Чтение 8–й страницы книги ~Ледяной телескоп~

начинается лихорадочный бред... В конце концов понял: да это же сновидения
моего двойника! Я видел сон наяву. Не свой сон. Приятного в этом было
мало: сны близнеца только мешали мне верно ориентироваться в реальном
мире.

Море было невидимо и неслышно. Все вокруг спало. Спал исполин. Где-то
спал Кобальский. Я поднялся, поблуждал вокруг, подошел к телескопу и, чтоб
хотя бы немного удовлетворить свое любопытство, решил открыть одно из
стекол. Но которое - меньшее или большее? Да не все ли равно? Я подошел к
меньшему торцу, приготовился снять кусок ткани и надорвать
светонепроницаемую бумагу. Чтоб нащупать узел бечевки, я ладонью другой
руки оперся о боковую поверхность цилиндра - и через мгновение руку
рефлекторно отдернул: телескоп был холоден, как лед. Я отошел в сторону,
и, пока колебался и ходил вокруг, загадочный цилиндр мало-помалу усилил
знобящее, сковывающее психику дыхание, которое и прежде, пусть не так
явно, беспокоило меня. И очевидно, это своеобразное, физически ощутимое
поле, которое излучал телескоп, создавало во мне такое впечатление, что он
лежит неподвижней, чем какой-нибудь камень на берегу.

Вспомнив, что этот прибор, по словам Кобальского, лишь отдаленно
напоминает телескоп и в действительности является необычным, совершенно
оригинальным приемопередающим волновым устройством, вспомнив почти
униженную просьбу фотографа ни в коем, ни в коем случае не открывать его
после захода солнца, я вернулся на прежнее место и лег. Кобальский теперь
стал мне еще антипатичней, чем прежде. И не столько потому, что я не был
посвящен в его секреты. Меня бесило другое: в орбиту своих тайных замыслов
он вводил еще и этот совершенно уникальный телескоп. В моем воображении
проносились всевозможные картины: как он использует совсем неожиданные,
неизвестные мне свойства этого загадочного цилиндра. И подобного же
содержания сновидения исполина то и дело вклинивались в мои представления
и суждения.

Через некоторое время я решительно поднялся и бесшумно подошел к
телескопу. Сбоку у большего торца нащупал узел шпагата и развязал его.
Стянул кусок полузамерзшей, едва сгибавшейся материи, затем предательски
захрустевшую, плотную бумагу. Я постоял некоторое время сбоку, а потом, не
прикасаясь к цилиндру, осторожно заглянул в его торец. Разумеется, ночная
темень не позволяла что-либо различить. На неопределенном расстоянии лишь
улавливался слабый, размытый отблеск в стекле. Так простоял я около
минуты. Размышляя о требовании Кобальского ни в коем случае не открывать
стекол, я перешел на другую сторону этого же трехметрового торца, потом
стал прямо перед ним. Я был метрах в двух от едва заметных, мерцающих
бликов, когда вспомнил, что с противоположной стороны телескоп не открыл.

- Вот чудак! - негромко воскликнул я. - А еще смотрю!..

Я еще продолжал вглядываться в странные блики, как кто-то передо мной
из темноты совершенно неуважительно, явно напрашиваясь на скандал,
нахально спросил:

- Что, темно?! Темно, темно! А охота увидеть, кто это там! А? Да никого
там нет, и ни черта ты не увидишь, хоть лопни. И я тебя не вижу! Ты не
видишь меня, а я тебя. Кха!..

- Вы что?? Вы кто такой?.. - спросил я и резко, сердито добавил: - Мне
тут нечего смотреть! И не на кого.

- Бессовестный! И не стыдно сочинять? - с откровенно фальшивой
серьезностью пристыдил он меня и захохотал.

- Послушайте, вы!!. - Я повернулся, ожидая, что вот-вот из-за телескопа
появится Кобальский. Я готов был толкнуть его на песок, потому что все его
художества и сюрпризы уже изрядно надоели мне.

- Ну куда поперся! - услышал я грубый окрик, когда сделал шаг в
сторону, чтоб выйти навстречу Кобальскому. - Думаешь, будешь болтаться по
берегу, так толк будет? И не думай!!! Пора уже тебе понять, что дело
крышка. Все пропало. Все! Ты это можешь себе уяснить?

- Послушайте, откуда вы говорите?? - понимая уже, что это никакой не
Кобальский, в крайнем удивлении спросил я. - Почему вы там сидите? Вам
что-то известно?.. Вы кто такой?

- Мне все известно. Известно, что тебе конец! Конец нам - и баста! Тебе
и мне.

- Да скажите же, пожалуйста, что вам известно?!

- Что тебе крышка. А больше ни-че-го. Как же!.. Надо было тебе сюда
ехать. Прямо позарез! На ледяной телескоп интересно посмотреть. Главное,
ничего не известно. Ну ни-че-го! Что за телескоп? Почему ледяной? Что к
чему тут все?.. Ну да, оптически принимать и оптически передавать! Как же
еще!..

- Да вы кто такой? - возмутился я, подошел и пальцами прикоснулся к
стеклу - стекло было холодное, как лед, но отнюдь не запотевшее!

- Я?.. Дядя твой! - горько, искренне засмеялся он. - Поверь мне, дяде
своему родному.

- Дядя?? Дядя Станислав?! - всматриваясь в причудливые блики, громко
воскликнул я.

- Нет, тетя! - печально и совершенно серьезно возразил он. - Тетя
Альбина...

Я отступил шага на два и за тенями и бликами - в, глубине, за
толстенным стеклом, во вполне обозримом пространстве - разглядел смутную
фигуру, пятерней чесавшую в затылке. Мне стало не по себе.

- Вы напрасно так шутите, - мирно сказал я, в глубине души имея
странную убежденность, что именно он должен помочь мне.

- Шутишь ты.

- Что мне делать?

- За тебя Кобальский все сделает. Фотограф!

- А за вас?

- Ты.

- Да будьте же вы человеком! И что все это значит?!. Вы что ополчились
все против меня? Это что тут такое начало происходить в конце концов?

- Что начало происходить?.. - вроде бы хохотнул он. - Это начало твоего
бесславного конца - вот что такое тут происходит, вот что все это значит.
Конец. Твой и мой... Самое ужасное наступит утром. Кончишь ты свои
последние часы следующим образом...

Я больше не стал его слушать и как во сне пошел прочь.

- Куда побрел? - грубо крикнул он мне вслед. - Иди сюда! Поговорить
надо. Все скажу тебе. Уж лучше черное знание, чем неведение! Произойдет
трагедия здесь утром. Потом, уж без тебя, все будут думать и говорить:
погиб трагически... Ах, если б он знал, с чем он имеет дело и что его
ожидает, то подстелил бы соломки. Да только не подстелишь - сгорела она!..
Так давай-ка перед крушением жизни, перед катастрофой бесстрастно и
бесстрашно обдумаем все детали последних минут жизни... Итак, всласть
наговорившись со мной ночью, в моем лице имея некоторую сострадающую, но
несгибаемую персону, ты станешь искать выход, станешь лихорадочно...

- Вы бездушный, грубый человек! - сердито выпалил я в стекло телескопа,
за которым, уверенный в своей безнаказанности, фиглярничал этот паяц. -
Нельзя же так говорить, когда другому не по себе, когда другой один на
один тут с этим плутом...

Мне показалось, что я страшно замерз. Что-то сковывало меня. Я бросился
прочь от телескопа и в десяти шагах перестал слышать этого возмутительного
человека.

Во тьме я нашел свой плащ, отошел в сторону, лег и закутался. Я прошлую
ночь почти совсем не спал, но и теперь какой там сон! Что же это было?.. С
кем я разговаривал? Конечно, сновидения близнеца тут были ни при чем.

К телескопу я решил больше не подходить. Так стекло и оставил открытым.
Холодный как лед цилиндр произвел на меня сильнейшее впечатление: понятно,
это в его недрах тот удивительно бесцеремонный человек проповедовал свое
энергичное бездушие. Всякий интерес к телескопу у меня пропал. Осталась
смешанная с растерянностью озадаченность, да возникло смутное опасение за
развитие дальнейших событий здесь, на берегу. Ну а если неизвестный шутил,
то чересчур уж злыми были его развеселые выпады.

Не помню, как я уснул.

...Где-то часто, непрерывно стучало. От этого я и проснулся. Стук все
усиливался, приближался.

Я сбросил с головы плащ, сел. Воздух уже начал прогреваться. На
востоке, далеко над пустыней только что взошло солнце...

По сизой глади моря к берегу шла большая моторная лодка. В ней сидело
несколько человек.

- Теперь все станет на свои места! - вслух подумал я, вскочил и,
полусонный, почему-то побежал к берегу. Оглянулся, вижу: следом за мной
бежит Кобальский...

Мотор смолк. Лодка с ходу выскочила на отмель.

- Друзья мои, наконец-то!.. - опережая меня, как бы сквозь радостные
слезы восклицал Кобальский.

Из лодки вышли трое. Первым - интеллигентного вида, ушастый мужчина лет
пятидесяти. Все трое были одеты в одинаковые голубовато-серые брезентовые
полуплащи. Те, двое, в сапогах, ушастый - в черных туфлях.

- Не возьму в толк, - с явным намерением сделать приятное, неторопливо
спросил ушастый Кобальского, - вы есть Станислав Юлианович или... один из
пальцев его руки?

И он негромко, мягко засмеялся.

- Нет, шеф, - серьезно сказал Кобальский, - я Эпсилон. Один из пальцев
его мудрой руки.

- Ну это все равно, дружище! Так, так... Значит, все ребята, которые
здесь, из "древнегреческого алфавита". Очень хорошо. Уверенность в себе
только поможет нам.

Кобальский полез было обниматься, но ушастый мягко от него отстранился.

- Увы! - вздохнул Кобальский. - Ни Станислав Юлианович, ни Иннокентий
Павлович в условленное место не пришли. Я ждал их долго. И мы вынуждены
были отправиться к берегу без них. Ведь нельзя же ставить под удар и эту
решающую попытку. Бессмысленный риск!