую кабину. В двух лежащих
без движения астронавтах я узнал Игоря и Феликса. Потом они стали
моими близкими товарищами. Я привел их в чувство, мы быстро
обследовали оставшиеся каюты. Лену не нашли. Искать ее в разрушенной
части корабля не имело никакого смысла. Она осталась живой в моей
памяти. Навсегда.
возвращения на Землю, размещался на солнечном склоне горы. С
просторных балконов открывался великолепный вид на морской залив. По
его спокойной поверхности с утра до вечера сновали моторные лодки и
парусники. У подножия холма, поближе к берегу, лепились корпуса
гостиниц. Деловито-веселый гомон их обитателей замирал где-то на
полпути к нашему санаторию, Дому Тишины с несколькими немногословными
врачами и ласковыми медсестрами, с немногими пациентами, которые, как
и я, нуждались не столько в лекарствах, сколько в тишине и покое. Ведь
каких-то определенных болезней у нас не было, если не считать мелочей:
что-то свихнулось, что-то надорвалось, что-то разрегулировалось. Все
это требовалось привести в норму спокойными разговорами, ненавязчивым
вниманием, прочими тонкостями санаторной медицины, в которых главную
роль играло время.
сказать ничего особенного. Запомнил тунисского инженера, потерявшего
семью в авиакатастрофе; китайца-биолога, который из-за неисправности
двигателя и еще каких-то систем при глубоководных исследованиях
просачковал целую неделю на десятикилометровой глубине.
в шезлонгах, на солярии, и целыми часами молча созерцали голубое
пространство залива под голубыми небесами, следили за полетом
пустельги, охотящейся в скалах. Мы лениво перебрасывались словами,
избегая разговоров о том, что болью сидело в каждом из нас. В этом
санатории мы словно парили между небом и землей, добровольно и
радостно оторванные от внешнего мира: ни тебе сообщений голосом
геовидео, ни газет, ни посещений. Наши врачи умело подводили нас,
пациентов, к тому психологическому рубежу, за которым на нас обрушится
наше главное лекарство - скука. В прошлом - суетливое барахтанье в
водовороте деятельной жизни. И когда, в конце концов, нам осточертеет
покой Дома Тишины, у нас останется единственный выход, он же и вестник
выздоровления - тоска по деятельной жизни.
пригласил меня к себе. Маленький, веселый, негромкий человечек.
"Лучшая реклама Дома Тишины" - так называли его мы, помятые Прошлым
пациенты. Его лицо, обрамленное светлой бородкой, излучало уверенное
довольство жизнью. По всему видно, какая это деятельная, неусидчивая
натура. Его яркий темперамент не гармонировал с устоявшимся лечебным
режимом заведения. Он пытался закамуфлировать его максимумом такта, но
не всегда с успехом.
даже не спросил меня о моем самочувствии. Просто осматривал, как
осматривают оригинальный музейный экспонат.
известно, что пациент находится у нас до тех пор, пока ему не надоест.
Не примите за бестактность, если я спрошу: каковы ваши планы на
будущее? - при этом он выражал такую душевность, будто заранее
показывал, как ему будет не хватать меня, если я решу выписаться из
санатория.
побыть здесь. Эта тишина, эти добросердечные люди... - я неопределенно
показал рукой вокруг. Директор просветленно кивнул головой, улыбнулся
глазами, вскинул руками, словно пытался меня обнять.
просьба, и я хочу, чтобы вы ее исполнили. К вам приехал посетитель.
Очень сильный человек, - не знаю, в чем дело, но при этих словах в
голосе директора мне послышалось лукавство. - Так вот... Я посмотрел
на него и понял, что ему не повредило бы провести у нас пару месяцев.
Я не уверен, что уговорю его. Это ваш старый друг. Уговорите его.
Постарайтесь.
кто этот посетитель. Родители у меня умерли. Братьев и сестер нет.
Лена - единственный близкий человек - погибла. Не знаю, кто мной
заинтересовался. Ясно, что этот посетитель - сильная личность, если
Володихин Дмитрий
Володихин Дмитрий
Маккарти Кормак
Контровский Владимир
Пехов Алексей
Трубников Александр